Губы улыбались, тянулись к ушам; глаза перебегали с одной женщины на другую; лбы сосредоточенно хмурились, словно мыслительные аппараты под стрижеными, надушенными черепами затруднялись в выборе. Марджори Феррар стояла спокойная, улыбающаяся, а Флер разговаривала и вертела в руках цветок. Так, без объявления войны, начался бой, хотя враги делали вид, что не замечают друг друга. Правда, между ними стоял мистер Блайт; высокий и плотный, он служил хорошим заслоном. Но Майкл все видел и ждал, стиснув зубы. Нос не спеша изучал аромат; аппарат выбирал. Волны застыли — ни прилива, ни отлива. А потом медленно и неуклонно, как отлив, волны отхлынули от Флер и заплескались вокруг ее соперницы. Майкл болтал, мистер Блайт таращил глаза. Флер улыбалась, играла цветком. А там Марджори Феррар стояла, как королева среди придворных.
Было ли то восхищение, жалость или сочувствие? Или порицание Майклу и Флер? Или просто «Гордость гедонистов» всегда была более эффектна? Майкл видел, как бледнела Флер, как нервно теребила она цветок. А он не смел ее увести, она усмотрела бы в этом капитуляцию. Но лица, обращенные к ним, говорили яснее слов. Сэр Джес Фоскиссон перестарался: своей праведностью он бросил тень на своих же клиентов. «Победа за откровенной грешницей, а не за теми, кто тащит ее на суд!» «И правильно! — подумал Майкл. — Почему этот субъект не послушался моего совета — заплатили бы, и дело с концом!»
И в эту минуту он заметил, что около знаменитого итальянца стоит, разглядывая свои пальцы, высокий молодой человек с зачесанными назад волосами. Бэрти Кэрфью! За его спиной, дожидаясь очереди «почествовать», не кто иной, как сам Мак-Гаун. Право, шутки богов зашли слишком далеко. Высоко подняв голову, потирая изувеченные пальцы, Бэрти Кэрфью прошел мимо них к своей бывшей возлюбленной. Она поздоровалась с ним нарочито небрежно. Но пронырливый нос не дремал — вот и Мак-Гаун! Как он изменился — мрачный, посеревший, злой! Вот кто мог потягаться с великим итальянцем. А тот тоже смешался с толпой придворных.
Напряженное молчание сразу прервалось, придворные, парами, кучками, отступили, и Мак-Гаун остался вдвоем со своей невестой. Майкл повернулся к Флер.
— Едем.
В такси они оба молчали. На поле битвы Майкл болтал до изнеможения и теперь нуждался в передышке. Но он нашел ее руку; она не ответила на его пожатие. Козырь, который он пускал в ход в трудные минуты, — одиннадцатый баронет — последние три месяца что-то не помогал; Флер, по-видимому, не нравилось, когда Майкл прибегал к этому средству. "Огорченный, недоумевающий, он прошел за ней в столовую. Какая она была красивая в этом зеленовато-сером платье, очень простом и гладком, с широким воланом. Она присела к узкому обеденному столу, он стал напротив, мучительно подыскивая убедительные слова. Его самого такой щелчок оставлял глубоко равнодушным, но она!..
Вдруг она сказала:
— И тебе все равно?
— Мне лично — конечно.
— Ну да, у тебя остается твой фоггартизм и Бетнел, Грин.
— Если ты огорчена. Флер, то мне совсем не все равно.
— Если я огорчена!
— Очень?
— К чему говорить, чтобы ты окончательно убедился, что я — выскочка?
— Никогда я этого не думал.
— Майкл!
— Что ты, в сущности, подразумеваешь под этим словом?
— Ты прекрасно знаешь.
— Я знаю, что ты любишь быть окруженной людьми, хочешь, чтобы они о тебе хорошо думали. Это не значит быть выскочкой.
— Да, ты очень добр, но тебе это не нравится.
— Я восхищаюсь тобой.
— Нет, ты хочешь меня, а восхищаешься ты Норой Кэрфью.
— Норой Кэрфью! Мне нет до нее дела; по мне, пусть она хоть завтра же умрет.
Он почувствовал, что она ему верит.
— Ну, если не ею, то ее идеалами, тем, что мне чуждо.
— Я восхищаюсь тобой, — горячо сказал Майкл, — восхищаюсь твоим умом, твоим чутьем, мужеством; и твоим отношением к Киту и к твоему отцу; и тем, как ты ко мне терпима.
— Нет, я тобой восхищаюсь больше, чем ты мной. Но, видишь ли, я не способна на самопожертвование.
— А Кит?
— Я люблю себя, вот и все.
Он потянулся через стол, взял ее руку.
— Больное воображение, родная.
— Ничего больного. Я вижу все слишком ясно.
Она откинула голову, ее круглая шея, белевшая под лампой, судорожно вздрагивала.
— Майкл, поедем в кругосветное путешествие!
— А как же Кит?
— Он еще слишком мал. Мама за ним присмотрит.
Если она идет на это, значит все обдумано!
— Но твой отец?
— Право же, он совсем не стар, и у него остается Кит.
— Ну что ж! Парламентская сессия кончается в августе...
— Нет, едем сейчас.
— Подождем, осталось только пять месяцев. Мы еще успеем постранствовать.
Флер посмотрела ему в глаза.
— Я знала, что своим фоггаргизмом ты дорожишь больше, чем мной.
— Будь же благоразумна, Флер!
— Пять месяцев выносить эту пытку? — она прижала руки к груди. — Я уже полгода страдаю. Должно быть, ты не понимаешь, что у меня больше нет сил?
— Но, Флер, все это так...
— Да, это такая мелочь — потерпеть полное фиаско, не правда ли?
— Но, дитя мое...
— О, если ты не понимаешь...
— Я понимаю. Сегодня я "был взбешен. Но самое разумное — показать им, что это тебя нимало не задевает. Не следует обращаться в бегство. Флер.
— Не то! — холодно сказала Флер. — Я не хочу вторично добиваться того же приза. Отлично, я останусь, и пусть надо мной смеются.
Майкл встал.
— Я знаю, что ты не придаешь моей работе ни малейшего значения, но ты не права, и все равно я уже начал. О, не смотри на меня так, Флер! Это ужасно!
— Пожалуй, я могу поехать одна. Это будет даже интереснее.
— Ерунда! Конечно, одна ты не поедешь. Сейчас тебе все представляется в мрачном свете. Завтра настроение изменится.
— Завтра, завтра! Нет, Майкл, процесс омертвения начался, и ты можешь назначить день моих похорон.
Майкл всплеснул руками. Это не были пустые слова. Не следовало забывать, какое значение она придавала своей роли светской леди, как старалась пополнять свою коллекцию. Карточный домик рухнул. Какая жестокость! Но поможет ли ей кругосветное путешествие? Да! Инстинкт ее не обманывал. Он сам ездил вокруг света и знал, что ничто так не способствует переоценке ценностей, ничто так не помогает забыть и заставить забыть о себе. Липпингхолл, «Шелтер», какой-нибудь приморский курорт на пять месяцев, до конца сессии, — это все не то. Как-то ей нужно опять обрести уверенность в своих силах. Но может ли он уехать до окончания сессии? Фоггартизм, это чахлое растение, лишившись единственного своего садовника, погибнет на корню, если только есть у него корень! Как раз сейчас вокруг него началось движение — то один депутат заинтересуется, то другой. Проявляется и частная инициатива. А время идет — Большой Бэн торопит: безработица растет, торговля свертывается, назревает протест рабочих, кое-кто теряет терпение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Было ли то восхищение, жалость или сочувствие? Или порицание Майклу и Флер? Или просто «Гордость гедонистов» всегда была более эффектна? Майкл видел, как бледнела Флер, как нервно теребила она цветок. А он не смел ее увести, она усмотрела бы в этом капитуляцию. Но лица, обращенные к ним, говорили яснее слов. Сэр Джес Фоскиссон перестарался: своей праведностью он бросил тень на своих же клиентов. «Победа за откровенной грешницей, а не за теми, кто тащит ее на суд!» «И правильно! — подумал Майкл. — Почему этот субъект не послушался моего совета — заплатили бы, и дело с концом!»
И в эту минуту он заметил, что около знаменитого итальянца стоит, разглядывая свои пальцы, высокий молодой человек с зачесанными назад волосами. Бэрти Кэрфью! За его спиной, дожидаясь очереди «почествовать», не кто иной, как сам Мак-Гаун. Право, шутки богов зашли слишком далеко. Высоко подняв голову, потирая изувеченные пальцы, Бэрти Кэрфью прошел мимо них к своей бывшей возлюбленной. Она поздоровалась с ним нарочито небрежно. Но пронырливый нос не дремал — вот и Мак-Гаун! Как он изменился — мрачный, посеревший, злой! Вот кто мог потягаться с великим итальянцем. А тот тоже смешался с толпой придворных.
Напряженное молчание сразу прервалось, придворные, парами, кучками, отступили, и Мак-Гаун остался вдвоем со своей невестой. Майкл повернулся к Флер.
— Едем.
В такси они оба молчали. На поле битвы Майкл болтал до изнеможения и теперь нуждался в передышке. Но он нашел ее руку; она не ответила на его пожатие. Козырь, который он пускал в ход в трудные минуты, — одиннадцатый баронет — последние три месяца что-то не помогал; Флер, по-видимому, не нравилось, когда Майкл прибегал к этому средству. "Огорченный, недоумевающий, он прошел за ней в столовую. Какая она была красивая в этом зеленовато-сером платье, очень простом и гладком, с широким воланом. Она присела к узкому обеденному столу, он стал напротив, мучительно подыскивая убедительные слова. Его самого такой щелчок оставлял глубоко равнодушным, но она!..
Вдруг она сказала:
— И тебе все равно?
— Мне лично — конечно.
— Ну да, у тебя остается твой фоггартизм и Бетнел, Грин.
— Если ты огорчена. Флер, то мне совсем не все равно.
— Если я огорчена!
— Очень?
— К чему говорить, чтобы ты окончательно убедился, что я — выскочка?
— Никогда я этого не думал.
— Майкл!
— Что ты, в сущности, подразумеваешь под этим словом?
— Ты прекрасно знаешь.
— Я знаю, что ты любишь быть окруженной людьми, хочешь, чтобы они о тебе хорошо думали. Это не значит быть выскочкой.
— Да, ты очень добр, но тебе это не нравится.
— Я восхищаюсь тобой.
— Нет, ты хочешь меня, а восхищаешься ты Норой Кэрфью.
— Норой Кэрфью! Мне нет до нее дела; по мне, пусть она хоть завтра же умрет.
Он почувствовал, что она ему верит.
— Ну, если не ею, то ее идеалами, тем, что мне чуждо.
— Я восхищаюсь тобой, — горячо сказал Майкл, — восхищаюсь твоим умом, твоим чутьем, мужеством; и твоим отношением к Киту и к твоему отцу; и тем, как ты ко мне терпима.
— Нет, я тобой восхищаюсь больше, чем ты мной. Но, видишь ли, я не способна на самопожертвование.
— А Кит?
— Я люблю себя, вот и все.
Он потянулся через стол, взял ее руку.
— Больное воображение, родная.
— Ничего больного. Я вижу все слишком ясно.
Она откинула голову, ее круглая шея, белевшая под лампой, судорожно вздрагивала.
— Майкл, поедем в кругосветное путешествие!
— А как же Кит?
— Он еще слишком мал. Мама за ним присмотрит.
Если она идет на это, значит все обдумано!
— Но твой отец?
— Право же, он совсем не стар, и у него остается Кит.
— Ну что ж! Парламентская сессия кончается в августе...
— Нет, едем сейчас.
— Подождем, осталось только пять месяцев. Мы еще успеем постранствовать.
Флер посмотрела ему в глаза.
— Я знала, что своим фоггаргизмом ты дорожишь больше, чем мной.
— Будь же благоразумна, Флер!
— Пять месяцев выносить эту пытку? — она прижала руки к груди. — Я уже полгода страдаю. Должно быть, ты не понимаешь, что у меня больше нет сил?
— Но, Флер, все это так...
— Да, это такая мелочь — потерпеть полное фиаско, не правда ли?
— Но, дитя мое...
— О, если ты не понимаешь...
— Я понимаю. Сегодня я "был взбешен. Но самое разумное — показать им, что это тебя нимало не задевает. Не следует обращаться в бегство. Флер.
— Не то! — холодно сказала Флер. — Я не хочу вторично добиваться того же приза. Отлично, я останусь, и пусть надо мной смеются.
Майкл встал.
— Я знаю, что ты не придаешь моей работе ни малейшего значения, но ты не права, и все равно я уже начал. О, не смотри на меня так, Флер! Это ужасно!
— Пожалуй, я могу поехать одна. Это будет даже интереснее.
— Ерунда! Конечно, одна ты не поедешь. Сейчас тебе все представляется в мрачном свете. Завтра настроение изменится.
— Завтра, завтра! Нет, Майкл, процесс омертвения начался, и ты можешь назначить день моих похорон.
Майкл всплеснул руками. Это не были пустые слова. Не следовало забывать, какое значение она придавала своей роли светской леди, как старалась пополнять свою коллекцию. Карточный домик рухнул. Какая жестокость! Но поможет ли ей кругосветное путешествие? Да! Инстинкт ее не обманывал. Он сам ездил вокруг света и знал, что ничто так не способствует переоценке ценностей, ничто так не помогает забыть и заставить забыть о себе. Липпингхолл, «Шелтер», какой-нибудь приморский курорт на пять месяцев, до конца сессии, — это все не то. Как-то ей нужно опять обрести уверенность в своих силах. Но может ли он уехать до окончания сессии? Фоггартизм, это чахлое растение, лишившись единственного своего садовника, погибнет на корню, если только есть у него корень! Как раз сейчас вокруг него началось движение — то один депутат заинтересуется, то другой. Проявляется и частная инициатива. А время идет — Большой Бэн торопит: безработица растет, торговля свертывается, назревает протест рабочих, кое-кто теряет терпение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73