Он иной раз, бывало, давал гинею* а иной раз шарил по карманам, но там оказывалось пусто; обычно он задавал хозяину дома тысячу вопросов: велика ли у него семья, каковы виды на урожай овса и бобов, сколько ему приходится платить за аренду, - а потом ехал дальше своей дорогой. Один раз он сыграл роль Альфреда Великого, повернув за веревочку мясо на вертеле, а когда старуха возвратилась к себе в кухню, на столе лежали деньги и записка, начертанная королевским карандашом: "Пять гиней на покупку вертела с рукояткой". Не бог весть, как щедро, но любезно и вполне достойно "Фермера Джорджа". Однажды, когда король и королева прогуливались вместе, им повстречался маленький мальчик, - добросердечные люди, они любили детей, - и они погладили его по белокурой головке. "Ты чей, малыш?" - вопросил виндзорский мундир. "Я сын гвардейца его величества", отвечало дитя. "В таком случае, - молвил король, - стань на колени и целуй руку королевы". Однако невинный отпрыск королевского гвардейца отклонил эту милость. "Нет, - сказал он, - я не стану на колени, ведь я тогда испорчу мои новые панталоны". Экономный король должен был бы прижать его к груди и на месте произвести в рыцари. Таких историй поклонники Георга оставили нам целые томы. В одно прекрасное утро, когда в замке еще все спали, король вышел прогуляться по улицам Глостера; он налетел на служанку Молли с ведром, которая мыла ступени крыльца, взбежал по лестнице, поднял с постели всех пажей, а потом пустился в путь и подошел к мосту, где уже собралась кучка зевак. "Так это и есть новый Глостерский мост?" - спросил наш милостивый монарх, и люди ему ответили: "Да, ваше величество". - "А что же, ребята, может, грянем "ура"?" И, одарив их столь ученым разговором, король пошел домой завтракать. Наши отцы с удовольствием читали эти немудрящие рассказы, смеялись от души этим беспомощным шуткам: им нравился этот старик, совавший нос в каждый фермерский дом, евший простую мясную пищу и презиравший всякие там французские штучки, - настоящий добрый простой английский джентльмен. Вы, вероятно, видели знаменитую гравюру Гилрея, на которой он изображен в виде короля Бробдингнега в старинном парике и толстом, безобразном Виндзорском мундире, разглядывающего в бинокль крохотного Гулливера, который стоит у него на ладони? Нашим отцам хотелось видеть в Георге великого короля, а крохотный Гулливер - это великий Наполеон. Мы похвалялись своими предрассудками, мы хвастались и превозносили себя самым беззастенчивым образом; мы надменно и презрительно относились к врагу, были к нему чудовищно несправедливы; мы пускали в ход любое оружие, и героическое и самое подлое. Не было такой лжи о нем, которой бы мы не верили, такого преступления, которого бы мы в слепом озлоблении ему не приписывали. У меня была когда-то мысль составить коллекцию ложных сведений которые Французы во время войны публиковали про нас, а мы про них; получился бы удивительный памятник общественному обману.
Их величества отличались необыкновенной общительностью: "Придворные хроники" сообщают о многочисленных визитах, которые монархи наносили своим подданным, как благородного, так и простого звания; мы узнаем, с кем они обедали, в чьих загородных замках останавливались, под чьим более скромным кровом любезно пили чай и ели хлеб с маслом. Некоторые вельможи, принимая у себя королевскую чету тратили на это огромные деньги. Иногда в качестве особой милости король с королевой крестили детей в знатных семьях. Мы читаем, что эту честь они оказали в 17$6 году леди Солсбери, а в 1802 - леди Честерфилд. "Придворные новости" подробно описывают, как "Ее Сиятельство" принимала "Их Величества", лежа на роскошной кровати, "в белом парчовом туалете с пышными кружевами, а одеяло, белое парчовое, было все расшито золотом, занавеси же были алого шелку на белой подкладке". Младенца сначала внесла мамка и передала маркизе де Бат, которая возглавляла штат нянек. Маркиза передала малютку на руки королеве. А королева уже передала его епископу Норичскому, и тот совершил обряд крещения, после чего граф Честерфилд, опустившись на одно колено, протянул его величеству чашу горячего вина на большом золотом подносе. Держа его на алой бархатной подушке. Случались и неприятности при коленопреклонениях перед монархами. Бабб Доддингтон лорд Мелком, крайне тучный и одышливый мужчина, в роскошном придворном одеянии стал на колени, как рассказывает Камберленд, и не мог встать, ибо был слишком тяжел и чересчур туго затянут. "На колени, сэр, на колени!" - крикнул лорд гофмейстер одному провинциальному мэру, который должен был прочесть адрес его величеству; однако мэр продолжал свою речь стоя. "На колени, сэр!" - в ужасном волнении кричит гофмейстер. "Не могу, оборачиваясь к нему, отвечает мэр. - Разве вы не видите, что у меня деревянная нога?"
Превосходная книга "Дневники и письма семьи Бэрни" дает нам подробную картину жизни при дворе старого доброго короля Георга и старой доброй королевы Шарлотты. Король каждое утро вставал в шесть часов и два часа проводил в полном одиночестве. Ковер в спальне он считал излишней роскошью. К восьми часам подымалась королева и все королевское семейство, и все шли в дворцовую часовню. Коридоры не освещались; в часовне было полутемно; принцессы, гувернантки, пажи дрожали от холода и ворчали; но холод ли, жара ли, они все равно должны были идти, и дождь ли, ведро, тьма ли, свет старый храбрый Георг всегда был на месте, чтобы произнести "аминь" в ответ капеллану.
Королева в бумагах Бэрни представлена особенно полно. Это была рассудительная, строгая дама, очень величавая в торжественных случаях и довольно простая в обычной жизни; изрядно начитанная по тогдашним временам, она разумно судила о книгах; была скупа, но справедлива, обычно милостива к домочадцам, но совершенно неумолима в вопросах этикета и терпеть не могла, когда кто-нибудь из ее приближенных заболевал. Она назначила мисс Бэрни нищенское содержание и чуть не насмерть уморила бедную молодую женщину. При этом она была совершенно убеждена, что оказала ей величайшую милость тем, что оторвала от свободы, славы и интересных занятий и обрекла чахнуть в тоске и безделии при своем мрачном дворе. Для нее он не был мрачным. Будь она там служанкой, а не госпожой, она бы никогда не дрогнула духом, - у нее бы все до последней булавки лежало всегда на месте и сама она в любую минуту была бы к услугам господ. Уж ее-то нельзя назвать слабой, и в других она не прощала этого свойства. Она держалась безупречно, и бедные грешники вызывали у нее яростную ненависть, какой иногда грешит добродетель. За долгую жизнь у нее, наверное, были свои тайные страдания, о которых уже никогда никто не узнает, - не только из-за детей, но и из-за мужа, - в те дни, когда он терял рассудок;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41