Ты не видишь, что ты – просто ещё один в длинной очереди уёбков, что один за другим выбегают на базу и замахиваются. Большой дом на холме у тебя перед мысленным взором становится всё больше и больше, но ты по-прежнему под замком. Ты всегда будешь работать на человека, которого, по твоему утверждению, ты ненавидишь. Ты всегда будешь целовать ему задницу, потому что больше ты ничего не умеешь. Таких, как ты, используют, пока от них ничего не останется, и всё это время ты считаешь, что попал в рай. Ты слаб и отвратителен, но ты никогда не попадёшься мне на пути.
Все мои дети – сломанные кости. Я закрываю глаза и вижу себя в грязной комнате. Я чую гнев своей матери. Я чую всех мужчин, которые проходили через квартиру. Я слышу крики всех лет страха. Я чую запах кожи, хлеставшей меня. Со мной говорят шрамы. Сейчас я могу лишь выдыхать, вдыхать, выпускать гнев. Я не уверен, что настоящая жизнь уже началась. Это она? А смертельная рана – единственное, откуда можно вылупиться? Могу ли я пересоздать себя в крови и камне? Пережечь мускулы в кованую ярость? Кто однажды стал ветераном, всегда ветеран. Удар к удару. Тёмная комната всегда готова к приёму. Всегда на пути есть комната с моим именем на двери. Всегда есть выебнутое воспоминание, от которого начинается рак мозга. Некоторые не остановятся никогда. Они не в силах контролировать нескончаемую трагедию – собственную жизнь. Ходячие несчастья, что так любят происходить. Месть не действенна. Она – просто подавленная звериная тошнота, вот и всё.
Руки, которые душат. Был один из его типичных дерьмовых дней. Вечная тупорыловка. По крайней мере, на этот раз у него хватило выдержки не зайти в бар и не ехать домой к жене и ребёнку пьяным. Он пришёл домой, и всё немедленно стало его раздражать. Иногда жена смотрела на него так, что хотелось покончить с собой. Она внезапно казалась совершенно чужой. Такая пустота в её глазах, нехорошо. Он взял любимую пластмассовую кружку сына, ту, что с портретом Мэджика Джонсона, и выбросил в мусорное ведро. Стало легче, но ненамного.
Ты и твои глицериновые слёзы. Ты актёр на телевидении, и вдруг натюрморт твоего ёбаного мира с отчаянными сборищами анонимных алкоголиков и паническими рывками к последнему шансу на божественное спасение твоей никчёмной задницы разваливается – в него ворвалась реальность. Твой сын мёртв. Убит выстрелом в лицо. Жалко, что не ты вместо него. А ты даже не смог прийти на похороны. Ты ходячий кусок дерьма. Ну почему не ты? Я бы и глазом не моргнул. Здорово было тебя видеть в минуты боли. Ты выглядел так эффектно перед камерой, так хорошо отрепетировал. Клянусь, я однажды видел, как ты это делал на «Канале 7». Я поступаю низко, а, говнюк? Мне не стыдно. Твоя слабость так отвратительна, а я склонён нападать на то, чего не уважаю, значит, я нападаю на тебя. Это твой единственный сын, а ты можешь только хорошо выглядеть и умудряться опаздывать на каждую встречу, где твои родственники обсуждают всякие скучные и вовсе не блистательные подробности, например, что делать с замороженным трупом твоего сына. Кажется, тебя гораздо больше интересуют вещи твоего сына, чем он сам. Что ты собираешься делать?
Продать его одежду? Ты со своими модными теннисными костюмами и надменной херней. Я слыхал, у вас в семье были самоубийцы. Надеюсь, ты поступишь так же к Новому году. Вот будет здорово узнать, как ты выстрелил себе в лицо под своей липовой рождественской ёлкой. Мне сейчас замолчать, обнять тебя и сказать, что всё образуется? Надо? Хуй тебе. Чем больше я думаю о тебе и твоём ебнутом дружке, которого ты всюду таскаешь с собой, тем больше мне хочется испортить тебе жизнь так, чтобы ты покончил с собой. Да, я не прочь тебе помочь. Я каждый день буду транслировать тебе свои самые качественные мысли: «вышиби себе мозги», и если ветер будет попутный, ты уловишь сигнал и откинешься. Твои друзья на поминках – фальшивое горе и студийный загар. Одна страшная тварь с дублёной рожей, которой стоило бы прикрывать свои обвисшие груди, все допытывалась, какой у меня знак. Вспомни, как в позапрошлое лето ты пытался затащить меня на это паскудное сенсационное телешоу? Я ответил нет, и ты реально разозлился. Я видел репортаж о тебе в программе «Твёрдая копия», где ты идёшь к могиле сына: картинка подёрнута флёром мягкорисующего объектива, пошлая музыкальная подкладка. Трудно было убедить кладбищенскую контору пропустить с тобой на территорию съёмочную группу? Сколько проб ты сделал, чтобы пройтись к могиле красиво? Кто делал тебе макияж? Помнишь, как ты пришёл на «Шоу Джоан Риверс» и нёс всю эту хуйню про меня? Один мой знакомый был на твоём прослушивании несколько месяцев назад. По-видимому, у тебя действительно ничего не получалось, и ты, в конце концов, извинился и сказал, что у тебя похмелье. Наверное, ты выпал из обоймы. Хотелось бы, чтоб ты спрыгнул с крыши сорокаэтажного здания. Ты такой мудак. Теперь тебе остались только твои фальшивые друзья, которых никогда не окажется рядом, когда они нужны, потому что они ничего вообще ни для кого не сделают, даже для себя. Даже ты сам себе помочь не можешь. Ты самый жалкий человек, которого я знаю.
Продай туристам человеческие уши. Смотрите, как человек выдёргивает себе позвоночник каждый день уже тридцать лет. Человек один в своей комнате, он думает о том, как бы кого-нибудь убить, и ему не хочется быть таким одиноким. У него нет мысли, что его мозг распался на сотни кусочков под кожей головы. Разговаривая, он всякий раз выблевывает костный мозг. Он режется о слова. Ничто не спасает его от саморазрушения. Ему для этого не нужны ни наркотики, ни алкоголь. Ему нужна сама жизнь. Весь ужас уже в том, что у него где-то есть мать. Жуть уже в том, что он прикасался к женщине и может доказать это кожей на спине. Что бы ни пришлось ему чувствовать, уже чересчур. Он живёт в мире, где нет чувств, нет прикосновений. По ночам ему снится, что он нереален. Снится, что он вылезает из своей кожи, чтобы только вздохнуть и не вдыхать при этом ночную скорбь. Чёрный воздух безумия. Я падаю сквозь ночь. Я вижу что-то краем глаза. Мой хребет ползёт по полу и обвивает мне ноги. Ничто уже до меня не доберётся. Всё это ужасно. Я свободен.
Заря-жай! Повто-ряй: «Это просто муравьи на пикнике». И вперёд на танцы, паля из обоих стволов. Когда я иду в магазин и вынужден обходить шлюх и сбытчиков, что оккупировали тротуар, мне всегда хочется, чтобы кто-то из них, у кого нет оружия, сказал какую-нибудь гадость, чтобы я мог его изувечить. Я не имею в виду рядовой пинок под зад. Я говорю о том, чтобы вырывать глаза, ломать суставы и крушить трахеи. Было бы неплохо сделать это с тем голливудским неоновым засранцем, а потом повесить его на знак «Стоп», чтобы остальные знали, что так будет и с ними, если они откроют свои вонючие пасти не перед тем человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Все мои дети – сломанные кости. Я закрываю глаза и вижу себя в грязной комнате. Я чую гнев своей матери. Я чую всех мужчин, которые проходили через квартиру. Я слышу крики всех лет страха. Я чую запах кожи, хлеставшей меня. Со мной говорят шрамы. Сейчас я могу лишь выдыхать, вдыхать, выпускать гнев. Я не уверен, что настоящая жизнь уже началась. Это она? А смертельная рана – единственное, откуда можно вылупиться? Могу ли я пересоздать себя в крови и камне? Пережечь мускулы в кованую ярость? Кто однажды стал ветераном, всегда ветеран. Удар к удару. Тёмная комната всегда готова к приёму. Всегда на пути есть комната с моим именем на двери. Всегда есть выебнутое воспоминание, от которого начинается рак мозга. Некоторые не остановятся никогда. Они не в силах контролировать нескончаемую трагедию – собственную жизнь. Ходячие несчастья, что так любят происходить. Месть не действенна. Она – просто подавленная звериная тошнота, вот и всё.
Руки, которые душат. Был один из его типичных дерьмовых дней. Вечная тупорыловка. По крайней мере, на этот раз у него хватило выдержки не зайти в бар и не ехать домой к жене и ребёнку пьяным. Он пришёл домой, и всё немедленно стало его раздражать. Иногда жена смотрела на него так, что хотелось покончить с собой. Она внезапно казалась совершенно чужой. Такая пустота в её глазах, нехорошо. Он взял любимую пластмассовую кружку сына, ту, что с портретом Мэджика Джонсона, и выбросил в мусорное ведро. Стало легче, но ненамного.
Ты и твои глицериновые слёзы. Ты актёр на телевидении, и вдруг натюрморт твоего ёбаного мира с отчаянными сборищами анонимных алкоголиков и паническими рывками к последнему шансу на божественное спасение твоей никчёмной задницы разваливается – в него ворвалась реальность. Твой сын мёртв. Убит выстрелом в лицо. Жалко, что не ты вместо него. А ты даже не смог прийти на похороны. Ты ходячий кусок дерьма. Ну почему не ты? Я бы и глазом не моргнул. Здорово было тебя видеть в минуты боли. Ты выглядел так эффектно перед камерой, так хорошо отрепетировал. Клянусь, я однажды видел, как ты это делал на «Канале 7». Я поступаю низко, а, говнюк? Мне не стыдно. Твоя слабость так отвратительна, а я склонён нападать на то, чего не уважаю, значит, я нападаю на тебя. Это твой единственный сын, а ты можешь только хорошо выглядеть и умудряться опаздывать на каждую встречу, где твои родственники обсуждают всякие скучные и вовсе не блистательные подробности, например, что делать с замороженным трупом твоего сына. Кажется, тебя гораздо больше интересуют вещи твоего сына, чем он сам. Что ты собираешься делать?
Продать его одежду? Ты со своими модными теннисными костюмами и надменной херней. Я слыхал, у вас в семье были самоубийцы. Надеюсь, ты поступишь так же к Новому году. Вот будет здорово узнать, как ты выстрелил себе в лицо под своей липовой рождественской ёлкой. Мне сейчас замолчать, обнять тебя и сказать, что всё образуется? Надо? Хуй тебе. Чем больше я думаю о тебе и твоём ебнутом дружке, которого ты всюду таскаешь с собой, тем больше мне хочется испортить тебе жизнь так, чтобы ты покончил с собой. Да, я не прочь тебе помочь. Я каждый день буду транслировать тебе свои самые качественные мысли: «вышиби себе мозги», и если ветер будет попутный, ты уловишь сигнал и откинешься. Твои друзья на поминках – фальшивое горе и студийный загар. Одна страшная тварь с дублёной рожей, которой стоило бы прикрывать свои обвисшие груди, все допытывалась, какой у меня знак. Вспомни, как в позапрошлое лето ты пытался затащить меня на это паскудное сенсационное телешоу? Я ответил нет, и ты реально разозлился. Я видел репортаж о тебе в программе «Твёрдая копия», где ты идёшь к могиле сына: картинка подёрнута флёром мягкорисующего объектива, пошлая музыкальная подкладка. Трудно было убедить кладбищенскую контору пропустить с тобой на территорию съёмочную группу? Сколько проб ты сделал, чтобы пройтись к могиле красиво? Кто делал тебе макияж? Помнишь, как ты пришёл на «Шоу Джоан Риверс» и нёс всю эту хуйню про меня? Один мой знакомый был на твоём прослушивании несколько месяцев назад. По-видимому, у тебя действительно ничего не получалось, и ты, в конце концов, извинился и сказал, что у тебя похмелье. Наверное, ты выпал из обоймы. Хотелось бы, чтоб ты спрыгнул с крыши сорокаэтажного здания. Ты такой мудак. Теперь тебе остались только твои фальшивые друзья, которых никогда не окажется рядом, когда они нужны, потому что они ничего вообще ни для кого не сделают, даже для себя. Даже ты сам себе помочь не можешь. Ты самый жалкий человек, которого я знаю.
Продай туристам человеческие уши. Смотрите, как человек выдёргивает себе позвоночник каждый день уже тридцать лет. Человек один в своей комнате, он думает о том, как бы кого-нибудь убить, и ему не хочется быть таким одиноким. У него нет мысли, что его мозг распался на сотни кусочков под кожей головы. Разговаривая, он всякий раз выблевывает костный мозг. Он режется о слова. Ничто не спасает его от саморазрушения. Ему для этого не нужны ни наркотики, ни алкоголь. Ему нужна сама жизнь. Весь ужас уже в том, что у него где-то есть мать. Жуть уже в том, что он прикасался к женщине и может доказать это кожей на спине. Что бы ни пришлось ему чувствовать, уже чересчур. Он живёт в мире, где нет чувств, нет прикосновений. По ночам ему снится, что он нереален. Снится, что он вылезает из своей кожи, чтобы только вздохнуть и не вдыхать при этом ночную скорбь. Чёрный воздух безумия. Я падаю сквозь ночь. Я вижу что-то краем глаза. Мой хребет ползёт по полу и обвивает мне ноги. Ничто уже до меня не доберётся. Всё это ужасно. Я свободен.
Заря-жай! Повто-ряй: «Это просто муравьи на пикнике». И вперёд на танцы, паля из обоих стволов. Когда я иду в магазин и вынужден обходить шлюх и сбытчиков, что оккупировали тротуар, мне всегда хочется, чтобы кто-то из них, у кого нет оружия, сказал какую-нибудь гадость, чтобы я мог его изувечить. Я не имею в виду рядовой пинок под зад. Я говорю о том, чтобы вырывать глаза, ломать суставы и крушить трахеи. Было бы неплохо сделать это с тем голливудским неоновым засранцем, а потом повесить его на знак «Стоп», чтобы остальные знали, что так будет и с ними, если они откроют свои вонючие пасти не перед тем человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71