Видите? Я вижу. Можете ходить во все кинотеатры и смотреть всё телевидение, какого ни пожелаете. Я конец всего времени. Я не прицеплен к машине. Мне плевать, что меня заклеймят женоненавистником, мизантропом, поклонником ненависти. Мне по фиг, если какой-то человеческий организм вдруг назовёт меня политически некорректным. Мне нравится думать о тех, кого убивают на автостоянках. Я бью ножом любого, кто проходит мимо. В воображении я бью их в лицо ёбаным ножом. Если бы мне казалось, что я выйду сухим из воды, я бы заживо освежевал вас. Я только боюсь тюрьмы, если меня вдруг поймают за убийством одного из вас, люди. Я всех вас ненавижу. Я не знаю никого. Я враг людей. Я то, что плюёт в лицо человечеству.
Без штанов, но в шляпе. Вперёд, к победе. Алло? Да, мужик. Слушай, мужик, твоя дочь мертва. Засыпалась на наркоте, и пришлось её убрать. Не спрашивай, как меня зовут, мужик. Слушай, это не я сделал, так что нечего на меня наезжать. Мужик, я её любил. Она была моей подружкой, блин. Мы оставили её на складе, на углу Третьей и Кента, в центре. Приехал бы ты да забрал её, мужик, она там уже несколько дней. Если не заберёшь её побыстрее, её собаки слопают. Да, всё довольно хреново. Со мной уже так бывало. Мы не знали, где тебя найти. Мне от этого самому херово, мужик. Концов не ищи, понял, да? Клево. Пока, мужик.
Если б мы вели себя не по годам, а по банковским счетам, я был бы Дедушкой Временем, а у тебя бы только зубки резались. Она врезала ему прямо по зубам. Приятно. Копилось всю неделю. Она приходила с работы домой, а он сидел с лялькой и слушал какое-то панк-роковое говно. У неё просто слов не хватало. Она могла только бить. Ребёнок плакал, она кричала, он вопил, а соседи со всех сторон стучали и пинались в стенки, пол и потолок. Ей было всё равно. Они оба начинали орать на соседей, чтоб те заткнулись. Обычно после этого хотя бы драка прекращалась. Он шёл проверить ребёнка, а она – к холодильнику за пивом. Когда-то она собиралась стать художницей.
Ты хочешь быть актрисой, значит, воображаешь, что сможешь отточить свою технику, семь лет танцуя голой перед кучей идиотов? Я смотрел, как она кололась в ванной. Мы только что поебались. Я думал, она в кухне, поэтому пошёл в туалет, а она там, и дверь открыта. Я только взглянул на неё. Она посмотрела на меня, сказала «привет» и стала вводить дозу себе в ступню. Я не знал, что она занимается этой дрянью. Пока мы еблись, это незаметно. Интересно, сколько она уже сидит на этой срани, но я боялся спросить. Не знаю, почему, – страшно, и всё. Она закончила, снова отвалилась к стене и закрыла глаза. Я спросил, всё ли в порядке. Она ничего не ответила. Только отмахнулась от меня, и я ушёл на хер оттуда. Раньше она говорила, что у неё был приятель, который сидит в тюрьме, и некоторые его друзья её время от времени её проверяют. Не знаю, какого чёрта я вообще попёрся к ней. Наверное, был одинок. В ней была какая-то жёсткая красота, я такой никогда не видел у женщины. Я много дней потом думал о ней. Больше я её не видел. Слыхал, она бросила своего парня и вышла замуж за какого-то морпеха, и они вдвоём уехали в Северную Каролину. Случается, людей на белом свете ловят. Мы отбываем срок, и всякое говно бывает. Я оказываюсь, ты оказываешься. Не пытайся увидеть тут какой-то смысл. Это ошибка номер один. Чем больше стараешься постичь, тем больше оно тебя изводит. Я не знаю, в чём состоит ошибка номер два.
Сейчас в комнате воняет блевотиной. Её рвёт каждое утро. Она кашляет и харкает в тазик. Её груди трутся о край. Она вытирает рот кухонной тряпкой и собирается на работу. Свиньи затащили мальчишку на заднее сиденье. Свиньи пихали его в спину, даже не пытаясь пригнуть ему голову. Я видел, как они бьют его головой о дверь, – так старая Ма звонит перед обедом в гонг, мол, пора «идти кушать». Я стоял и смотрел ещё с несколькими. Хозяин клуба закрыл нас внутри, так что оставалось только смотреть. Стоя у окна и глядя, как они обрабатывают парня, я чувствовал себя полной задницей, но что тут ещё можно без современного огнестрельного оружия? А это подвело меня к выводу, что жизнь была бы куда более сносной, если бы я имел доступ к ручному гранатомёту или подствольнику. Чёрт, а как насчёт реактивных снарядов, танков? Если подумать, стоило вложить деньги в старый добрый гранатомёт. Хорошее средство от транспортных пробок. Блядь, кто-то же должен пальнуть этой свинье в задницу, пока он ебался с этим мальчишкой. Эти говнюки никогда не получают по заслугам.
Всё, что мы есть, – «ангельская пыль» в ране.
Крысы отъели руки, губы и нос трехмесячной девочке в многоквартирном доме через дорогу от меня. Мамаша сидела на фен ил цикл иди не, а потому и засунула голову в плиту, пытаясь покончить с собой. Любовница Господа ангелов дьявола. У меня в моём доме. Давай погорячее и прикончи побыстрее.
Негр и кореец, обнявшись, смотрят на повешенного белого. Объединённые цвета – «мы готовы на всё, лишь бы продать вам эти ёбаные тряпки, ублюдки».
Он застрелил парня. Эка, блядь, невидаль. Я видел всё, когда возвращался из прачечной. Парень только что упал. Пистолет не сильно громыхнул. Тот, который застрелил его, убежал, и никто за ним не погнался – у него же пистолет! Я совершенно ничего не почувствовал. Наверное, слишком долго прожил в этом городе. Я работаю. Ненавижу, но работаю. А что мне, блядь, ещё остаётся? Ограбить банк? Я ненавижу свою работу. Я ненавижу свою жизнь, так что в этом нового? Мне до работы осталось десять минут. Целых десять минут для себя. И что мне делать с этими долгими десятью минутами? Можно, конечно, пораньше на работу прийти. На хуй.
А как насчёт голубого оловянного солдатика? Сегодня я получил твоё письмо. Я начну с того, что я не испытываю к тебе ненависти. У меня нет с тобой проблем – это я к тому, что не стану воспринимать тебя как виновницу моего состояния. В последние годы мне было очень трудно жить без тяжёлой депрессии. Я много размышлял, в чем корни всей этой срани, в которую я постоянно вляпываюсь. Я спрашиваю себя, зачем занимаюсь всей этой музыкальной и литературной дрянью. Я знаю, зачем. Я пытаюсь вытолкнуть всю свою ярость. А знаешь, откуда эта ярость? От воспитания. Во мне живёт ярость, иссушающая костный мозг, так глубоко она проникает. Теперь я могу только зарабатывать на квартиру и пропитание, год за годом. Только от меня зависит, улучшится ли моё состояние. Я знаю, что рос отвратительным типом. Учёба и спорт мне не давались. Я был неудачником на всех уровнях. Получалось только одно – принимать и передавать боль. Я знаю, что такое унижение, – вот почему я так много работаю. Никто больше не сможет вытирать об меня ноги. Я внушаю уважение, потому что меня боятся, и потому, что я выживу, когда все остальные сломаются. Моя способность принимать боль – то, чем я горжусь больше всего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71