И увидела, как напряглись его лицевые мышцы. Он потянулся, направил в огонь сломанную ветку.
– Это правда. И я еще получу свою награду за ту музыку. Ну а пока не хочешь ли ты поужинать? Я обречен. Ты голодна. Одно имеет мало общего с другим, так что у тебя нет причины не поесть со мной.
Она сделала еще один шаг, на этот раз – к нему. Он наблюдал за ней, но его лицо не изменилось, и она опять шагнула. Он вынул из своего тюка кубок и наполнил его вином из бурдюка. Наконец она подошла совсем близко и протянула ладони к огню. Руки болели. Приглядевшись, она увидела на них царапины от колючек, белые волдыри от крапивы. Опять раздался его голос:
– У меня есть вода… – и угас.
Она взглянула в его сторону и принялась наблюдать, как он наливает воду в миску из другого бурдюка. Его пальцы слегка дрожали, когда он закупоривал бурдюк; больше он ничего не говорил. Наконец она села, смыла с ладоней грязь и засохшую кровь. По-прежнему молча он передал ей вино, хлеб и мясо, сам же медленно потягивал вино, пока она ела. Затем заговорил, и его голос так ровно заскользил в тишине, что это не испугало ее.
– В ночи близ моего костра я ожидал обнаружить Моргона или кого-либо из пяти волшебников, но едва ли Вторую Красавицу Трех Уделов Ана.
Она рассеянно оглядела себя.
– Не думаю, что я теперь являюсь тем, кем была прежде. – Жгучая скорбь сжала ей горло, и она поперхнулась. Отложив еду, она прошептала: – Даже я изменила обличье. Даже ты.
– Я всегда был собой.
Она с непривычным оттенком насмешки взглянула на тонкое, неуловимое лицо. И спросила, ибо и вопрос, и ответ казались безличными, отдаленными:
– А Высший? Кому ты играл на арфе столько веков?
Он резко подался вперед и стал ворошить в угасающем костре:
– Ты знаешь, какой вопрос задать. Ты знаешь, каков ответ. Прошлое прошло. А будущего у меня нет.
В горле у нее пылало.
– Почему? Почему ты предал Звездоносца?
– Мы играем в загадки? Я дам ответ за ответ.
– Нет. Никаких игр.
Оба опять замолчали. Она потягивала вино, чувствуя, как в теле оживают все болячки, подергиванья близ порезов, нытье в мышцах, жжение… Он снова наполнил кубок, когда тот опустел. Она нарушила молчанье, почему-то ничуть не тягостное – как если бы их окутывала чернота одной и той же скорби.
– Он уже убил одного арфиста.
– Что?
– Моргон. – Она пошевелилась, отстраняясь от имени, вызывавшего у нее такую жажду. – Отца Илона. Моргон убил отца Илона.
– Илон, – равнодушно произнес он; она подняла голову и встретила его взгляд. Тогда он рассмеялся, его руки крепко сплелись вокруг чаши. – А, вот ты о чем! И это увело тебя в ночь. И ты думаешь, что среди хаоса и распада это что-нибудь значит?
– Значит. Я унаследовала могущество Меняющих Обличья… Я это чувствую! Если я протяну руку и коснусь огня, я смогу удержать его в ладони. Взгляни…
Что-то: вино, безразличие арфиста, безнадежность – побуждало ее к безрассудству. Она протянула руку и задержала, выгнув, как бы лаская жаркий изгиб пламени. Отсветы огня замелькали в глазах Дета, свет мирно улегся в бороздах и пустотах камня, к которому он прислонялся, выхватил из мглы корни вековых деревьев, пытаясь их расплести. Она позволила отблеску пронизать свои мысли, прослеживая каждое изменение цвета и новое движение, всякое угасание и таинственное возрождение из ничего. То был свет нездешней природы, он поглощал тьму и не умирал. Его язык был древнее людей. И оттуда, где дремало в глубине ее души беззаконное наследие, взметнулся горячий и страстный отклик. Ее заполонило лучезарное и бессловесное знание природы огня. Негромкое шуршание стало языком, непрестанное плетение обрело цель, цвет огня сделался цветом мира, цветом ее души. И тогда она коснулась пламени и приняла его в ладонь, как цветок.
– Взгляни, – сказала она не дыша и сомкнула руку над огненным цветком, погасив его, прежде чем чудо разорвет связь между ними, разделит их, – и ей стало больно. Когда крошечный огонек сгинул, на землю снова пала ночь. Рэдерле увидела лицо Дета, неподвижное, непроницаемое, губы разомкнуты.
– Новая загадка, – прошептал он.
Она потерла свою ладошку о колено, ибо, несмотря на осторожность, немного обожгла кожу. Дыхание рассудка, словно прохладный воздух северных вершин, пронеслось через ее сознание. Она задрожала и медленно произнесла, припоминая:
– Она хотела, чтобы я удержала огонь. Ее огонь…
– Кто?
– Женщина. Темная женщина, которая в течение пяти лет была Эриэл Имрис. Она явилась ко мне и сказала, что мы родня, о чем я и так догадалась.
– Мэтом хорошо тебя выучил, – заметил Дет, – чтобы ты сгодилась в жены Мастеру Загадок.
– Ты и сам был Мастером. Ты однажды сказал ему об этом. Так я ловка по части загадок? Но к чему они ведут, кроме предательства и скорби? Взгляни на себя. Ты предал не только Моргона, но еще моего отца и всех в Обитаемом Мире, кто тебе доверял. И взгляни на меня. Кто из владетелей Ана рискнул бы просить меня, если бы знал, какие родичи у меня объявились?
– Ты бежишь от себя, а я бегу от смерти. Вот они каковы, догмы Искусства Загадок. Лишь тот, чьи сердце и мозг неумолимы, как самоцветы Исига, может вынести приверженность им. Я понял, чего стоят любые загадки, пять столетий назад, когда Гистеслухлом позвал меня на гору Эрленстар. Я думал: ничто в Обитаемом Мире не может сокрушить его власть. Но я ошибся. Он был сокрушен, когда столкнулся с незыблемыми устоями жизни Звездоносца, и бежал, бросив меня, беззащитного, лишившегося арфы…
– Где твоя арфа? – спросила она в изумлении.
– Не знаю. Наверное, все еще на горе Эрленстар. Я не смею больше играть. Моя музыка была единственным, что слышал Моргон в течение года, кроме голоса Гистеслухлома.
Она вздрогнула, ей захотелось бежать от него, но тело ей не подчинялось. Она закричала на него:
– Ты был наделен королевским даром!
Он не ответил. Его чаша поднялась и снова вспыхнула в свете костра. Когда он наконец заговорил, его голос звучал смутно, точно голос догорающего огня.
– Я играл с Мастером и проиграл. И он потребует возмездия. Но я сожалею о том, что утратил арфу.
– А как Моргон должен сожалеть, что утратил землеправление! – Ее голос дрогнул. – Вот что мне охота понять. Как сумел Гистеслухлом уничтожить в нем это – чутье землезакона, который известен только Моргону и Высшему? Какое знание рассчитывал обнаружить Основатель глубже, чем знание о том, когда начинает прорастать ячмень или какие деревья в плодовом саду поразила болезнь, тайно гложущая их сердцевину?
– Это свершилось. Нельзя ли оставить…
– Нет, нельзя. Ты думаешь, ты предал только Моргона? Ты обучал меня играть «Любовь Полета и Жаворонка», когда мне было девять. Ты стоял позади меня и ставил мои пальцы куда полагается. Но едва ли это что-то значит перед тем, что почувствуют землеправители Обитаемого Мира, когда узнают, какие почести оказывали арфисту Основателя Лунголда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Это правда. И я еще получу свою награду за ту музыку. Ну а пока не хочешь ли ты поужинать? Я обречен. Ты голодна. Одно имеет мало общего с другим, так что у тебя нет причины не поесть со мной.
Она сделала еще один шаг, на этот раз – к нему. Он наблюдал за ней, но его лицо не изменилось, и она опять шагнула. Он вынул из своего тюка кубок и наполнил его вином из бурдюка. Наконец она подошла совсем близко и протянула ладони к огню. Руки болели. Приглядевшись, она увидела на них царапины от колючек, белые волдыри от крапивы. Опять раздался его голос:
– У меня есть вода… – и угас.
Она взглянула в его сторону и принялась наблюдать, как он наливает воду в миску из другого бурдюка. Его пальцы слегка дрожали, когда он закупоривал бурдюк; больше он ничего не говорил. Наконец она села, смыла с ладоней грязь и засохшую кровь. По-прежнему молча он передал ей вино, хлеб и мясо, сам же медленно потягивал вино, пока она ела. Затем заговорил, и его голос так ровно заскользил в тишине, что это не испугало ее.
– В ночи близ моего костра я ожидал обнаружить Моргона или кого-либо из пяти волшебников, но едва ли Вторую Красавицу Трех Уделов Ана.
Она рассеянно оглядела себя.
– Не думаю, что я теперь являюсь тем, кем была прежде. – Жгучая скорбь сжала ей горло, и она поперхнулась. Отложив еду, она прошептала: – Даже я изменила обличье. Даже ты.
– Я всегда был собой.
Она с непривычным оттенком насмешки взглянула на тонкое, неуловимое лицо. И спросила, ибо и вопрос, и ответ казались безличными, отдаленными:
– А Высший? Кому ты играл на арфе столько веков?
Он резко подался вперед и стал ворошить в угасающем костре:
– Ты знаешь, какой вопрос задать. Ты знаешь, каков ответ. Прошлое прошло. А будущего у меня нет.
В горле у нее пылало.
– Почему? Почему ты предал Звездоносца?
– Мы играем в загадки? Я дам ответ за ответ.
– Нет. Никаких игр.
Оба опять замолчали. Она потягивала вино, чувствуя, как в теле оживают все болячки, подергиванья близ порезов, нытье в мышцах, жжение… Он снова наполнил кубок, когда тот опустел. Она нарушила молчанье, почему-то ничуть не тягостное – как если бы их окутывала чернота одной и той же скорби.
– Он уже убил одного арфиста.
– Что?
– Моргон. – Она пошевелилась, отстраняясь от имени, вызывавшего у нее такую жажду. – Отца Илона. Моргон убил отца Илона.
– Илон, – равнодушно произнес он; она подняла голову и встретила его взгляд. Тогда он рассмеялся, его руки крепко сплелись вокруг чаши. – А, вот ты о чем! И это увело тебя в ночь. И ты думаешь, что среди хаоса и распада это что-нибудь значит?
– Значит. Я унаследовала могущество Меняющих Обличья… Я это чувствую! Если я протяну руку и коснусь огня, я смогу удержать его в ладони. Взгляни…
Что-то: вино, безразличие арфиста, безнадежность – побуждало ее к безрассудству. Она протянула руку и задержала, выгнув, как бы лаская жаркий изгиб пламени. Отсветы огня замелькали в глазах Дета, свет мирно улегся в бороздах и пустотах камня, к которому он прислонялся, выхватил из мглы корни вековых деревьев, пытаясь их расплести. Она позволила отблеску пронизать свои мысли, прослеживая каждое изменение цвета и новое движение, всякое угасание и таинственное возрождение из ничего. То был свет нездешней природы, он поглощал тьму и не умирал. Его язык был древнее людей. И оттуда, где дремало в глубине ее души беззаконное наследие, взметнулся горячий и страстный отклик. Ее заполонило лучезарное и бессловесное знание природы огня. Негромкое шуршание стало языком, непрестанное плетение обрело цель, цвет огня сделался цветом мира, цветом ее души. И тогда она коснулась пламени и приняла его в ладонь, как цветок.
– Взгляни, – сказала она не дыша и сомкнула руку над огненным цветком, погасив его, прежде чем чудо разорвет связь между ними, разделит их, – и ей стало больно. Когда крошечный огонек сгинул, на землю снова пала ночь. Рэдерле увидела лицо Дета, неподвижное, непроницаемое, губы разомкнуты.
– Новая загадка, – прошептал он.
Она потерла свою ладошку о колено, ибо, несмотря на осторожность, немного обожгла кожу. Дыхание рассудка, словно прохладный воздух северных вершин, пронеслось через ее сознание. Она задрожала и медленно произнесла, припоминая:
– Она хотела, чтобы я удержала огонь. Ее огонь…
– Кто?
– Женщина. Темная женщина, которая в течение пяти лет была Эриэл Имрис. Она явилась ко мне и сказала, что мы родня, о чем я и так догадалась.
– Мэтом хорошо тебя выучил, – заметил Дет, – чтобы ты сгодилась в жены Мастеру Загадок.
– Ты и сам был Мастером. Ты однажды сказал ему об этом. Так я ловка по части загадок? Но к чему они ведут, кроме предательства и скорби? Взгляни на себя. Ты предал не только Моргона, но еще моего отца и всех в Обитаемом Мире, кто тебе доверял. И взгляни на меня. Кто из владетелей Ана рискнул бы просить меня, если бы знал, какие родичи у меня объявились?
– Ты бежишь от себя, а я бегу от смерти. Вот они каковы, догмы Искусства Загадок. Лишь тот, чьи сердце и мозг неумолимы, как самоцветы Исига, может вынести приверженность им. Я понял, чего стоят любые загадки, пять столетий назад, когда Гистеслухлом позвал меня на гору Эрленстар. Я думал: ничто в Обитаемом Мире не может сокрушить его власть. Но я ошибся. Он был сокрушен, когда столкнулся с незыблемыми устоями жизни Звездоносца, и бежал, бросив меня, беззащитного, лишившегося арфы…
– Где твоя арфа? – спросила она в изумлении.
– Не знаю. Наверное, все еще на горе Эрленстар. Я не смею больше играть. Моя музыка была единственным, что слышал Моргон в течение года, кроме голоса Гистеслухлома.
Она вздрогнула, ей захотелось бежать от него, но тело ей не подчинялось. Она закричала на него:
– Ты был наделен королевским даром!
Он не ответил. Его чаша поднялась и снова вспыхнула в свете костра. Когда он наконец заговорил, его голос звучал смутно, точно голос догорающего огня.
– Я играл с Мастером и проиграл. И он потребует возмездия. Но я сожалею о том, что утратил арфу.
– А как Моргон должен сожалеть, что утратил землеправление! – Ее голос дрогнул. – Вот что мне охота понять. Как сумел Гистеслухлом уничтожить в нем это – чутье землезакона, который известен только Моргону и Высшему? Какое знание рассчитывал обнаружить Основатель глубже, чем знание о том, когда начинает прорастать ячмень или какие деревья в плодовом саду поразила болезнь, тайно гложущая их сердцевину?
– Это свершилось. Нельзя ли оставить…
– Нет, нельзя. Ты думаешь, ты предал только Моргона? Ты обучал меня играть «Любовь Полета и Жаворонка», когда мне было девять. Ты стоял позади меня и ставил мои пальцы куда полагается. Но едва ли это что-то значит перед тем, что почувствуют землеправители Обитаемого Мира, когда узнают, какие почести оказывали арфисту Основателя Лунголда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53