Он сильнее смерти.
Глаза Дуака закрылись. Губы шевельнулись в неслышимом кратком проклятии. Лицо Эна оборотилось наконец к Фарру; два взгляда пересекли зал и встретились – впервые за шесть столетий въявь, а не в грезах.
– Я поклялся, что, покуда в Ануйне властвуют короли, Фарр из Хела будет властвовать над их кухонными отбросами.
– А я поклялся, – проскрежетал Фарр, – что не сомкну глаз в моей могиле, пока те, кто властвует в Ануйне, не лягут в землю.
Брови Эна приподнялись, сверкнул обруч.
– Ты уже однажды лишился головы. Я слышал, что женщина из Ануйна принесла твой череп из Хела обратно в этот дом и, к своему позору, отворила двери этого дома мертвецам Хела. Я пришел, чтобы очистить его от вонючих отбросов. – Эн взглянул на Рэдерле. – Дай мне череп.
Она стояла, огорошенная презрением в его голосе, в его глазах – темных, оценивающих, устремившихся на башню с железными решетками на окнах, которую он выстроил близ моря для своего земленаследника.
– Ты, – прошептала она, – который принес в этот дом пустые слова, что ты знаешь о мире? Ты, скудоумный правитель, которому лишь бы рубиться на бранном поле, ты, когда умер, оставил в Ануйне загадку, которая была куда больше, чем просто лицо морского цвета. Вы с Фарром готовы драться из-за этого черепа, точно два пса из-за кости. Ты думаешь, что я предала свой дом, что ты знаешь о предательстве? Ты восстал для возмездия, что ты знаешь о возмездии? Ты думал, что справился с непонятным тебе могуществом Илона, когда заточил его в этой башне – так надежно, со столь малым пониманием и столь малым сочувствием. А тебе бы следовало знать, что ты не можешь связать ни скорбь, ни гнев. Ты шесть столетий ждал битвы с Фарром. Что же, прежде чем ты поднимешь меч в этом зале, тебе придется сразиться со мной.
Она выбила свет из щитов, из наручей и украшенных каменьями венцов, из пола – и заключила Эна в сверкающий круг. Затем поискала в зале хотя бы один источник огня – но там не оказалось даже горящей свечи. И она удовольствовалась тем, что извлекла его из памяти – бесформенный, колышущийся, первозданный – такой же, какой создала в ночи под недобрым взглядом Фарра. И облекла этим наваждением мертвецов. Раскрыв ладонь, она показала им, как может играть жаркой стихией, то заставляя ее взметнуться высоко в воздух, то рассыпая брызгами, точно волны, разбивающиеся о твердыню ее духа. Она окружила их мнимым пламенем, как прежде, дабы защититься от них, окружила им себя и наблюдала, как они смыкаются, отстраняясь от языков огня. Она воспламенила щиты и следила, как новые огни падают на пол, бесшумно, словно вешний цвет. По ее воле запылали их венцы, и она любовалась, как призраки запускают в воздух вращающиеся огненные колеса. Она слышала голоса, далекие и неясные: голоса птиц и прерывающийся голос моря. А дальше она слышала только море.
Его эхо вплывало в ее образы и выплывало из них. Она узнала медлительные удары о берег и плавные откаты волн; унылый стон ветра, пролетающего мимо сломанных железных прутьев. Музыка арфы затихла, башня была пуста. Ее внимание возвратилось к Эну; полуослепленная мыслью об огне, она видела короля лишь как тень, немного ссутулившуюся в седле. И ярость – не ее, но его земленаследника – стала собираться в ней, точно единый могучий вал, который мог бы с корнями выворотить башню из прибрежных скал и швырнуть ее в море. Ярость дала ей темное озарение, нашептавшее, как расколоть надвое толстую каменную плиту, как придать узкой черной трещине вид разверзшейся пропасти, безымянной, беспамятной, которая поглотит призрак Эна. Ярость подсказала ей, как заклясть окна и двери ее дома, заперев в нем и живых, и мертвых; как сотворить в доме мнимую дверь, неизменно открытую и ведущую на мнимую волю. Подсказала, как отделить безнадежную горечь, которая снедала ее, от моря, ветра и воспоминания о музыке арфы, и так напитать скорбью камни и стены дома, что никто в нем никогда не рассмеется, ее собственные печаль и гнев шевельнулись в ней, когда она зажигала свет, и смешались с более древними отчаянием и яростью против Эна, и вот уже она не могла их различить; едва ли она помнила теперь, что Эн для нее – просто воспоминание об Ане, а не живой, грозный и безжалостный человек из воспоминаний Илона.
Она почувствовала, что заблудилась, утонула в чужой могучей ненависти. Она забарахталась, слепая, перепуганная, не знающая, как вырваться из гибельного потока, направленного против Эна. Ее ужас сменился гневом беспомощности; она была скована тем же, чем Эн сковал Илона, – ненавистью, безжалостностью и непониманием. И осознала, прежде чем уничтожить Эна, прежде чем допустить нечто чуждое самому землезакону Ана, что ей необходимо одолеть дух Илона, восставший в ней, и впервые окинуть ясным взглядом наследие, которое принадлежало им обоим, и короля, который был всего лишь человеком, приверженным своим обычаям.
Одно за другим неимоверным усилием она извлекала из пламени лица королей. Вырывала из темной бездны скорби и гнева имена и повести о них – и окликала их по имени, а они, лишенные оружия и венцов, онемевшие, взирали на нее через зал: Акор, Охрэ, проклятый горем о сыновьях; Немир, говоривший на языке свиней; Фарр, который заключил с ней сделку из-за шестисотлетнего черепа; Эверн, который пал вместе со своими соколами, защищая свой дом. Огонь вокруг них угас и сделался солнечным светом на каменных плитах. Она снова увидела среди королей арфиста Высшего. Затем Эна. Он не сидел уже верхом, но стоял подле коня, приникнув к коню лицом. И тут она заметила черный иззубренный разлом от края и до края плиты у его ног.
Она окликнула его по имени. И похоже, этот оклик увел его далеко, охваченного ужасом призрака того, кто был некогда, столетия назад, королем Ана. Ненависть к нему снова всколыхнулась в ней, но совсем слабо, ее прозорливость была сильней. Потом еще раз, а затем отступила, словно опавшая волна. И покинула ее, уставившуюся на разбитый камень и раздумывающую, какое имя будет она носить в этом зале до конца своих дней.
Рэдерле обнаружила, что дрожит так страшно, что вот-вот свалится с ног. Руд, стоявший рядом, поднял руку, чтобы ее поддержать, но и он оказался обессилен и не смог к ней даже прикоснуться. Она увидела Дуака, упершего взгляд в пол. Он медленно повернул голову и взглянул на нее. Рыдание обожгло ей горло, ибо у него тоже не нашлось для нее имени. Ее могущество лишило ее прежнего места в жизни и не оставило ей ничего. Ее взгляд оторвался от него и упал на разделившую их полосу тьмы у ее ног. И тут она стала понемногу понимать, что-то была тень, протянувшаяся через зал, где толпились мертвые, не отбрасывавшие теней.
Она обернулась. За порогом стоял Звездоносец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Глаза Дуака закрылись. Губы шевельнулись в неслышимом кратком проклятии. Лицо Эна оборотилось наконец к Фарру; два взгляда пересекли зал и встретились – впервые за шесть столетий въявь, а не в грезах.
– Я поклялся, что, покуда в Ануйне властвуют короли, Фарр из Хела будет властвовать над их кухонными отбросами.
– А я поклялся, – проскрежетал Фарр, – что не сомкну глаз в моей могиле, пока те, кто властвует в Ануйне, не лягут в землю.
Брови Эна приподнялись, сверкнул обруч.
– Ты уже однажды лишился головы. Я слышал, что женщина из Ануйна принесла твой череп из Хела обратно в этот дом и, к своему позору, отворила двери этого дома мертвецам Хела. Я пришел, чтобы очистить его от вонючих отбросов. – Эн взглянул на Рэдерле. – Дай мне череп.
Она стояла, огорошенная презрением в его голосе, в его глазах – темных, оценивающих, устремившихся на башню с железными решетками на окнах, которую он выстроил близ моря для своего земленаследника.
– Ты, – прошептала она, – который принес в этот дом пустые слова, что ты знаешь о мире? Ты, скудоумный правитель, которому лишь бы рубиться на бранном поле, ты, когда умер, оставил в Ануйне загадку, которая была куда больше, чем просто лицо морского цвета. Вы с Фарром готовы драться из-за этого черепа, точно два пса из-за кости. Ты думаешь, что я предала свой дом, что ты знаешь о предательстве? Ты восстал для возмездия, что ты знаешь о возмездии? Ты думал, что справился с непонятным тебе могуществом Илона, когда заточил его в этой башне – так надежно, со столь малым пониманием и столь малым сочувствием. А тебе бы следовало знать, что ты не можешь связать ни скорбь, ни гнев. Ты шесть столетий ждал битвы с Фарром. Что же, прежде чем ты поднимешь меч в этом зале, тебе придется сразиться со мной.
Она выбила свет из щитов, из наручей и украшенных каменьями венцов, из пола – и заключила Эна в сверкающий круг. Затем поискала в зале хотя бы один источник огня – но там не оказалось даже горящей свечи. И она удовольствовалась тем, что извлекла его из памяти – бесформенный, колышущийся, первозданный – такой же, какой создала в ночи под недобрым взглядом Фарра. И облекла этим наваждением мертвецов. Раскрыв ладонь, она показала им, как может играть жаркой стихией, то заставляя ее взметнуться высоко в воздух, то рассыпая брызгами, точно волны, разбивающиеся о твердыню ее духа. Она окружила их мнимым пламенем, как прежде, дабы защититься от них, окружила им себя и наблюдала, как они смыкаются, отстраняясь от языков огня. Она воспламенила щиты и следила, как новые огни падают на пол, бесшумно, словно вешний цвет. По ее воле запылали их венцы, и она любовалась, как призраки запускают в воздух вращающиеся огненные колеса. Она слышала голоса, далекие и неясные: голоса птиц и прерывающийся голос моря. А дальше она слышала только море.
Его эхо вплывало в ее образы и выплывало из них. Она узнала медлительные удары о берег и плавные откаты волн; унылый стон ветра, пролетающего мимо сломанных железных прутьев. Музыка арфы затихла, башня была пуста. Ее внимание возвратилось к Эну; полуослепленная мыслью об огне, она видела короля лишь как тень, немного ссутулившуюся в седле. И ярость – не ее, но его земленаследника – стала собираться в ней, точно единый могучий вал, который мог бы с корнями выворотить башню из прибрежных скал и швырнуть ее в море. Ярость дала ей темное озарение, нашептавшее, как расколоть надвое толстую каменную плиту, как придать узкой черной трещине вид разверзшейся пропасти, безымянной, беспамятной, которая поглотит призрак Эна. Ярость подсказала ей, как заклясть окна и двери ее дома, заперев в нем и живых, и мертвых; как сотворить в доме мнимую дверь, неизменно открытую и ведущую на мнимую волю. Подсказала, как отделить безнадежную горечь, которая снедала ее, от моря, ветра и воспоминания о музыке арфы, и так напитать скорбью камни и стены дома, что никто в нем никогда не рассмеется, ее собственные печаль и гнев шевельнулись в ней, когда она зажигала свет, и смешались с более древними отчаянием и яростью против Эна, и вот уже она не могла их различить; едва ли она помнила теперь, что Эн для нее – просто воспоминание об Ане, а не живой, грозный и безжалостный человек из воспоминаний Илона.
Она почувствовала, что заблудилась, утонула в чужой могучей ненависти. Она забарахталась, слепая, перепуганная, не знающая, как вырваться из гибельного потока, направленного против Эна. Ее ужас сменился гневом беспомощности; она была скована тем же, чем Эн сковал Илона, – ненавистью, безжалостностью и непониманием. И осознала, прежде чем уничтожить Эна, прежде чем допустить нечто чуждое самому землезакону Ана, что ей необходимо одолеть дух Илона, восставший в ней, и впервые окинуть ясным взглядом наследие, которое принадлежало им обоим, и короля, который был всего лишь человеком, приверженным своим обычаям.
Одно за другим неимоверным усилием она извлекала из пламени лица королей. Вырывала из темной бездны скорби и гнева имена и повести о них – и окликала их по имени, а они, лишенные оружия и венцов, онемевшие, взирали на нее через зал: Акор, Охрэ, проклятый горем о сыновьях; Немир, говоривший на языке свиней; Фарр, который заключил с ней сделку из-за шестисотлетнего черепа; Эверн, который пал вместе со своими соколами, защищая свой дом. Огонь вокруг них угас и сделался солнечным светом на каменных плитах. Она снова увидела среди королей арфиста Высшего. Затем Эна. Он не сидел уже верхом, но стоял подле коня, приникнув к коню лицом. И тут она заметила черный иззубренный разлом от края и до края плиты у его ног.
Она окликнула его по имени. И похоже, этот оклик увел его далеко, охваченного ужасом призрака того, кто был некогда, столетия назад, королем Ана. Ненависть к нему снова всколыхнулась в ней, но совсем слабо, ее прозорливость была сильней. Потом еще раз, а затем отступила, словно опавшая волна. И покинула ее, уставившуюся на разбитый камень и раздумывающую, какое имя будет она носить в этом зале до конца своих дней.
Рэдерле обнаружила, что дрожит так страшно, что вот-вот свалится с ног. Руд, стоявший рядом, поднял руку, чтобы ее поддержать, но и он оказался обессилен и не смог к ней даже прикоснуться. Она увидела Дуака, упершего взгляд в пол. Он медленно повернул голову и взглянул на нее. Рыдание обожгло ей горло, ибо у него тоже не нашлось для нее имени. Ее могущество лишило ее прежнего места в жизни и не оставило ей ничего. Ее взгляд оторвался от него и упал на разделившую их полосу тьмы у ее ног. И тут она стала понемногу понимать, что-то была тень, протянувшаяся через зал, где толпились мертвые, не отбрасывавшие теней.
Она обернулась. За порогом стоял Звездоносец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53