В то же мгновение Брусков, стоявший позади Володи, обеими ладонями накрыл и крепко сжал его плечо.
– В чём дело? Что случилось? – крикнул Мареев, обхватив мальчика.
– Он разорвал рукав своего скафандра об острый край металла, – ответил Брусков, не выпуская из своих рук плечо Володи. – Я зажал место разрыва…
– Надо скорей вынести его, – сказал Мареев с сильнейшим беспокойством. – Я понесу его, а ты не отпускай разрыв на рукаве…
Сквозь стекла шлема виднелось мокрое от слёз лицо Володи. Глаза его были закрыты, губы судорожно искривлены. Слышны были глухие стоны.
– Как ты себя чувствуешь, Володя? – спросил Брусков, идя вслед за Мареевым и продолжая держать руку Володи.
– Больно… – прошептал Володя, едва разжимая губы. – Не жми так…
Когда в шаровой каюте с Володи сняли шлем и скафандр и обнажили руку, на ней оказалась узкая, как след от ножа, багровая полоса ожога. Это сделали горячие газы с температурой около четырёхсот градусов, ворвавшиеся на мгновение в жароупорный и газонепроницаемый скафандр через разрыв в рукаве. Но гораздо большая опасность грозила бы Володе, если бы газы успели проникнуть под шлем и в лёгкие. К счастью, нерастерявшийся Брусков молниеносным вмешательством преградил доступ газам под скафандр, а плотный каучуковый воротник пропустил в шлем лишь ничтожное количество их.
В общем Володя счастливо отделался и через несколько часов с помощью Малевской оправился от потрясения и испуга. Лишь боль в перевязанной руке напоминала ему в течение двух дней о пережитой им опасности. Пока Малевская, уже вполне поправившаяся, занималась Володиным ожогом, Мареев и Брусков вернулись в буровую камеру и принялись за прерванную работу. Вскоре они отогнули и вторую полосу металла, по другую сторону трещины. Разрыв термоизолирующей прокладки оказался как раз против трещины, но когда добрались до внешней оболочки, то на раскрывшемся участке её самые тщательные поиски не обнаружили абсолютно никаких повреждений.
Это был ошеломляющий удар. В глубокой задумчивости стоял Мареев перед отверстием во внутренней оболочке. Потом, очнувшись, он сказал в микрофон:
– Пойдём в каюту! Дело принимает слишком серьёзный оборот! Нам надо посоветоваться.
В каюте, откинув шлем, Мареев сказал:
– Итак, в наружной оболочке против раскрытого участка внутренней стенки мы не обнаружили никаких повреждений. Нетрудно понять, какие неприятные последствия влечёт это за собой.
– Что же тебя так беспокоит, Никита? – спросила Малевская.
– Но ведь внешняя оболочка где-то повреждена! – воскликнул Мареев. – В этом не может быть никаких сомнений. Значит, необходимо во что бы то ни стало отыскать повреждённое в ней место. Но где искать? Как обшарить всю огромную поверхность внешней, недоступной нам оболочки?
Только теперь тревога промелькнула в глазах Малевской, Брускова и даже Володи.
– Да… задача! – промолвил Брусков, и длительное молчание воцарилось в шаровой каюте.
Наконец Мареев обратился к Малевской:
– Скажи, Нина, какова минимальная дистанция, с которой твой киноаппарат даёт снимки?
– Пятьдесят сантиметров.
– А наша внешняя оболочка находится на расстоянии тридцати сантиметров от внутренней, – мрачно пробормотал Мареев и через мгновение добавил: – А всё-таки, Нина, пробовала ли ты когда-нибудь выжать из твоего аппарата меньшую дистанцию? А?
– Н-н-нет… – поколебавшись, ответила Малевская. – Да я и сомневаюсь…
– А вот попробуй! – оживился Мареев. – Попробуй!.. Может быть, удастся! Мне кажется, это единственное, что может нам помочь.
– Ты хочешь получить киноснимки внешней оболочки? – медленно сказала Малевская. – Но если это даже и возможно, то с дистанции в тридцать сантиметров на снимках отразятся такие крошечные участки оболочки, что этих снимков придётся сделать тысячи, пока обойдёшь весь снаряд.
– Ну, что же делать, Нина! – вмешался Брусков. – Никита абсолютно прав. Если выбора нет, то в случае надобности мы сделаем и десятки тысяч снимков.
– Хорошо, я попробую, – ответила Малевская.
Снимки с тридцатисантиметровой дистанции получались очень смутные, неразборчивые. Несколько часов Малевская напряжённо работала над приспособлением линз и объектива к этой дистанции. Первые же снимки вызвали у всех радостные восклицания: они были абсолютно ясны. Немедленно извлекли четыре запасных аппарата, и Малевская быстро внесла в них необходимые изменения. Все члены экспедиции после этого вооружились аппаратами и, не откладывая, приступили к обследованию оболочки. Предварительно её поверхность расчертили мелом на бесчисленное количество мелких прямоугольников. Каждый член экспедиции получил свой участок, который он должен был тщательно обследовать, не пропуская ни одного прямоугольника на нём. Володе досталась буровая камера, Малевской – шаровая каюта, а в верхней, самой большой, работали Мареев и Брусков.
Мареев настойчиво торопил с этой работой: он установил ничтожные перерывы для отдыха и сна.
С мучительным однообразием тянулись кропотливые, бесплодные поиски. Приходилось влезать на столы и стулья, отодвигать вещи, ящики, приборы, прилаживать киноаппараты в самых неудобных положениях и подчас в недоступных закоулках.
Усталые, измученные собирались люди к столу для завтрака, обеда и ужина, нехотя обменивались словами:
– Что у тебя, Михаил?
– Ничего… А у тебя, Нина?
– Тоже пока ничего.
– Уже сделал двести двадцать снимков и – никаких результатов.
Эти ответы были заранее известны, их можно было прочесть на лицах ещё до того, как был задан вопрос.
И, наскоро проглотив еду, все вновь возвращались к своим участкам и аппаратам.
Даже обычную ежедневную беседу с Цейтлиным Мареев сократил до нескольких торопливых фраз, оставляя его в состоянии беспокойства и растерянности.
После непрерывной шестнадцатичасовой работы все, кроме Брускова, оставшегося на вахте, улеглись спать. Через три часа Брускова сменил Мареев. Ещё через три часа все уже были на ногах и, закусив, возобновили свои томительные поиски.
Малевская чуть не свалилась со стола, откуда она обследовала верхнюю часть каюты, когда услышала вдруг торжествующий, полный ликования и радости крик Брускова:
– Ура!.. Нашёл! Вот она, проклятая!..
Все стремглав бросились к нему.
На снимке с участка стены на высоте двух метров от пола верхней камеры виднелась широкая зияющая трещина, как раз возле подвижного соединения двух секций внешней оболочки.
Работа теперь закипела с удвоенной энергией одновременно и в верхней и в нижней камерах. В то время как Мареев и Малевская в верхней камере пробивались к внешней оболочке, Брусков с помощью Володи заделывал в буровой камере термоизолирующую прокладку и сваривал внутреннюю металлическую оболочку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– В чём дело? Что случилось? – крикнул Мареев, обхватив мальчика.
– Он разорвал рукав своего скафандра об острый край металла, – ответил Брусков, не выпуская из своих рук плечо Володи. – Я зажал место разрыва…
– Надо скорей вынести его, – сказал Мареев с сильнейшим беспокойством. – Я понесу его, а ты не отпускай разрыв на рукаве…
Сквозь стекла шлема виднелось мокрое от слёз лицо Володи. Глаза его были закрыты, губы судорожно искривлены. Слышны были глухие стоны.
– Как ты себя чувствуешь, Володя? – спросил Брусков, идя вслед за Мареевым и продолжая держать руку Володи.
– Больно… – прошептал Володя, едва разжимая губы. – Не жми так…
Когда в шаровой каюте с Володи сняли шлем и скафандр и обнажили руку, на ней оказалась узкая, как след от ножа, багровая полоса ожога. Это сделали горячие газы с температурой около четырёхсот градусов, ворвавшиеся на мгновение в жароупорный и газонепроницаемый скафандр через разрыв в рукаве. Но гораздо большая опасность грозила бы Володе, если бы газы успели проникнуть под шлем и в лёгкие. К счастью, нерастерявшийся Брусков молниеносным вмешательством преградил доступ газам под скафандр, а плотный каучуковый воротник пропустил в шлем лишь ничтожное количество их.
В общем Володя счастливо отделался и через несколько часов с помощью Малевской оправился от потрясения и испуга. Лишь боль в перевязанной руке напоминала ему в течение двух дней о пережитой им опасности. Пока Малевская, уже вполне поправившаяся, занималась Володиным ожогом, Мареев и Брусков вернулись в буровую камеру и принялись за прерванную работу. Вскоре они отогнули и вторую полосу металла, по другую сторону трещины. Разрыв термоизолирующей прокладки оказался как раз против трещины, но когда добрались до внешней оболочки, то на раскрывшемся участке её самые тщательные поиски не обнаружили абсолютно никаких повреждений.
Это был ошеломляющий удар. В глубокой задумчивости стоял Мареев перед отверстием во внутренней оболочке. Потом, очнувшись, он сказал в микрофон:
– Пойдём в каюту! Дело принимает слишком серьёзный оборот! Нам надо посоветоваться.
В каюте, откинув шлем, Мареев сказал:
– Итак, в наружной оболочке против раскрытого участка внутренней стенки мы не обнаружили никаких повреждений. Нетрудно понять, какие неприятные последствия влечёт это за собой.
– Что же тебя так беспокоит, Никита? – спросила Малевская.
– Но ведь внешняя оболочка где-то повреждена! – воскликнул Мареев. – В этом не может быть никаких сомнений. Значит, необходимо во что бы то ни стало отыскать повреждённое в ней место. Но где искать? Как обшарить всю огромную поверхность внешней, недоступной нам оболочки?
Только теперь тревога промелькнула в глазах Малевской, Брускова и даже Володи.
– Да… задача! – промолвил Брусков, и длительное молчание воцарилось в шаровой каюте.
Наконец Мареев обратился к Малевской:
– Скажи, Нина, какова минимальная дистанция, с которой твой киноаппарат даёт снимки?
– Пятьдесят сантиметров.
– А наша внешняя оболочка находится на расстоянии тридцати сантиметров от внутренней, – мрачно пробормотал Мареев и через мгновение добавил: – А всё-таки, Нина, пробовала ли ты когда-нибудь выжать из твоего аппарата меньшую дистанцию? А?
– Н-н-нет… – поколебавшись, ответила Малевская. – Да я и сомневаюсь…
– А вот попробуй! – оживился Мареев. – Попробуй!.. Может быть, удастся! Мне кажется, это единственное, что может нам помочь.
– Ты хочешь получить киноснимки внешней оболочки? – медленно сказала Малевская. – Но если это даже и возможно, то с дистанции в тридцать сантиметров на снимках отразятся такие крошечные участки оболочки, что этих снимков придётся сделать тысячи, пока обойдёшь весь снаряд.
– Ну, что же делать, Нина! – вмешался Брусков. – Никита абсолютно прав. Если выбора нет, то в случае надобности мы сделаем и десятки тысяч снимков.
– Хорошо, я попробую, – ответила Малевская.
Снимки с тридцатисантиметровой дистанции получались очень смутные, неразборчивые. Несколько часов Малевская напряжённо работала над приспособлением линз и объектива к этой дистанции. Первые же снимки вызвали у всех радостные восклицания: они были абсолютно ясны. Немедленно извлекли четыре запасных аппарата, и Малевская быстро внесла в них необходимые изменения. Все члены экспедиции после этого вооружились аппаратами и, не откладывая, приступили к обследованию оболочки. Предварительно её поверхность расчертили мелом на бесчисленное количество мелких прямоугольников. Каждый член экспедиции получил свой участок, который он должен был тщательно обследовать, не пропуская ни одного прямоугольника на нём. Володе досталась буровая камера, Малевской – шаровая каюта, а в верхней, самой большой, работали Мареев и Брусков.
Мареев настойчиво торопил с этой работой: он установил ничтожные перерывы для отдыха и сна.
С мучительным однообразием тянулись кропотливые, бесплодные поиски. Приходилось влезать на столы и стулья, отодвигать вещи, ящики, приборы, прилаживать киноаппараты в самых неудобных положениях и подчас в недоступных закоулках.
Усталые, измученные собирались люди к столу для завтрака, обеда и ужина, нехотя обменивались словами:
– Что у тебя, Михаил?
– Ничего… А у тебя, Нина?
– Тоже пока ничего.
– Уже сделал двести двадцать снимков и – никаких результатов.
Эти ответы были заранее известны, их можно было прочесть на лицах ещё до того, как был задан вопрос.
И, наскоро проглотив еду, все вновь возвращались к своим участкам и аппаратам.
Даже обычную ежедневную беседу с Цейтлиным Мареев сократил до нескольких торопливых фраз, оставляя его в состоянии беспокойства и растерянности.
После непрерывной шестнадцатичасовой работы все, кроме Брускова, оставшегося на вахте, улеглись спать. Через три часа Брускова сменил Мареев. Ещё через три часа все уже были на ногах и, закусив, возобновили свои томительные поиски.
Малевская чуть не свалилась со стола, откуда она обследовала верхнюю часть каюты, когда услышала вдруг торжествующий, полный ликования и радости крик Брускова:
– Ура!.. Нашёл! Вот она, проклятая!..
Все стремглав бросились к нему.
На снимке с участка стены на высоте двух метров от пола верхней камеры виднелась широкая зияющая трещина, как раз возле подвижного соединения двух секций внешней оболочки.
Работа теперь закипела с удвоенной энергией одновременно и в верхней и в нижней камерах. В то время как Мареев и Малевская в верхней камере пробивались к внешней оболочке, Брусков с помощью Володи заделывал в буровой камере термоизолирующую прокладку и сваривал внутреннюю металлическую оболочку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79