– Как же теперь исправить оплошность? Надо скорее посоветоваться со старейшинами!..»
Росмунта сразу заметила озабоченное выражение лица мужа. Но, верная обычаю, не спрашивала, какая дурная мысль отпечаталась на его лбу двумя вертикальными складками.
Коравье заговорил сам. Он все рассказал жене и впервые в жизни спросил у нее, как быть.
Росмунта опустила глаза и тихо ответила:
– Что может посоветовать тебе женщина?
Коравье метнул на нее укоризненный взгляд.
– Не убегай от слов, как мышь от песца! – гневно сказал он.
Росмунта увидела, что муж по-настоящему сердится. Изменившимся от волнения голосом она проговорила:
– Если ты спрашиваешь меня, что тебе нужно делать, значит, мужчины стойбища окончательно потеряли свой разум со смертью Локэ! Может быть, самое лучшее – последовать за ним к верхним людям? Почему вы не хотите думать сами? Откуда вы взяли, что ваши собственные мысли хуже мыслей покойного Локэ?
Коравье слушал непривычно громкие для мужского уха слова жены и жалел, что заставил ее раскрыть рот. То, что говорила Росмунта, острыми иглами вонзалось в душу Коравье, будило мысли, которые он упорно от себя отгонял.
– Замолчи! – крикнул он и вышел из яранги.
Он постоял в нерешительности у входа. Желание просить совета у старейшин прошло.
С вершин гор тянуло вечерним холодом. Солнечные лучи вырывались из-за зубчатых гребней и косо ложились на яранги, которые казались путниками, изнемогающими от трудного многодневного перехода. Коравье чувствовал сильную усталость. Будто он долго шел, переваливая вершину за вершиной, в поисках отбившихся оленей. Солнце падало за край земли… Холод шел из недр земли, – если снять несколько слоев почвы, наткнешься на вечный лед… По мере того как остывал воздух в долине, остывал и гнев Коравье. Оставалась лишь большая обида. И главным в этой обиде было то, что Коравье чувствовал виноватым себя.
Разве еще при жизни мудрейшего Коравье не думал порой о том, что будет после смерти Локэ? Или не тревожили его неясные чувства, сжимающие сердце? Или глаза не видели мелькающих в голубом небе железных птиц и уши не слышали разговоров о колхозах?..
И теперь, как ни отгонял от себя Коравье беспокойство, на память приходили пророчества покойного Локэ, которые при трезвом размышлении могли быть приняты за бред.
Коравье вернулся в ярангу. У очага как ни в чем не бывало хлопотала Росмунта. Она подкладывала ветки стланика в чадящий костер, и слезы от дыма капали на обнаженную, лоснящуюся грудь.
Коравье окинул взглядом располневший стан жены, лицо, залитое слезами, и горячая волна жалости и нежности захватила его. Он негромко кашлянул и нарочито спокойным голосом спросил:
– Еда готова?
– Готова, – ответила Росмунта.
Перед тем как лечь спать, Коравье плотно подвернул кусок оленьей замши, прикрывающий вход, чтобы комары ночью не проникли в жилище и не потревожили сон Росмунты.
Коравье долго лежал с открытыми глазами рядом с женой и думал. Когда он принял гостем в свою ярангу Еттытегина, он не предполагал, что в его жилище повадятся ходить люди из другого мира. Коравье рассуждал: пришли, уйдут и не вернутся назад, чтобы не тревожить людей, избравших себе жизнь по древним законам. А теперь Коравье был уверен, что они еще не раз возвратятся. Как жить дальше? Как уберечься? Нельзя жить рядом и сторониться друг друга, как дикие звери…
Коравье тяжело вздохнул.
Росмунта зашевелилась и заботливо спросила:
– Может, поднять полог?
– Ты лежи, – ласково ответил Коравье, – я сам.
Он отвернул полог. Через дымовое отверстие в рэтэме яранги лился спокойный свет летней ночи.
Росмунта сквозь сон услышала притопывание по земляному полу чоттагина.
– Кто там? – спросила она.
– Вэтыкэй, – ответил мальчишеский голос. – Старейшины стойбища просят прийти твоего мужа.
– Эк-кой! – ответил проснувшийся Коравье и быстро оделся.
Солнце еще не поднялось, но уже освещало вершины гор. Кругом стояла тишина раннего утра. Речная вода тихо плескалась в ожидании солнечного луча. День обещал быть жарким. Коравье услышал тонкий комариный писк и подумал: надо отогнать стадо на ветреный склон хребта, где меньше гнуса.
Коравье встретили настороженным молчанием. Никто не сказал привычного и обязательного «етти». Кроме Арэнкава и Мивита, здесь было много других жителей стойбища. В дальнем конце чоттагина Коравье увидел Инэнли.
Коравье постоял и направился к пологу, где восседали Мивит и Арэнкав. Оба были мрачны и исподлобья смотрели на пастуха.
– Мы тебя позвали, чтобы спросить, – сказал Мивит.
– Да, для этого мы тебя разбудили, – подтвердил Арэнкав.
– Мы узнали, что ты опять говорил с людьми не нашего мира, – продолжал Мивит.
– Указал им дорогу, чтобы железные чудовища срывали полозьями олений корм, – поддакнул Арэнкав.
– Ты угощал их в своей яранге и кормил их собак…
– Мы хотим знать, зачем ты это делаешь? – строго спросил Арэнкав.
– Кто позволил тебе предавать забвению заветы мудрейшего Локэ?!
Коравье обвел взглядом сидящих в чоттагине. У всех в глазах он видел отчуждение.
– Люди, – тихо начал Коравье. – Законы тундры повелевают нам оказывать гостеприимство любому человеку, будь он даже твоим заклятым врагом. Поэтому я принимал в своей яранге путников. Вы сами – Арэнкав и Мивит – сказали мне весной: надо принять гостя. А вчера проезжающие спросили у меня дорогу в долину Омваама… Или я должен был направить их по ложному пути? Справедливый закон помощи появился задолго до того, как родился мудрейший Локэ, и он не унес его с собой… Если мы собираемся придерживаться древних обычаев, почему должны отказываться от нашего закона гостеприимства и помощи человеку?
– Подумай, о чем говоришь! – крикнул Мивит. – Люди, которым ты указал дорогу, заточают тех, кто не желает идти в колхозы, в мрачные жилища без света и воздуха, разве ты не слыхал об этом?
– Если я виноват, люди, то скажите в чем?
– Мы уже сказали, в чем ты виноват, – уже мягче заговорил Мивит. – И другим хотим сказать: не ждите добра от пришельцев. Не разговаривайте с ними, не давайте им еду, не показывайте дороги. Пусть умер Локэ, но его мудрые слова остались с нами, и они поведут нас! в жизни.
– У нас есть радостная весть для вас, – сказал Арэнкав. – Эльгар снова обрел силу и способность общаться с духами, путешествовать в мир умерших. С помощью священного гриба-вапака он провел ночь у Локэ, в мире без печалей и радостей, без яркого света и теней. Локэ знает о нашей жизни и надеется, что мы сохраним стойбище таким, каким он его оставил…
Только теперь Коравье увидел сидящего в полутьме на бревне-изголовье дряхлого Эльгара. Старик ослабел и весь дрожал. Дурман гриба-вапака еще не вышел из его тела и мучил старческий желудок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Росмунта сразу заметила озабоченное выражение лица мужа. Но, верная обычаю, не спрашивала, какая дурная мысль отпечаталась на его лбу двумя вертикальными складками.
Коравье заговорил сам. Он все рассказал жене и впервые в жизни спросил у нее, как быть.
Росмунта опустила глаза и тихо ответила:
– Что может посоветовать тебе женщина?
Коравье метнул на нее укоризненный взгляд.
– Не убегай от слов, как мышь от песца! – гневно сказал он.
Росмунта увидела, что муж по-настоящему сердится. Изменившимся от волнения голосом она проговорила:
– Если ты спрашиваешь меня, что тебе нужно делать, значит, мужчины стойбища окончательно потеряли свой разум со смертью Локэ! Может быть, самое лучшее – последовать за ним к верхним людям? Почему вы не хотите думать сами? Откуда вы взяли, что ваши собственные мысли хуже мыслей покойного Локэ?
Коравье слушал непривычно громкие для мужского уха слова жены и жалел, что заставил ее раскрыть рот. То, что говорила Росмунта, острыми иглами вонзалось в душу Коравье, будило мысли, которые он упорно от себя отгонял.
– Замолчи! – крикнул он и вышел из яранги.
Он постоял в нерешительности у входа. Желание просить совета у старейшин прошло.
С вершин гор тянуло вечерним холодом. Солнечные лучи вырывались из-за зубчатых гребней и косо ложились на яранги, которые казались путниками, изнемогающими от трудного многодневного перехода. Коравье чувствовал сильную усталость. Будто он долго шел, переваливая вершину за вершиной, в поисках отбившихся оленей. Солнце падало за край земли… Холод шел из недр земли, – если снять несколько слоев почвы, наткнешься на вечный лед… По мере того как остывал воздух в долине, остывал и гнев Коравье. Оставалась лишь большая обида. И главным в этой обиде было то, что Коравье чувствовал виноватым себя.
Разве еще при жизни мудрейшего Коравье не думал порой о том, что будет после смерти Локэ? Или не тревожили его неясные чувства, сжимающие сердце? Или глаза не видели мелькающих в голубом небе железных птиц и уши не слышали разговоров о колхозах?..
И теперь, как ни отгонял от себя Коравье беспокойство, на память приходили пророчества покойного Локэ, которые при трезвом размышлении могли быть приняты за бред.
Коравье вернулся в ярангу. У очага как ни в чем не бывало хлопотала Росмунта. Она подкладывала ветки стланика в чадящий костер, и слезы от дыма капали на обнаженную, лоснящуюся грудь.
Коравье окинул взглядом располневший стан жены, лицо, залитое слезами, и горячая волна жалости и нежности захватила его. Он негромко кашлянул и нарочито спокойным голосом спросил:
– Еда готова?
– Готова, – ответила Росмунта.
Перед тем как лечь спать, Коравье плотно подвернул кусок оленьей замши, прикрывающий вход, чтобы комары ночью не проникли в жилище и не потревожили сон Росмунты.
Коравье долго лежал с открытыми глазами рядом с женой и думал. Когда он принял гостем в свою ярангу Еттытегина, он не предполагал, что в его жилище повадятся ходить люди из другого мира. Коравье рассуждал: пришли, уйдут и не вернутся назад, чтобы не тревожить людей, избравших себе жизнь по древним законам. А теперь Коравье был уверен, что они еще не раз возвратятся. Как жить дальше? Как уберечься? Нельзя жить рядом и сторониться друг друга, как дикие звери…
Коравье тяжело вздохнул.
Росмунта зашевелилась и заботливо спросила:
– Может, поднять полог?
– Ты лежи, – ласково ответил Коравье, – я сам.
Он отвернул полог. Через дымовое отверстие в рэтэме яранги лился спокойный свет летней ночи.
Росмунта сквозь сон услышала притопывание по земляному полу чоттагина.
– Кто там? – спросила она.
– Вэтыкэй, – ответил мальчишеский голос. – Старейшины стойбища просят прийти твоего мужа.
– Эк-кой! – ответил проснувшийся Коравье и быстро оделся.
Солнце еще не поднялось, но уже освещало вершины гор. Кругом стояла тишина раннего утра. Речная вода тихо плескалась в ожидании солнечного луча. День обещал быть жарким. Коравье услышал тонкий комариный писк и подумал: надо отогнать стадо на ветреный склон хребта, где меньше гнуса.
Коравье встретили настороженным молчанием. Никто не сказал привычного и обязательного «етти». Кроме Арэнкава и Мивита, здесь было много других жителей стойбища. В дальнем конце чоттагина Коравье увидел Инэнли.
Коравье постоял и направился к пологу, где восседали Мивит и Арэнкав. Оба были мрачны и исподлобья смотрели на пастуха.
– Мы тебя позвали, чтобы спросить, – сказал Мивит.
– Да, для этого мы тебя разбудили, – подтвердил Арэнкав.
– Мы узнали, что ты опять говорил с людьми не нашего мира, – продолжал Мивит.
– Указал им дорогу, чтобы железные чудовища срывали полозьями олений корм, – поддакнул Арэнкав.
– Ты угощал их в своей яранге и кормил их собак…
– Мы хотим знать, зачем ты это делаешь? – строго спросил Арэнкав.
– Кто позволил тебе предавать забвению заветы мудрейшего Локэ?!
Коравье обвел взглядом сидящих в чоттагине. У всех в глазах он видел отчуждение.
– Люди, – тихо начал Коравье. – Законы тундры повелевают нам оказывать гостеприимство любому человеку, будь он даже твоим заклятым врагом. Поэтому я принимал в своей яранге путников. Вы сами – Арэнкав и Мивит – сказали мне весной: надо принять гостя. А вчера проезжающие спросили у меня дорогу в долину Омваама… Или я должен был направить их по ложному пути? Справедливый закон помощи появился задолго до того, как родился мудрейший Локэ, и он не унес его с собой… Если мы собираемся придерживаться древних обычаев, почему должны отказываться от нашего закона гостеприимства и помощи человеку?
– Подумай, о чем говоришь! – крикнул Мивит. – Люди, которым ты указал дорогу, заточают тех, кто не желает идти в колхозы, в мрачные жилища без света и воздуха, разве ты не слыхал об этом?
– Если я виноват, люди, то скажите в чем?
– Мы уже сказали, в чем ты виноват, – уже мягче заговорил Мивит. – И другим хотим сказать: не ждите добра от пришельцев. Не разговаривайте с ними, не давайте им еду, не показывайте дороги. Пусть умер Локэ, но его мудрые слова остались с нами, и они поведут нас! в жизни.
– У нас есть радостная весть для вас, – сказал Арэнкав. – Эльгар снова обрел силу и способность общаться с духами, путешествовать в мир умерших. С помощью священного гриба-вапака он провел ночь у Локэ, в мире без печалей и радостей, без яркого света и теней. Локэ знает о нашей жизни и надеется, что мы сохраним стойбище таким, каким он его оставил…
Только теперь Коравье увидел сидящего в полутьме на бревне-изголовье дряхлого Эльгара. Старик ослабел и весь дрожал. Дурман гриба-вапака еще не вышел из его тела и мучил старческий желудок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86