- Носков! - негромко позвал он, а когда тот остановился, полускрытый лапами ёлок, Яков предложил ему:
- Бросил бы ты это!
- Зачем? - спросил Носков, высунув голову вперёд, и Артамонову показалось, что в пустых глазах Носкова светится что-то боязливое или очень злое.
- Опасное дело, - объяснил Яков.
- Надо уметь, - сказал Носков, и глаза его погасли. - Для неумеющего всё опасно.
- Как хочешь.
- Против своей пользы говорите.
- Какая же тут польза, во вражде? - пробормотал Яков, жалея, что заговорил со шпионом.
"Туда же, - рассуждает, идиот..."
А Носков поучительно сказал:
- Без этого - не живут. У всякого - своя вражда, своя нужда. До свидания!
Он повернулся спиною к Якову и вломился в густую зелень елей. Послушав, как он шуршит колкими ветвями, как похрустывают сухие сучья, Яков быстро пошёл на просеку, где его ждала лошадь, запряжённая в дрожки, и погнал в город, к Полине.
- Вот - подлец! - почти радостно удивилась Полина. - Уже узнал, что она приходит ко мне? Скажите, пожалуйста!
- Зачем ты знакомишься с такими? - сердито упрекнул Яков, но она тоже сердито, дёргая жёлтый газовый шарфик на груди своей, затараторила:
- Во-первых - это надо для тебя же! А во-вторых - что же мне кошек, собак завести, Маврина? Я сижу одна, как в тюрьме, на улицу выйти не с кем. А она - интересная, она мне романы, журналы даёт, политикой занимается, обо всём рассказывает. Я с ней в гимназии у Поповой училась, потом мы разругались...
Тыкая его пальцем в плечо, она говорила всё более раздражённо:
- Ты воображаешь, что легко жить тайной любовницей? Сладкопевцева говорит, что любовница, как резиновые галоши, - нужна, когда грязно, вот! У неё роман с вашим доктором, и они это не скрывают, а ты меня прячешь, точно болячку, стыдишься, как будто я кривая или горбатая, а я - вовсе не урод...
- Погоди, - сказал Яков, - женюсь! Серьёзно говорю, хотя ты и свинья...
- Ещё вопрос, кто из нас свиноватее! - крикнула и ребячливо расхохоталась, повторяя: - Свиноватее, виноватее, - запуталась! Солёненький мой... Милый ты, не жадный! Другой бы - молчал; ведь тебе шпион этот полезен...
Как всегда, Яков ушёл от неё успокоенный, а через семь дней, рано утром табельщик Елагин, маленький, рябой, с кривым носом, сообщил, что на рассвете, когда ткачи ловили бреднем рыбу, ткач Мордвинов, пытаясь спасти тонувшего охотника Носкова, тоже едва не утоп и лёг в больницу. Слушая гнусавый доклад, Яков сидел, вытянув ноги для того, чтоб глубже спрятать руки в карманы, руки у него дрожали.
"Утопили", - думал он и, представляя себе добродушного Мордвинова, человека с мягким, бабьим лицом, не верил, чтоб этот человек мог убивать кого-то.
"Счастливый случай", - думал он, облегчённо вздыхая. Полина тоже согласилась, что это - счастливый случай.
- Конечно, - лучше так, - сказала она серьёзно нахмурясь, - потому что, если б как-нибудь иначе убивали его, - был бы шум.
Но - пожалела:
- Было бы интереснее поймать его, заставить раскаяться и - повесить или расстрелять. Ты читал...
- Ерунду говоришь, Полька, - прервал её Яков.
Прошло несколько тихих дней, Яков съездил в Воргород, возвратился, и Мирон, озабоченно морщась, сказал:
- У нас ещё какая-то грязная история; по предписанию из губернии Экке производит следствие о том, при каких условиях утонул этот охотник. Арестовал Мордвинова, Кирьякова, кочегара Кротова, шута горохового, - всех, кто ловил рыбу с охотником. У Мордвинова рожа поцарапана, ухо надорвано. В этом видят, кажется, нечто политическое... Не в надорванном ухе, конечно...
Он остановился у рояля, раскачивая пенснэ на пальце, глядя в угол прищуренными глазами. В измятой шведской куртке, в рыжеватых брюках и высоких, по колено, пыльных сапогах он был похож на машиниста; его костистые, гладко обритые щёки и подстриженные усы напоминали военного; мало подвижное лицо его почти не изменялось, что бы и как бы он ни говорил.
- Идиотское время! - раздумчиво говорил он. - Вот, влопались в новую войну. Воюем, как всегда, для отвода глаз от собственной глупости; воевать с глупостью - не умеем, нет сил. А все наши задачи пока - внутри страны. В крестьянской земле рабочая партия мечтает о захвате власти. В рядах этой партии - купеческий сын Илья Артамонов, человек сословия, призванного совершить великое дело промышленной и технической европеизации страны. Нелепость на нелепости! Измена интересам сословия должна бы караться как уголовное преступление, в сущности - это государственная измена... Я понимаю какого-нибудь интеллигента, Горицветова, который ни с чем не связан, которому некуда девать себя, потому что он бездарен, нетрудоспособен и может только читать, говорить; я вообще нахожу, что революционная деятельность в России - единственное дело для бездарных людей...
Якову казалось, что брат говорит, видя пред собою полную комнату людей, он всё более прищуривал глаза и наконец совсем закрыл их. Яков перестал слушать его речь, думая о своём: чем кончится следствие о смерти Носкова, как это заденет его, Якова?
Вошла беременная, похожая на комод, жена Мирона, осмотрела его и сказала усталым голосом:
- Поди, переоденься!
Мирон покорно взбросил пенснэ на нос и ушёл.
Через месяц приблизительно всех арестованных выпустили; Мирон строго, не допускающим возражений голосом, сказал Якову:
- Рассчитай всех.
Яков давно уже, незаметно для себя, привык подчиняться сухой команде брата, это было даже удобно, снимало ответственность за дела на фабрике, но он всё-таки сказал:
- Кочегара надо бы оставить.
- Почему?
- Весёлый. Давно работает. Развлекает людей.
- Да? Ну, пожалуй, оставим.
И, облизнув губы, Мирон сказал:
- Шуты действительно полезны.
Некоторое время Якову казалось, что в общем всё идёт хорошо, война притиснула людей, все стали задумчивее, тише. Но он привык испытывать неприятности, предчувствовал, что не все они кончились для него, и смутно ждал новых. Ждать пришлось не очень долго, в городе снова явился Нестеренко под руку с высокой дамой, похожей на Веру Попову; встретив на улице Якова, он, ещё издали, посмотрел сквозь него, а подойдя, поздоровавшись, спросил:
- Можете зайти ко мне через час? Я - у тестя. Знаете - жена моя умирает. Так что я вас попрошу: не звоните с парадного, это обеспокоит больную, вы - через двор. До свидания!
Час был тяжёл и неестественно длинен, и когда Яков Артамонов устало сел на стул в комнате, заставленной книжными шкафами, Нестеренко, тихо и прислушиваясь к чему-то, сказал:
- Ну-с, приятеля нашего укокали. Это несомненно, хотя и не доказано. Сделано ловко, можно похвалить. Теперь вот что: дама вашего сердца, Пелагея Назарова, знакома с девицей Сладкопевцевой, на днях арестованной в Воргороде. Знакома?
- Не знаю, - сказал Яков и сразу весь вспотел, а жандарм поднёс руку свою к носу и, рассматривая ногти, сказал очень спокойно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72