- Ну, и пьют же у вас! - удивлялся Пётр.
- А у вас - меньше? - спрашивала жена.
- Разве мужикам можно так пить!
- Не похожи вы на мужиков.
- Мы - дворовые, это вроде дворян будет.
Иногда они, обнявшись, садились у окна, дыша вкусными запахами сада, и молчали.
- Что молчишь? - тихонько спрашивала жена, - муж так же тихо отвечал:
- Неохота говорить обыкновенные слова.
Ему хотелось услышать слова необыкновенные, но Наталья не знала их. Когда же он рассказывал ей о безграничной широте и просторе золотых степей, она спрашивала:
- Ни лесов нет, ничего? Ой, как страшно, должно быть!
- Страхи - в лесах живут, - скучновато сказал Пётр. - В степи - какой же страх? Там - земля, да небо, да -я.
И вот однажды, когда они сидели у окна, молча любуясь звёздной ночью, в саду, около бани, послышалась возня, кто-то бежал, задевая и ломая прутья малинника, потом стал слышен негромкий, гневный возглас:
- Что ты, дьявол?
Наталья испуганно вскочила.
- Это - матушка!
Пётр высунулся из окна, загородив его своей широкой спиною, он увидал, что отец, обняв тёщу, прижимает её к стене бани, стараясь опрокинуть на землю, она, часто взмахивая руками, бьёт его по голове и, задыхаясь, громко шепчет:
- Пусти, закричу!
И не своим голосом крикнула:
- Родимый - не тронь! Пожалей...
Пётр бесшумно закрыл окно, схватил жену, посадил её на колени себе.
- Не гляди.
Она билась в руках его, вскрикивая:
- Что это, кто?
- Отец, - сказал Пётр, крепко стиснув её. - Не понимаешь, что ли...
- Ой, как же это? - шептала она со стыдом и страхом; муж отнёс её на постель, покорно говоря:
- Мы родителям не судьи.
Схватясь руками за голову, Наталья качалась, ныла:
- Грех-то какой!
- Не наш грех, - сказал Пётр и вспомнил слова отца: "господа то ли ещё делают?" - Это и лучше: к тебе не полезет. Они, старики, - просты; для них это "птичий грех" - со снохой баловаться. Не плачь.
Жена сквозь слёзы говорила:
- Ещё когда они плясали, так я подумала... Если он - насильно, что же теперь будет у нас?
Но, утомлённая волнением, она скоро заснула не раздеваясь, а Пётр открыл окно, осмотрел сад, - там никого не было, вздыхал предрассветный ветер, деревья встряхивали душистую тьму. Оставив окно открытым, он лёг рядом с женою, не закрывая глаз, думая о случившемся. Хорошо бы жить вдвоём с Натальей на маленьком хуторе...
...Наталья проснулась скоро, ей показалось, что её разбудили жалость к матери и обида за неё. Босая, в одной рубахе, она быстро сошла вниз. Дверь в комнату матери, всегда запертая на ночь, была приоткрыта, это ещё более испугало женщину, но, взглянув в угол, где стояла кровать матери, она увидала под простыней белую глыбу и тёмные волосы, разбросанные по подушке.
"Спит. Наплакалась, нагоревалась..."
Нужно что-то сделать, чем-то утешить оскорблённую мать. Она пошла в сад; мокрая, в росе, трава холодно щекотала ноги; только что поднялось солнце из-за леса, и косые лучи его слепили глаза. Лучи были чуть тёплые. Сорвав посеребрённый росою лист лопуха, Наталья приложила его к щеке, потом к другой и, освежив лицо, стала собирать на лист гроздья красной смородины, беззлобно думая о свёкре. Тяжёлой рукою он хлопал её по спине и, ухмыляясь, спрашивал:
- Ну, что - живёшь? Дышишь? Ну - живи!
Других слов для неё у него, видимо, не было, а ласковые шлепки несколько обижали её: так ласкают лошадей.
"Разбойник какой", - подумала она, заставляя себя думать о свёкре враждебно.
Пели зяблики, зорянки, щебетали чижи, тихо, шёлково шуршали листья деревьев, далеко на краю города играл пастух, с берега Ватаракши, где росла фабрика, доносились человечьи голоса, медленно плывя в светлой тишине. Что-то щёлкнуло; вздрогнув, Наталья подняла голову,- над нею, на сучке яблони висела западня для птиц, чиж бился среди тонких прутьев.
"Кто ж это ловит? Никита?"
Где-то хрустнул сухой сучок.
Когда она вернулась в дом и заглянула в комнату матери, та, проснувшись, лежала вверх лицом, удивлённо подняв брови, закинув руку за голову.
- Кто... что ты? - тревожно спросила она, приподнимаясь на локте.
- Ничего, вот - смородины к чаю набрала тебе.
На столе у кровати стоял большой графин кваса, почти пустой, квас был пролит на скатерть, пробка графина лежала на полу. Строгие, светлые глаза матери окружены синеватой тенью, но не опухли от слёз, как ожидала видеть это Наталья; глаза как будто тоже потемнели, углубились, и взгляд их, всегда несколько надменный, сегодня казался незнакомым, смотрел издали, рассеянно.
- Комары спать не дают, в амбаре спать буду, - говорила мать, кутая шею простыней. - Искусали. А ты что рано встала? Зачем ходишь босая по росе? Подол мокрый. Простудишься...
Говорила мать неласково и неохотно, сквозь какие-то свои думы. Тревога дочери постепенно заменялась неприязненным и острым любопытством женщины.
- Я проснулась - подумала о тебе... во сне тебя видела.
- Что подумала? - осведомилась мать, глядя в потолок.
- Вот - одна ты спишь, без меня...
Наталье показалось, что щёки матери зарумянились и что, когда она, улыбаясь, сказала: "Я не боязлива" - улыбка вышла фальшивой.
- Ну, иди, милок, твой проснулся, слышишь - топает? - приказала мать, закрыв глаза.
Медленно поднимаясь по лестнице, Наталья думала брезгливо и почти враждебно:
"Ночевал он у неё, это он квас пил. Шея-то у неё в пятнах, не комары накусали, а нацеловано. Не скажу Пете об этом. В амбаре спать хочет. А кричала..."
- Где была? - спросил Пётр, зорко всматриваясь в лицо жены, - она опустила глаза, чувствуя себя виноватой в чём-то.
- Смородину собирала, к матери зашла.
- Ну, что же она?
- Ничего будто...
- Так, - сказал Пётр, дёрнув себя за ухо, - так!
И, усмехаясь, потирая тёмно-рыжий подбородок, вздохнул:
- Видно, - правду говорила дура Барская: крику не верь, слезам - не верь.
Затем он строго спросил:
- Никиту видела?
- Нет.
- Как же - нет? Вот он - птиц ловит в саду.
- Ой, - пугливо крикнула Наталья, - а я вот так, в одной рубахе ходила!
- То-то вот...
- И когда он спит?
Пётр, надевая сапог, громко крякнул, а жена, искоса взглянув на него, усмехнулась, говоря:
- Ведь горбат, а приятный... приятнее Алексея...
Муж крякнул ещё раз, но - потише.
...Каждый день, на восходе солнца, когда пастух, собирая стадо, заунывно наигрывал на длинной берестяной трубе, - за рекою начинался стук топоров, и обыватели, выгоняя на улицу коров, овец, усмешливо говорили друг другу:
- Чу, затяпали, ни свет ни заря...
- Жадность - покою лютый враг.
Илье Артамонову иногда казалось, что он уже преодолел ленивую неприязнь города; дрёмовцы почтительно снимали пред ним картузы, внимательно слушали его рассказы о князьях Ратских, но почти всегда тот или другой не без гордости замечал:
- У нас господа попроще, победнее, а - построже ваших!
Вечерами, в праздники, сидя в густом, красивом саду трактира Барского на берегу Оки, он говорил богачам, сильным людям Дрёмова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72