В кухне завесь окно, - говорил Филька и судорогой трепал его холод. - Не вздувай огня, впотьмах завесь. Завесь, дура. Копаешься! Одеяло вилками приткни! - и Филипп сам полез через Аннушкину постель. Аннушка металась впотьмах, шептала несвязицу, брякала вилками. Во! Раз и два, черт его раздери в три анафемы!
Фильку било холодом, и, когда вспыхнула лампа, как рыбья чешуя заблестели ледяшки на Филькиной тужурке.
- Плиту, живо! - лязгал зубами Филька. - Сдери ты с меня эту шкуру. Да не стой ты, корова лопоухая!
Филька корявыми, замерзшими руками выцарапывался из тужурки. Тужурка стояла мерзлой корой.
- По... по... полощи, дура, как есть. Все, все, и портки, приговаривал Филипп. - и чайник поставь. Поставь, пропади ты пропадом. Ух, мать честная: ва-ва-вва...
Аннушка шлепала в корыте тяжелой, пудовой тужуркой, бегала с ведром во двор.
Филипп стал согреваться, и только ноги все дергало зябью. Он повалился на Аннушкину постель и слышал сквозь сон:
- Доходился, дошлялся, потянули его черти в пролубь... Надо было лазить... Сволочь всякая сюда ходит... голову крутит...
Чуть свет Филька в сырой, но в своей обычной тужурке бегом побежал к заводу.
Кучка полицейских стояла у дверей проходной. Филипп нащупал два железных кружочка, два номерка - свой и Федькин. Их надо повесить на разные доски, надо повесить, чтоб не видал табельщик.
Филька мигом нацепил свой номерок на привычный гвоздик. Теперь надо было умудриться повесить Федькин номер.
И у Федькиной доски вдруг образовался затор. Это Егор. Он шел впереди. Он оглянулся на Филиппа, мигнул и вдруг нагнулся, уперся. Он упрямо кряхтел и рылся, шарил по земле. В узком проходе сбилась пробка, загудела ругань.
- Стой, ребята, - кряхтел из-под ног Егор, - двугривенный обронил!
Филька искал глазами Федькин гвоздь и вдруг стукнул рукой по доске без промаха повесил номер на место.
- Стал, что бык, - толкнул Филька Егора, - тетеря! - и протолкался вон.
Он затаил дух, глядел по сторонам, кося один глаз, и вот за углом, на темном кирпиче, белый квадрат. Филька чуть свернул, подался ближе. Оно, оно! Он все увидел - увидел, что вверх ногами висит воззвание, и догадался, что висит оно на мерзлых Федькиных слюнях. И Филипп дохнул. Дохнул весело, и ноги поддали резвого ходу. Он распахнул калитку в мастерскую и сразу же увидал кучки - народ стоял кучками. Понял: читают. Филька пошел прямо к своему станку. Федьки не было у станка. Филипп оглядел мастерскую, он стегал глазом по всем местам и не видел Федьки.
Мастер Игнатыч из-за стекла будки поводил глазами по кучкам народа. Глядел упорно, будто глазом хотел растолкать.
Зашипел паром на весь завод и ударил голосом заводской гудок. Гудели заиндевевшие стекла от нетерпения, от страха. Хозяйским голосом протянул свой рев гудок - и оборвался. Сразу стало тихо. И вот шлепнул первый ремень, и заурчала мастерская.
Игнатыч выступил из стеклянной будки. Филипп чувствовал, как движется на него мастер. Подошел, стоит. Филипп глядел на работу.
- А где мальчишка твой? - спросил Игнатыч, постояв.
- А шут его знает, - сказал Филипп, внимательно щурясь на работу.
- Не пришел, аль не на месте? - громко, через шум, кинул Игнатыч.
- А черт его знает! - досадливо крикнул Филипп и стал поправлять воду, что лила из жестянки на резец.
Игнатыч искоса глянул на Фильку. И Филипп понял, зря, зря стал поправлять воду. Все видел пузатый черт, видел, что вода в порядке.
- Ну и черт с ним, - сказал Филипп и нахмурился.
Он работал старательно и споро, как всегда, вот уже скоро час, как работал, не глядя по сторонам. Федьки не было.
Филипп прождал еще десять минут и не мог больше. Он остановил станок, взял в руку резец и пошел - законно пошел к инструментальной. Он задержался и спросил первого мальчишку.
Но не стал слушать: мальчишка врал. Врал, чтобы покрыть Федьку.
"Засыпался, арестовали? - думал Филипп. - Или через стенку махнул под утро домой? Так пришел бы хоть без номера... Загнали его, что ли, куда-нибудь?"
Филипп обменял резец, спросил в окошко инструментальной. Конечно, не видали. По дороге к станку спросил двоих - да кому какое дело до Федьки, черт его знает, может, и был.
Игнатыч делал второй круг по мастерской. И на ходу крикнул Филиппу:
- Нет?
Филипп помотал головой.
"Знает, черт пузатый, знает, наверно. Была, видать, ночью склока тут, с этим делом... Так почему ж тогда не сорвали листовку?"
Мастерская работала плотней, чем всегда, все молча, как приклеенные, стояли у своей работы, как притаились, как ждали.
И вдруг писк, тонкий писк прорезал рокот станков. Все дернулись, метнулся на местах весь народ. И отбойной волной покатил хохот.
Игнатыч за ухо вел Федьку. Федька визжал и болтался, свернув голову набок.
Игнатыч мерной походкой шел с Федькиным ухом в руке к Филиппу.
- Под листом под котельным дрых, сукин сын. По углам, прохвост, прятаться! Прятаться! - встряхивал Игнатыч Федьку. - Прятаться!
В это время гул, рев морской, тревогой ударил за окнами. Игнатыч подался вперед, все еще не пуская Федькиного уха. Он раздул лицо и слушал. Несколько человек бросились и открыли форточку в замерзшем окне, хлопнула на блоке калитка, раз и два. Люди переглядывались. Озирались. Останавливали станки, и только шлепали холостые ремни.
И вдруг сразу все глянули на калитку, и оттуда уличные, громкие голоса крикнули:
- Выходи! Выходи! Все выходи! Станови! Шабашьте! Выходи все! Люди кричали, и голоса били, стукали:
- Все, все во двор!
За стеной шум надувался гуще, гуще, плескали под окнами отдельные голоса. Кто-то пронзительно, заливчато свистнул в пальцы под самой форточкой, и жуть махнула по мастерской.
- Пошли, что ли? А? - сказал кто-то громко, на всю мастерскую.
И все люди чуть двинулись. Двинулись одновременно сначала тихо, и потом скорей, скорей, скорей, и у калитки черной кучей сбились, загудели. Филипп остановил станок. Брякнул инструмент в ящик. На ходу уже натягивал тужурку. Игнатыч спешным шагом пошел в свою загородку к телефону.
Во дворе было скверно, холодно, колкая крупа в лицо била с серого неба. Черной дорогой вытянулся по небу вдаль дым из фабричной трубы. И вдруг, как сорвался, завыл фабричный гудок. Завыл с дрожью, с тревогой, покрыл шум людей, и все глядели туда, где вылетал и рвался на ветру белый пар. Гудок оборвался, стало тихо. И вновь взорвало голоса. Люди шли, проталкивались на широкую площадь перед воротами. К окнам конторы прилипли бледные лица. Старый котел ржавым горбом торчал над толпой. На нем толпилась кучка людей. И вдруг один, в черной бороде, в темных очках, взмахнул рукой, вздернул вверх голову и замер - только ветер трепал черную бороду. Шум еще секунду длился и стал спадать, заглох, а человек все еще стоял, подняв неподвижно руку.
Настала секунда, когда выл только ветер, и человек громко, на весь двор, крикнул, зычно, твердо, как скомандовал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80