Он стоял, запыхавшись, и водил глазами по пустой канцелярии. Помощник осторожно повесил трубку на крюк. И сейчас же раздался звонок.
- Вас! - крикнул помощник и пригласительно направил трубку на пристава.
- Кого еще, черт? Слушаю! - зло рявкнул пристав в телефон. И вдруг весь почтительно обтаял. Он заулыбался прокуренными усами. - Так точно, ваше превосходительство, маленькие неприятности. Кто-с?.. Так точно, Варвара Андреевна... Служит, служит, как же... Виктор... да-с, Виктор, - и вдруг пристав шагнул к Вавичу: - Как по батюшке? Вас, вас! Ну!
- Всеволодыч! - крикнул Виктор.
- Виктор Всеволодович, да, да-с... Очень, очень... Слушаю!.. Честь имею!..
Пристав повесил трубку и еще с той же улыбкой обратился к помощнику:
- Патроны выданы? - сказал все так же ласково. И вдруг перевел дух, широко открыл веки: - Вплоть до применения. Если флаг, черти, выкинут, - к дьяволу, чтоб никуда! Хождений... Я говорю, - а ни в зуб!
- Конечно, если уж хождения, - сказал обиженно черный помощник и даже головой повел в правый угол.
- И если флаг, флаг выкинут, - значит это что? Что это значит? - И пристав, красный, поворачивался то к помощнику, то к Вавичу: - Что это значит? Ну? Ну?
Виктор сочувственно мигал, не знал, как выразить, что понимает натугу пристава.
- Да что значит, - сказал помощник, - тут уж донцы.
- Значит, значит, вызов, вызов это значит. Значит, сами вызывают. Боевой флаг. А уж бой так бой. Я уж не знаю... коли бой... - Он вдруг устало перевел дух. - Дай папироску, черт с тобой, дай, - протянул руку помощнику.
Виктор мигом завернул рукой в карман и без слов протянул открытый портсигар приставу.
- Дрянь у тебя, должно быть, - страдальчески сморщился пристав и остановил пальцы над папиросами.
- Пожалуйте-с, "Молочные", - помощник щелкнул крышкой массивного серебряного портсигара. Портсигар - как ларец, и синим шелковым хвостом опускался фитиль с узлом и кистью.
Пристав взял у помощника. Виктор потянул свой назад.
- Дай, я и твоих возьму, Бог с тобой, - и пристав толстыми пальцами скреб в Викторовом портсигаре: то захватывал десяток, то оставлял в пальцах пару.
Телефон позвонил, и помощник уж слушал. А пристав еще рылся в маленьком портсигаре Вавича: набирал и пускал.
- Началось! - бросил помощник от телефона. Пристав, схватив десяток папирос, замер, подняв тяжелую грудь. У Виктора дрогнул портсигар в руке.
- Все во дворе... - говорил полушепотом помощник, - агитаторов слушают... похоже - выйдут... Меры приняты! - крикнул в трубку, как деревянным молотком стукнул, помощник.
- Голубчик, туда! - со стоном крикнул пристав.
- Вплоть до применения? - спросил помощник и твердо упер черные большие глаза в пристава.
- Где же эта сволочь? - кинулся к окну пристав.
- Если казаков не будет, - сказал помощник,- то применять?
- Что хотите, - крикнул пристав, - но чтоб хождений и флагов этих ни-ни!
- Слушаю, - сказал помощник.
- Этого тоже возьмите. В засаду, что ли, возьмите. Он хорош, ей-богу, хорош, - и пристав толкал Вавича в лопатку, толкал дружески, бережно: Возьмите!
Вавич побежал по лестнице вслед за помощником пристава, а сам старик с лестницы кричал вслед:
- Мои санки берите! Пролетку! То бишь санки! Да, да! - санки.
Когда свернули за угол, - с раскатом, с лётом, - помощник сказал Вавичу в ухо, деревянно, как в телефон:
- У Суматохиной во дворе двадцать из резерва, в засаде. Кто бежит с площади - врываться в цепь и гнать к Суматохиной во двор. Потом в часть. Карасей отсеем, осетров на стол.
- Слушаю, - сказал Вавич, нахмурился для серьезу и вдруг оглянулся. Оглянулся на шум. Шум частых, острых ног, легких и звонких. Серым табунчиком шла в улице полусотня казаков. Легонькие лошадки семенили ножками. Над ними из-под синих фуражек, из-под красных околышей торчали лихие чубы русым загибом. Казаки шли рысью. У ворот стояли бабы, глядели на казаков, выпучив испуганные глаза. Некоторые крестились.
Какой-то мальчишка завыл и бросился бегом вдоль по улице. Хлопали калитки, и в окнах мутно белели бледные лица.
Помощник дернул за пояс кучера. Санки стали. Впереди казаков офицер поднялся на стременах и винтом вывернулся назад, поднял вверх руку с нагайкой. Казаки остановились. Бойкой рысью хорунжий подъехал к санкам, нагнулся. Помощник встал.
- Направо в переулке станьте. Я пошлю,и тогда уж действие ваше.
Санки тронули.
Налету помощник обернулся назад и махнул рукой в переулок.
Уже видна стала огромная площадь перед заводом, белая, снежная, и заводская труба на сером небе, без дыма, и, казалось, криво неслась в небе на хмурых облаках. За два дома до площади помощник кивнул на ворота и сказал:
- Здесь, и не зевать!
Виктор выскочил. Сердце билось. Он стукнул в калитку. Оторвалась щелка, в ней, прищурясь, стоял городовой, - увидал и распахнул.
И опять на Виктора глянули из окон бледные лица, испуг бродил по ним: полуоткрытые рты и зыбкие брови высоко на белом лбу.
Виктор огляделся. Двор был пуст, и только в дверях дальнего флигеля Виктор заметил черную шинель.
- Двадцать вас? - спросил Виктор городового. - Старшего ко мне!
И грудь высоко задышала.
В заводском дворе все еще возились около ворот. Толпа напирала.
- Зубило, давай зубило! Кувалдой бей!
И действительно, через минуту сквозь гул толпы звезданула кувалда, и крикнуло, заохало железо. Над головами торчал толстый, как бревно, рукав тулупа, - сторож поднял ключ и пробивался. Его оттерли, и он болтал в воздухе ключом. Вся толпа примолкла, все сжали зубы и слушали, как зло садила кувалда. И вдруг зазвенело, покатилось и взорвало голоса. Ворота раскатились в стороны, и с гулом повалила густая толпа. Мальчишки выбежали вперед, и следом выкатилась тачка. Люди держались рукой за борта и не чувствовали усилия, - казалось, тачка ехала сама, сама их вела вперед, мягко подскакивала по снежным кочкам.
Марш, марш вперед,
Рабочий народ...
едва слышен был шум песни за гомоном голов. И вдруг из переулка, с той стороны площади: рысак и легкие санки бойко, размашисто катили прямо к толпе. Полицейский с черными твердыми усами подкатил, завернул и стал поперек хода толпы в десяти саженях.
Шум замирал, пока он ехал, и на мгновение замер, когда стала лошадь, только песня стала слышней.
Полицейский встал в санях. Нахмурил черные, как накрашенные, брови. Он поднял руку и крикнул раздельно, как команду:
- Ребята! ррразззайдись мирно по домам. Зачем безззобразие!
И тут свист неистовый дунул, как с земли поднялся, и закружился вихрем. И, будто поднятый свистом, полетел из толпы снежный ком и ударил в лошадь, рассыпался. Другой, и вдруг замелькали в воздухе белые комья. Полицейский закрылся локтем, санки дернулись, круто завернули и помчали прочь под свист и гогот.
А песня пошла бойчей, чаще и дальше, дальше двинулся народ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
- Вас! - крикнул помощник и пригласительно направил трубку на пристава.
- Кого еще, черт? Слушаю! - зло рявкнул пристав в телефон. И вдруг весь почтительно обтаял. Он заулыбался прокуренными усами. - Так точно, ваше превосходительство, маленькие неприятности. Кто-с?.. Так точно, Варвара Андреевна... Служит, служит, как же... Виктор... да-с, Виктор, - и вдруг пристав шагнул к Вавичу: - Как по батюшке? Вас, вас! Ну!
- Всеволодыч! - крикнул Виктор.
- Виктор Всеволодович, да, да-с... Очень, очень... Слушаю!.. Честь имею!..
Пристав повесил трубку и еще с той же улыбкой обратился к помощнику:
- Патроны выданы? - сказал все так же ласково. И вдруг перевел дух, широко открыл веки: - Вплоть до применения. Если флаг, черти, выкинут, - к дьяволу, чтоб никуда! Хождений... Я говорю, - а ни в зуб!
- Конечно, если уж хождения, - сказал обиженно черный помощник и даже головой повел в правый угол.
- И если флаг, флаг выкинут, - значит это что? Что это значит? - И пристав, красный, поворачивался то к помощнику, то к Вавичу: - Что это значит? Ну? Ну?
Виктор сочувственно мигал, не знал, как выразить, что понимает натугу пристава.
- Да что значит, - сказал помощник, - тут уж донцы.
- Значит, значит, вызов, вызов это значит. Значит, сами вызывают. Боевой флаг. А уж бой так бой. Я уж не знаю... коли бой... - Он вдруг устало перевел дух. - Дай папироску, черт с тобой, дай, - протянул руку помощнику.
Виктор мигом завернул рукой в карман и без слов протянул открытый портсигар приставу.
- Дрянь у тебя, должно быть, - страдальчески сморщился пристав и остановил пальцы над папиросами.
- Пожалуйте-с, "Молочные", - помощник щелкнул крышкой массивного серебряного портсигара. Портсигар - как ларец, и синим шелковым хвостом опускался фитиль с узлом и кистью.
Пристав взял у помощника. Виктор потянул свой назад.
- Дай, я и твоих возьму, Бог с тобой, - и пристав толстыми пальцами скреб в Викторовом портсигаре: то захватывал десяток, то оставлял в пальцах пару.
Телефон позвонил, и помощник уж слушал. А пристав еще рылся в маленьком портсигаре Вавича: набирал и пускал.
- Началось! - бросил помощник от телефона. Пристав, схватив десяток папирос, замер, подняв тяжелую грудь. У Виктора дрогнул портсигар в руке.
- Все во дворе... - говорил полушепотом помощник, - агитаторов слушают... похоже - выйдут... Меры приняты! - крикнул в трубку, как деревянным молотком стукнул, помощник.
- Голубчик, туда! - со стоном крикнул пристав.
- Вплоть до применения? - спросил помощник и твердо упер черные большие глаза в пристава.
- Где же эта сволочь? - кинулся к окну пристав.
- Если казаков не будет, - сказал помощник,- то применять?
- Что хотите, - крикнул пристав, - но чтоб хождений и флагов этих ни-ни!
- Слушаю, - сказал помощник.
- Этого тоже возьмите. В засаду, что ли, возьмите. Он хорош, ей-богу, хорош, - и пристав толкал Вавича в лопатку, толкал дружески, бережно: Возьмите!
Вавич побежал по лестнице вслед за помощником пристава, а сам старик с лестницы кричал вслед:
- Мои санки берите! Пролетку! То бишь санки! Да, да! - санки.
Когда свернули за угол, - с раскатом, с лётом, - помощник сказал Вавичу в ухо, деревянно, как в телефон:
- У Суматохиной во дворе двадцать из резерва, в засаде. Кто бежит с площади - врываться в цепь и гнать к Суматохиной во двор. Потом в часть. Карасей отсеем, осетров на стол.
- Слушаю, - сказал Вавич, нахмурился для серьезу и вдруг оглянулся. Оглянулся на шум. Шум частых, острых ног, легких и звонких. Серым табунчиком шла в улице полусотня казаков. Легонькие лошадки семенили ножками. Над ними из-под синих фуражек, из-под красных околышей торчали лихие чубы русым загибом. Казаки шли рысью. У ворот стояли бабы, глядели на казаков, выпучив испуганные глаза. Некоторые крестились.
Какой-то мальчишка завыл и бросился бегом вдоль по улице. Хлопали калитки, и в окнах мутно белели бледные лица.
Помощник дернул за пояс кучера. Санки стали. Впереди казаков офицер поднялся на стременах и винтом вывернулся назад, поднял вверх руку с нагайкой. Казаки остановились. Бойкой рысью хорунжий подъехал к санкам, нагнулся. Помощник встал.
- Направо в переулке станьте. Я пошлю,и тогда уж действие ваше.
Санки тронули.
Налету помощник обернулся назад и махнул рукой в переулок.
Уже видна стала огромная площадь перед заводом, белая, снежная, и заводская труба на сером небе, без дыма, и, казалось, криво неслась в небе на хмурых облаках. За два дома до площади помощник кивнул на ворота и сказал:
- Здесь, и не зевать!
Виктор выскочил. Сердце билось. Он стукнул в калитку. Оторвалась щелка, в ней, прищурясь, стоял городовой, - увидал и распахнул.
И опять на Виктора глянули из окон бледные лица, испуг бродил по ним: полуоткрытые рты и зыбкие брови высоко на белом лбу.
Виктор огляделся. Двор был пуст, и только в дверях дальнего флигеля Виктор заметил черную шинель.
- Двадцать вас? - спросил Виктор городового. - Старшего ко мне!
И грудь высоко задышала.
В заводском дворе все еще возились около ворот. Толпа напирала.
- Зубило, давай зубило! Кувалдой бей!
И действительно, через минуту сквозь гул толпы звезданула кувалда, и крикнуло, заохало железо. Над головами торчал толстый, как бревно, рукав тулупа, - сторож поднял ключ и пробивался. Его оттерли, и он болтал в воздухе ключом. Вся толпа примолкла, все сжали зубы и слушали, как зло садила кувалда. И вдруг зазвенело, покатилось и взорвало голоса. Ворота раскатились в стороны, и с гулом повалила густая толпа. Мальчишки выбежали вперед, и следом выкатилась тачка. Люди держались рукой за борта и не чувствовали усилия, - казалось, тачка ехала сама, сама их вела вперед, мягко подскакивала по снежным кочкам.
Марш, марш вперед,
Рабочий народ...
едва слышен был шум песни за гомоном голов. И вдруг из переулка, с той стороны площади: рысак и легкие санки бойко, размашисто катили прямо к толпе. Полицейский с черными твердыми усами подкатил, завернул и стал поперек хода толпы в десяти саженях.
Шум замирал, пока он ехал, и на мгновение замер, когда стала лошадь, только песня стала слышней.
Полицейский встал в санях. Нахмурил черные, как накрашенные, брови. Он поднял руку и крикнул раздельно, как команду:
- Ребята! ррразззайдись мирно по домам. Зачем безззобразие!
И тут свист неистовый дунул, как с земли поднялся, и закружился вихрем. И, будто поднятый свистом, полетел из толпы снежный ком и ударил в лошадь, рассыпался. Другой, и вдруг замелькали в воздухе белые комья. Полицейский закрылся локтем, санки дернулись, круто завернули и помчали прочь под свист и гогот.
А песня пошла бойчей, чаще и дальше, дальше двинулся народ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80