На настоящей кухонной плите им всю зиму еду готовят.
Он с достоинством опустил окурок в карман жилета.
— Нет, эти лошади, они там получше, чем иные люди живут.
«Получше, чем люди», — злобно повторял про себя Барт, помогая Уэстону убирать в общей комнате, где бетонный пол был разбит, ванна потрескалась, а краны вечно текли. Эта комната, служившая и приемной и процедурной, была лишена абсолютно всех удобств.
— Черт возьми, до чего ж мировые парни тут лежат, и когда я вижу, в каких условиях им приходится… — заговорил Барт, обращаясь к Уэстону, и глаза его при этом недобро блеснули.
Маленький Уэстон осторожно наполнял шприц.
— Если ты собираешься здесь надолго остаться и работать как следует, то тебе нельзя раскисать.
— Раскисать! — Барт возмущенно хлопнул дверцей шкафчика и почувствовал, как в нем закипает гнев. — Я когда подумаю, сколько страданий и несчастий происходит из-за того, что никто и пальцем шевельнуть не хочет, пока еще не поздно, я готов в щепы разнести это чертово заведение. Сколько хороших ребят мучаются и умирают только от того, что места никак дождаться не могут. А когда им наконец удается получить место в такой вот паршивой дыре, то уже поздно. Какой бы поднялся шум и вой, если б мы со скаковыми лошадьми и собаками так обращались, как здесь с людьми обращаются.
Маленький Уэстон удивленно поднял брови. Он заговорил размеренно и сухо:
— Вы должны уразуметь, Темплтон, что люди не представляют такой ценности, как собаки и лошади. Их нельзя ни продать, ни выставить на скачки.
При мысли о Джэн горестная обида захлестнула Барта, и он с лязгом швырнул утку в стерилизатор.
— Подумать только, что миллиарды тратятся на войну и лишь какие-то жалкие тысячи на борьбу с туберкулезом.
Маленький Уэстон начал с обычным спокойствием:
— В том, что мы просто охать будем, пользы мало. Надо предпринимать что-то. Они и впредь будут миллиарды на войну тратить и жалкие тысячи на туберкулез, если мы по-прежнему будем, как дураки, с этим мириться. — Теперь Уэстон разошелся и говорил с большей горячностью. — Так или иначе, в настоящую минуту тебе лучше взяться за свою работу и не устраивать истерики по поводу всякой несправедливости, что ранит твое чувствительное сердце…
Барт с удивлением смотрел вслед его маленькой аккуратной фигурке. Ну и Уэстон, каждый раз в нем вдруг что-то новое откроешь.
II
Все, что происходило в третьей палате, казалось, было специально предназначено для того, чтобы вселять надежду в Джэн. Жаркая погода сменилась прохладной. Игра, придуманная Мирной, целую неделю поддерживала в палате радостное возбуждение.
Монетки падали в жестянку одна за другой. Только трое избежали штрафа — миссис Майерс, которая вообще не говорила, женщина на крайней койке возле двери, которая обращалась только к сестре и то лишь, когда ей было что-нибудь нужно, и, наконец, Шерли: Шерли никогда не говорила о туберкулезе, но зато могла без конца предаваться воспоминаниям о славном времени, когда янки были в Сиднее, отпускать ядовитые замечания в адрес персонала санатория или с откровенностью рассказывать всей палате о своих похождениях.
Миссис Холл была объявлена «совершенно здоровой». Доктора сказали ей, что она еще одно ходячее чудо и что она может отправляться домой, как только ее муж подыщет квартиру. Муж ее взял отпуск и целые дни проводил в поисках квартиры. Каждый день миссис Холл зачитывала вслух его подробный отчет об этих поисках, и вся палата следила за ними с огромным интересом.
Поправилась и мисс Робертсон. Наука одержала еще одну победу. Но у мисс Робертсон не было ни семьи, ни знакомых, и ехать ей было некуда. Она медленно вынимала вещи из тумбочки, сидя на койке, где она пролежала семь лет, и к ее радости примешивался страх. Спрингвейл стал ее миром, и она боялась того мира, что начинался за стенами Спрингвейла. Где теперь найти работу в ее возрасте, жалобно спрашивала она. И как может прожить одинокая женщина на пенсию в два фунта двенадцать шиллингов и шесть пенсов в неделю? Прощаясь с палатой, она не выдержала и разрыдалась, а когда она пошла к выходу между длинными рядами коек навстречу своей нежеланной свободе, вид у нее был совсем убитый.
Мирна была полна надежд. Она уже восемь месяцев ждала, пока освободится место в отделении грудной хирургии кентерберийской больницы, куда она должна была лечь на прожигание спаек. Из-за этих спаек пневмоторакс не давал результатов, и Мирну беспокоило, что такая долгая проволочка с операцией может вызвать обострение болезни. Но теперь последнее просвечивание показало, что состояние ее нисколько не ухудшилось, и вот, поддавшись оптимистическому настроению, охватившему всю третью палату, Мирна вдруг преисполнилась уверенности, что ей уже недолго осталось ждать операции.
Письма Дорин по-прежнему подбадривали Джэн. Дорин продолжала прибавлять в весе, рентгеновские снимки ее были все более утешительными, а больница нравилась ей все больше — кормили там хорошо и персонал был изумительный. Самая мысль о том, что Дорин так успешно поправляется, поддерживала Джэн.
Джэн чувствовала, что уколы приносят ей пользу. Утихла боль в горле, аппетит улучшился, и она постоянно испытывала какое-то радостное возбуждение. Все будет чудесно.
И когда Барт видел Джэн радостной, полной надежд, ему легче было поверить в то, во что ему так хотелось верить.
Она, без сомнения, поправлялась. Они снова говорили о будущем, и им казалось, что радостный просвет уже виднеется где-то в конце этого года. Год больше не казался им бесконечностью. Как-то незаметно для самих себя они примирились с тем, что время приходится измерять санаторными мерками. И окрыленные надеждой, они в мечтах своих с легкостью преодолевали этот отрезок времени. В конце года они вернутся в лачугу. Само это слово вызывало в памяти дни их самого полного счастья, отблеск которого освещал настоящее и предвещал еще большее счастье в будущем.
Наконец подошел день врачебного осмотра, взвешивания и рентгена. Все забыли в этот день про жестянку с монетками, потому что каждый был слишком занят рассказом о результатах осмотра, чтобы помнить еще о штрафе, а собеседник не мог дождаться конца этого рассказа, чтобы поделиться своими собственными новостями, и потому тоже не напоминал о штрафе. Собранные деньги Мирна отослала, заказав лотерейный билет на имя третьей палаты.
Глава 45
I
Незаметно бежали дни и недели. Однажды вечером, когда Барт вернулся в свою комнату после выходного дня, маленький Уэстон поднял голову, оторвавшись от медицинской книги.
— А, привет! Тут сестра оставила записку. Спрашивает, не мог бы ты в десять на ночное дежурство заступить. Должен был Смизерс дежурить, но он еще не вернулся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Он с достоинством опустил окурок в карман жилета.
— Нет, эти лошади, они там получше, чем иные люди живут.
«Получше, чем люди», — злобно повторял про себя Барт, помогая Уэстону убирать в общей комнате, где бетонный пол был разбит, ванна потрескалась, а краны вечно текли. Эта комната, служившая и приемной и процедурной, была лишена абсолютно всех удобств.
— Черт возьми, до чего ж мировые парни тут лежат, и когда я вижу, в каких условиях им приходится… — заговорил Барт, обращаясь к Уэстону, и глаза его при этом недобро блеснули.
Маленький Уэстон осторожно наполнял шприц.
— Если ты собираешься здесь надолго остаться и работать как следует, то тебе нельзя раскисать.
— Раскисать! — Барт возмущенно хлопнул дверцей шкафчика и почувствовал, как в нем закипает гнев. — Я когда подумаю, сколько страданий и несчастий происходит из-за того, что никто и пальцем шевельнуть не хочет, пока еще не поздно, я готов в щепы разнести это чертово заведение. Сколько хороших ребят мучаются и умирают только от того, что места никак дождаться не могут. А когда им наконец удается получить место в такой вот паршивой дыре, то уже поздно. Какой бы поднялся шум и вой, если б мы со скаковыми лошадьми и собаками так обращались, как здесь с людьми обращаются.
Маленький Уэстон удивленно поднял брови. Он заговорил размеренно и сухо:
— Вы должны уразуметь, Темплтон, что люди не представляют такой ценности, как собаки и лошади. Их нельзя ни продать, ни выставить на скачки.
При мысли о Джэн горестная обида захлестнула Барта, и он с лязгом швырнул утку в стерилизатор.
— Подумать только, что миллиарды тратятся на войну и лишь какие-то жалкие тысячи на борьбу с туберкулезом.
Маленький Уэстон начал с обычным спокойствием:
— В том, что мы просто охать будем, пользы мало. Надо предпринимать что-то. Они и впредь будут миллиарды на войну тратить и жалкие тысячи на туберкулез, если мы по-прежнему будем, как дураки, с этим мириться. — Теперь Уэстон разошелся и говорил с большей горячностью. — Так или иначе, в настоящую минуту тебе лучше взяться за свою работу и не устраивать истерики по поводу всякой несправедливости, что ранит твое чувствительное сердце…
Барт с удивлением смотрел вслед его маленькой аккуратной фигурке. Ну и Уэстон, каждый раз в нем вдруг что-то новое откроешь.
II
Все, что происходило в третьей палате, казалось, было специально предназначено для того, чтобы вселять надежду в Джэн. Жаркая погода сменилась прохладной. Игра, придуманная Мирной, целую неделю поддерживала в палате радостное возбуждение.
Монетки падали в жестянку одна за другой. Только трое избежали штрафа — миссис Майерс, которая вообще не говорила, женщина на крайней койке возле двери, которая обращалась только к сестре и то лишь, когда ей было что-нибудь нужно, и, наконец, Шерли: Шерли никогда не говорила о туберкулезе, но зато могла без конца предаваться воспоминаниям о славном времени, когда янки были в Сиднее, отпускать ядовитые замечания в адрес персонала санатория или с откровенностью рассказывать всей палате о своих похождениях.
Миссис Холл была объявлена «совершенно здоровой». Доктора сказали ей, что она еще одно ходячее чудо и что она может отправляться домой, как только ее муж подыщет квартиру. Муж ее взял отпуск и целые дни проводил в поисках квартиры. Каждый день миссис Холл зачитывала вслух его подробный отчет об этих поисках, и вся палата следила за ними с огромным интересом.
Поправилась и мисс Робертсон. Наука одержала еще одну победу. Но у мисс Робертсон не было ни семьи, ни знакомых, и ехать ей было некуда. Она медленно вынимала вещи из тумбочки, сидя на койке, где она пролежала семь лет, и к ее радости примешивался страх. Спрингвейл стал ее миром, и она боялась того мира, что начинался за стенами Спрингвейла. Где теперь найти работу в ее возрасте, жалобно спрашивала она. И как может прожить одинокая женщина на пенсию в два фунта двенадцать шиллингов и шесть пенсов в неделю? Прощаясь с палатой, она не выдержала и разрыдалась, а когда она пошла к выходу между длинными рядами коек навстречу своей нежеланной свободе, вид у нее был совсем убитый.
Мирна была полна надежд. Она уже восемь месяцев ждала, пока освободится место в отделении грудной хирургии кентерберийской больницы, куда она должна была лечь на прожигание спаек. Из-за этих спаек пневмоторакс не давал результатов, и Мирну беспокоило, что такая долгая проволочка с операцией может вызвать обострение болезни. Но теперь последнее просвечивание показало, что состояние ее нисколько не ухудшилось, и вот, поддавшись оптимистическому настроению, охватившему всю третью палату, Мирна вдруг преисполнилась уверенности, что ей уже недолго осталось ждать операции.
Письма Дорин по-прежнему подбадривали Джэн. Дорин продолжала прибавлять в весе, рентгеновские снимки ее были все более утешительными, а больница нравилась ей все больше — кормили там хорошо и персонал был изумительный. Самая мысль о том, что Дорин так успешно поправляется, поддерживала Джэн.
Джэн чувствовала, что уколы приносят ей пользу. Утихла боль в горле, аппетит улучшился, и она постоянно испытывала какое-то радостное возбуждение. Все будет чудесно.
И когда Барт видел Джэн радостной, полной надежд, ему легче было поверить в то, во что ему так хотелось верить.
Она, без сомнения, поправлялась. Они снова говорили о будущем, и им казалось, что радостный просвет уже виднеется где-то в конце этого года. Год больше не казался им бесконечностью. Как-то незаметно для самих себя они примирились с тем, что время приходится измерять санаторными мерками. И окрыленные надеждой, они в мечтах своих с легкостью преодолевали этот отрезок времени. В конце года они вернутся в лачугу. Само это слово вызывало в памяти дни их самого полного счастья, отблеск которого освещал настоящее и предвещал еще большее счастье в будущем.
Наконец подошел день врачебного осмотра, взвешивания и рентгена. Все забыли в этот день про жестянку с монетками, потому что каждый был слишком занят рассказом о результатах осмотра, чтобы помнить еще о штрафе, а собеседник не мог дождаться конца этого рассказа, чтобы поделиться своими собственными новостями, и потому тоже не напоминал о штрафе. Собранные деньги Мирна отослала, заказав лотерейный билет на имя третьей палаты.
Глава 45
I
Незаметно бежали дни и недели. Однажды вечером, когда Барт вернулся в свою комнату после выходного дня, маленький Уэстон поднял голову, оторвавшись от медицинской книги.
— А, привет! Тут сестра оставила записку. Спрашивает, не мог бы ты в десять на ночное дежурство заступить. Должен был Смизерс дежурить, но он еще не вернулся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98