На этот раз она обернулась и, снова ответив, что вода хороша, внимательно посмотрела на него. Когда она исчезла, он весело крикнул:
— Пока-а! — и запел по-итальянски.
А на следующий день снова прятался. Он хотел видеть её лицо, когда она выйдет из коровника и обнаружит, что на бревне никого нет. Разглядев выражение её лица, он сказал себе: «Славно. Подождём».
Он подождал ещё день, снова поглядывая из-за кустов. «Славно», — опять сказал он себе.
На третий день, когда она вышла из коровника, на бревне никого не было, но с холма до неё донеслось пение. В лесу под высокой, по-зимнему голой берёзой стоял Анджело: глаза закрыты, голова откинута назад. Он тянул медленную и плавную, печальную и трогательную мелодию; она словно плыла по кедровому лесу, и, когда последние ноты её отзвучали и растаяли в воздухе, он все ещё стоял с закрытыми глазами и пытался представить себе, как выглядит сейчас её лицо. Ему так хотелось увидеть её в эту минуту! Но он стаял под берёзой с закрытыми глазами и улыбался.
На следующий день он прятался за кедром и подглядывал.
А назавтра, когда она пришла за водой, он уже сидел на бревне и распевал во все горло. То есть сперва он, как обычно, ждал, пока она с пустыми вёдрами выйдет из дому, а потом успел добежать до коровника и приготовиться. Когда она появилась у ручья, он уже пел, глядя прямо на неё, на этот раз пел что-то лихое, размахивая в такт рукой. Девушка не обращала на него внимания, и, когда она поравнялась с ним, он оборвал песню и крикнул:
— Привет! Ты что, плохо слышишь?
Она приостановилась, поглядела на него и отрезала:
— Я не глухая.
— Теперь вижу, — сказал он и засмеялся.
Она отвернулась. Тогда он перестал смеяться и снова запел.
Она вошла в коровник, и, когда вышла с вёдрами, он спросил, хороша ли водичка. Она ответила как обычно и, вскинув подбородок, прошла своей дорогой.
На следующий день все было, как в первый раз. Когда она пришла, его не было, но, выйдя из коровника, она увидела его на бревне, в небрежной позе бездельника, греющегося на солнышке, хотя на самом деле было холодно. Он поздоровался и спросил, вкусна ли водица.
Она с вызовом поставила ведра на землю и, уперши руки в бедра, окинула его оценивающим взглядом.
— Ты, видно, помешался на этой воде, — сказала она, и это явно стоило ей отчаянной смелости. — Заладил одно и то же: вкусна ли водица, вкусна ли водица.
— Верно, — сказал он смеясь. — Помешался. А ты дай попробовать. Из своего ведра.
— Вот ещё, — сказала она, взяла ведра и ушла. Когда она дошла до поляны, он крикнул:
— Два ведра — тяжеловато для такой крошки!
Она мельком взглянула в его сторону и скрылась.
На следующий день ему нужно было ехать в Паркертон — он ездил туда каждые две недели, по вторникам, но в этот раз, увлечённый мыслями о девушке из кедровой рощи, он чуть не прозевал свой день. И, вспомнив, со страхом подумал о том, что могло бы произойти, если бы он не поехал. Потом, отгоняя страх, успокоил себя тем, что все же вспомнил вовремя; а девушка пусть подождёт денёк — это только на пользу. Он подумал о том, как завтра снова пойдёт к ней, и улыбнулся.
И почувствовал, что ему наконец повезло.
Назавтра она позволила ему нести ведра. Когда они подошли к поляне, на которой стояла хижина, девушка резко остановилась, и он чуть не налетел на неё. Вода заплескалась в вёдрах.
— Дай сюда ведра, — сказала она почти шёпотом. — Дальше не ходи.
Он не отдал ей вёдер. Он глядел ей прямо в глаза, светло-серые на тёмном лице.
— Как зовут? — спросил он. — Тебя. Как тебя зовут?
— Шарлин.
— Шарли-и-ин, — повторил он и снова принялся разглядывать её, словно, назвав своё имя, она переменилась. Потом сказал:
— Меня — Анджело. Это значит ангел. Муха такая на небесах. Анджело хороший человек. Анджело пойдёт к твоему папе. Скажет ему: «Анджело — хороший человек».
— Дай сюда ведра! — прошипела она.
Он ещё долго смотрел на неё, думая: «Не хочет, чтобы Анджело шёл дальше. Не скажет папе». Он ещё не знал, как это объяснить, но уже чувствовал облегчение.
А в следующую секунду вспомнил и слово, которое все объяснило: она нищая. Полагая, что все понял, он ощутил прилив энергии: он спасёт её от всех зол. Сердце его исходило нежностью: «Бедная, бедная девочка».
Он опустил ведра на землю и улыбаясь отступил назад. Она тотчас схватила дужки вёдер, подняла лицо к небу, чтобы получше выровнять плечи, распрямилась, подняла ведра. Он следил за её движениями, и видел, и почти чувствовал, как мышцы переливаются у неё под кожей, когда она приседает, выпрямляется, держит ведра. Нет, она не была бесплотным видением. Она ему не приснилась, она — наяву.
— Анджело пойдёт к твоему папе, — снова сказал он, все ещё храня в памяти её лицо таким, каким оно было минуту назад, когда она отрывала ведра от земли: поднятое к небу, с влажными, полуоткрытыми губами.
— Нет, — сказала она.
Тогда кто-то другой в нём подумал: «Хорошо». Значит, он угадал. Значит, она не даст ему говорить с отцом. Значит, Анджело Пассетто опять повезло — потрясающе повезло, потому что, если бы она сказала «ладно», о чём бы стал Анджело Пассетто говорить с её отцом?
Ему повезло: она будет держать его в секрете, он станет для неё песней, поджидающей её в лесу.
И, чувствуя себя великаном, зная, что ему повезло, он посмотрел ей в лицо умоляющими карими глазами и повторил:
— Послушай. Надо сказать папе.
Она отвернулась, расплёскивая воду, и через плечо с яростью бросила ему:
— Нет у меня никакого папы!
И торопливо, насколько ей позволяли тяжёлые ведра, пошла через поляну к хижине. Движение её было, как музыка.
Теперь уж он не расстраивался.
Он думал о том, что Анджело Пассетто повезло.
Два дня подряд он не показывался ей. Потом пришёл, отнёс ведра. Идя за ней в тени кедровой рощи, он следил, как мелькают её пятки, покачиваются бедра. Как и в прошлый раз, но только ещё дальше от поляны она внезапно остановилась. И, как и в тот раз, велела отдать ей ведра.
— Нет, — сказал он улыбаясь, — ты совсем крошка. Я несу в дом.
— В дом! — вспылила она, блеснув глазами. — Вовсе ты не собираешься нести их в дом. Знаешь, что я не пущу, вот и говоришь. Все ты врёшь, думаешь, я не знаю. Что зубы-то скалишь?
«Как она догадалась?» — растерялся он. Его охватила слабость. Сознание своей вины буквально парализовало его. Только раз в жизни с ним случилось такое, когда Гвидо Альточчи вскочил со скамьи подсудимых и ткнул в него пальцем, крича по-итальянски: «Traditore» — предатель!
Она глядела ему в лицо и, конечно, видела его насквозь. Потом холодно и властно велела:
— Поставь ведра.
Он медленно опустил их на тропинку. Ведра коснулись земли, стали, и тогда он осторожно опустил дужки. Они звякнули. Девушка была рядом. Один шаг, один прыжок — и он настигнет её.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
— Пока-а! — и запел по-итальянски.
А на следующий день снова прятался. Он хотел видеть её лицо, когда она выйдет из коровника и обнаружит, что на бревне никого нет. Разглядев выражение её лица, он сказал себе: «Славно. Подождём».
Он подождал ещё день, снова поглядывая из-за кустов. «Славно», — опять сказал он себе.
На третий день, когда она вышла из коровника, на бревне никого не было, но с холма до неё донеслось пение. В лесу под высокой, по-зимнему голой берёзой стоял Анджело: глаза закрыты, голова откинута назад. Он тянул медленную и плавную, печальную и трогательную мелодию; она словно плыла по кедровому лесу, и, когда последние ноты её отзвучали и растаяли в воздухе, он все ещё стоял с закрытыми глазами и пытался представить себе, как выглядит сейчас её лицо. Ему так хотелось увидеть её в эту минуту! Но он стаял под берёзой с закрытыми глазами и улыбался.
На следующий день он прятался за кедром и подглядывал.
А назавтра, когда она пришла за водой, он уже сидел на бревне и распевал во все горло. То есть сперва он, как обычно, ждал, пока она с пустыми вёдрами выйдет из дому, а потом успел добежать до коровника и приготовиться. Когда она появилась у ручья, он уже пел, глядя прямо на неё, на этот раз пел что-то лихое, размахивая в такт рукой. Девушка не обращала на него внимания, и, когда она поравнялась с ним, он оборвал песню и крикнул:
— Привет! Ты что, плохо слышишь?
Она приостановилась, поглядела на него и отрезала:
— Я не глухая.
— Теперь вижу, — сказал он и засмеялся.
Она отвернулась. Тогда он перестал смеяться и снова запел.
Она вошла в коровник, и, когда вышла с вёдрами, он спросил, хороша ли водичка. Она ответила как обычно и, вскинув подбородок, прошла своей дорогой.
На следующий день все было, как в первый раз. Когда она пришла, его не было, но, выйдя из коровника, она увидела его на бревне, в небрежной позе бездельника, греющегося на солнышке, хотя на самом деле было холодно. Он поздоровался и спросил, вкусна ли водица.
Она с вызовом поставила ведра на землю и, уперши руки в бедра, окинула его оценивающим взглядом.
— Ты, видно, помешался на этой воде, — сказала она, и это явно стоило ей отчаянной смелости. — Заладил одно и то же: вкусна ли водица, вкусна ли водица.
— Верно, — сказал он смеясь. — Помешался. А ты дай попробовать. Из своего ведра.
— Вот ещё, — сказала она, взяла ведра и ушла. Когда она дошла до поляны, он крикнул:
— Два ведра — тяжеловато для такой крошки!
Она мельком взглянула в его сторону и скрылась.
На следующий день ему нужно было ехать в Паркертон — он ездил туда каждые две недели, по вторникам, но в этот раз, увлечённый мыслями о девушке из кедровой рощи, он чуть не прозевал свой день. И, вспомнив, со страхом подумал о том, что могло бы произойти, если бы он не поехал. Потом, отгоняя страх, успокоил себя тем, что все же вспомнил вовремя; а девушка пусть подождёт денёк — это только на пользу. Он подумал о том, как завтра снова пойдёт к ней, и улыбнулся.
И почувствовал, что ему наконец повезло.
Назавтра она позволила ему нести ведра. Когда они подошли к поляне, на которой стояла хижина, девушка резко остановилась, и он чуть не налетел на неё. Вода заплескалась в вёдрах.
— Дай сюда ведра, — сказала она почти шёпотом. — Дальше не ходи.
Он не отдал ей вёдер. Он глядел ей прямо в глаза, светло-серые на тёмном лице.
— Как зовут? — спросил он. — Тебя. Как тебя зовут?
— Шарлин.
— Шарли-и-ин, — повторил он и снова принялся разглядывать её, словно, назвав своё имя, она переменилась. Потом сказал:
— Меня — Анджело. Это значит ангел. Муха такая на небесах. Анджело хороший человек. Анджело пойдёт к твоему папе. Скажет ему: «Анджело — хороший человек».
— Дай сюда ведра! — прошипела она.
Он ещё долго смотрел на неё, думая: «Не хочет, чтобы Анджело шёл дальше. Не скажет папе». Он ещё не знал, как это объяснить, но уже чувствовал облегчение.
А в следующую секунду вспомнил и слово, которое все объяснило: она нищая. Полагая, что все понял, он ощутил прилив энергии: он спасёт её от всех зол. Сердце его исходило нежностью: «Бедная, бедная девочка».
Он опустил ведра на землю и улыбаясь отступил назад. Она тотчас схватила дужки вёдер, подняла лицо к небу, чтобы получше выровнять плечи, распрямилась, подняла ведра. Он следил за её движениями, и видел, и почти чувствовал, как мышцы переливаются у неё под кожей, когда она приседает, выпрямляется, держит ведра. Нет, она не была бесплотным видением. Она ему не приснилась, она — наяву.
— Анджело пойдёт к твоему папе, — снова сказал он, все ещё храня в памяти её лицо таким, каким оно было минуту назад, когда она отрывала ведра от земли: поднятое к небу, с влажными, полуоткрытыми губами.
— Нет, — сказала она.
Тогда кто-то другой в нём подумал: «Хорошо». Значит, он угадал. Значит, она не даст ему говорить с отцом. Значит, Анджело Пассетто опять повезло — потрясающе повезло, потому что, если бы она сказала «ладно», о чём бы стал Анджело Пассетто говорить с её отцом?
Ему повезло: она будет держать его в секрете, он станет для неё песней, поджидающей её в лесу.
И, чувствуя себя великаном, зная, что ему повезло, он посмотрел ей в лицо умоляющими карими глазами и повторил:
— Послушай. Надо сказать папе.
Она отвернулась, расплёскивая воду, и через плечо с яростью бросила ему:
— Нет у меня никакого папы!
И торопливо, насколько ей позволяли тяжёлые ведра, пошла через поляну к хижине. Движение её было, как музыка.
Теперь уж он не расстраивался.
Он думал о том, что Анджело Пассетто повезло.
Два дня подряд он не показывался ей. Потом пришёл, отнёс ведра. Идя за ней в тени кедровой рощи, он следил, как мелькают её пятки, покачиваются бедра. Как и в прошлый раз, но только ещё дальше от поляны она внезапно остановилась. И, как и в тот раз, велела отдать ей ведра.
— Нет, — сказал он улыбаясь, — ты совсем крошка. Я несу в дом.
— В дом! — вспылила она, блеснув глазами. — Вовсе ты не собираешься нести их в дом. Знаешь, что я не пущу, вот и говоришь. Все ты врёшь, думаешь, я не знаю. Что зубы-то скалишь?
«Как она догадалась?» — растерялся он. Его охватила слабость. Сознание своей вины буквально парализовало его. Только раз в жизни с ним случилось такое, когда Гвидо Альточчи вскочил со скамьи подсудимых и ткнул в него пальцем, крича по-итальянски: «Traditore» — предатель!
Она глядела ему в лицо и, конечно, видела его насквозь. Потом холодно и властно велела:
— Поставь ведра.
Он медленно опустил их на тропинку. Ведра коснулись земли, стали, и тогда он осторожно опустил дужки. Они звякнули. Девушка была рядом. Один шаг, один прыжок — и он настигнет её.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75