Поэтому говорить об Анджело Пассетто было как-то неловко. И чувствовалось, что даже те, кто заговаривал о нем, сами не особенно верили в то, что говорят.
И ещё по одной причине никому не хотелось вспоминать об этой истории: от неё веяло каким-то ужасным одиночеством, какой-то тоской. Как представишь себе, что вот ты мог бы так же лежать без движения, как в гробу, а тебя бы осторожно приподняли и подставили под спину нож, — и такая нападает тоска! Тоскливо было думать и об этом молодом парне, даго, и о его немолодой подруге и представлять себе, как они жили в разваливающемся доме с её парализованным мужем. Тоскливо было думать и о том, как эта сумасшедшая баба — да полно! была ли она действительно сумасшедшей? — как она поехала в Нэшвилл, чтобы встретиться с губернатором, но так и не нашла его. А потом пыталась проникнуть в тюрьму, зная, что вот сейчас, в этот момент, его привязывают к электрическому стулу. Тоска, тоска! Ведь она лежала в кустах, прижавшись к каменной стене, и скребла её ногтями, так что пальцы у неё начали кровоточить, скребла, пытаясь пробиться сквозь стену к своему возлюбленному, если то, что между ними было, можно назвать любовью.
Однако, если подумать, самому даго было ещё тоскливее.
Вот от этой-то тоски людям и становилось не по себе, когда речь заходила о процессе. Но и забыть о нем было невозможно. Возвращаешься домой из магазина или оффиса — и вдруг тебе приходит в голову, что твоя жена стареет, расплывается. Входишь в дом, а она смотрит на тебя и будто не узнает. Или вдруг понимаешь, что и сам ты постарел, и ты пытаешься вообразить, что думает об этом твоя жена. И вдруг на тебя находит такая тоска, будто жизнь твоя прошла и все потеряно, ждать больше нечего, и становится невыразимо горько.
Вот от этой-то тоски, от этой безымянной горечи, от этого неопределённого чувства вины и от потребности её загладить люди и голосовали за Лероя Ланкастера.
Что касается Маррея Гилфорта, то ему тоже хотелось кое-что забыть. Всякий раз, когда нужно было навещать Кэсси Спотвуд, ему становилось не по себе. Его мутило от воспоминаний о процессе и даже о своём успехе. И он перестал ходить к ней. Он ежемесячно платил по счёту и старался забыть о Кэсси и обо всей этой истории.
Но не мог. Он вспоминал о ней в самые неподходящие минуты. Иной раз он входил в комнату, а воспоминание будто поджидало его там. Невидимое, бесплотное, но никуда от него не денешься.
Ярким майским днём, в те времена, когда дамба ещё только строилась, Маррей медленно ехал вдоль ручья к долине Спотвудов. Он не бывал здесь много лет. Остановившись чуть выше Корнерса, он вышел из машины, чтобы посмотреть, как строят дамбу, которая должна создать тут озеро. Он ехал в старый дом Спотвудов — он считал, что в качестве душеприказчика Сандера обязан ещё раз взглянуть на остатки имущества. Быть может, там есть ещё вещи, которые стоит спасти. Он, впрочем, был уверен, что спасать там нечего. Но долг — прежде всего. Надо быть добросовестным. Исполнил же он свой долг, и даже с лихвой, в отношении Эдвины Паркер, несмотря на все причинённые ему неприятности. Сперва он послал ей чек на сумму, которая должна была достойно оплатить её время и заботы, и, когда чек вернулся назад, аккуратно разорванный пополам и без какой-либо записки, послал ей письмо, написанное, как он полагал, разумно, любезно и с достоинством.
В письмо он, конечно, вложил новый чек. Но оно вернулось нераспечатанным. И только несколько месяцев спустя, когда дом мисс Эдвины продавался с молотка, он сумел наконец оказать ей услугу.
Семь лет назад он основал Историческое Общество Западного Теннесси, которое под его скромным руководством мало-помалу превратилось во вполне солидную организацию. Сейчас общество нуждалось в подходящем здании, где можно было бы разместить документы и непрерывно растущую библиотеку; дом старого генерала Паркера, особенно в том случае, если вместе с ним Обществу досталась бы и его великолепная библиотека, подходил для этого как нельзя лучше. Маррей приобрёл его, и Общество получило подарок от лица, «пожелавшего остаться неизвестным». Стоил дом сравнительно недорого и заодно избавил Маррея от некоторой доли налогов.
Итак, о мисс Эдвине он позаботился. Но не остановился на этом, а оказал помощь ещё и этой цветной, Арлите, хотя, видит бог, уж ей-то он ничем не был обязан. Управление заповедника хотело купить у неё её сорок акров земли в долине. Однако, поскольку она давно не платила налогов, управление могло бы дождаться продажи участка в счёт погашения долгов. Но Маррей Гилфорт поручил сыскному агентству отыскать её. Её нашли в Чаттануге. Она работала упаковщицей в универсальном магазине. Это несколько успокоило Маррея: в донесении говорилось, что она аккуратна, энергична, довольно умна, т. е. являет пример того, на что некоторые из цветных способны, когда стараются.
Ему всё равно надо было ехать в Чаттанугу, и он решил, что лично доведёт это дело до конца. И отправился по адресу. Нашёл почти развалившееся старое бунгало с небольшим двориком, в отличие от соседних очень чистым. И внутри тоже было чисто и проветрено. На стене висела картина, изображавшая водопад, бело-голубую воду, зелёный лес и голубые холмы на заднем плане. Такую картину можно купить в любой грошовой лавке, и все же это картина. На потёртой софе лежали две новые подушки в чехлах из ткани, напоминавшей гобелен. На камине стояла фотография в рамке — моментальный снимок девочки трех или четырех лет с большим бантом на голове. «Вероятно, та девчонка, — решил он. — Как её звали? Шарлин».
С Арлитой все прошло гладко. Он старательно объяснил ей, что за акр земли ей платят столько же, сколько и Спотвудам (он знал, что чёрные бывают очень подозрительны, и поэтому имел при себе документы, подтверждающие его слова), и что, если она откажется, государство всё равно имеет право отнять у неё землю, но она сказала: «Я подпишу», и он вышел и привёл шофёра своего такси в качестве свидетеля. Расписавшись, она сказала: «Давно бы надо было все это затопить», и рассмеялась.
— Ну что ж, Арлита, — сказал Маррей скрипучим, надтреснутым голосом, в котором звучала месть, — шесть тысяч долларов — это приличная сумма.
— Да, — сказала она, — вполне приличная.
— Вот ты и добилась своего, — услышал он свой голос, чувствуя, что больше всего на свете ему хочется поскорее уйти и никогда её больше не видеть, — вот ты и добилась своего, Арлита: парень этот, Пассетто, казнён. Ты ведь этого хотела, а?
Арлита резко поднялась. Её гладкое жёлтое лицо вмиг сморщилось и посерело, глаза погасли.
— Велика польза от этих шести тысяч долларов, — сказала она, — или от этой вашей казни!
Она шагнула к двери, что вела в другую комнату, и толкнула её:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
И ещё по одной причине никому не хотелось вспоминать об этой истории: от неё веяло каким-то ужасным одиночеством, какой-то тоской. Как представишь себе, что вот ты мог бы так же лежать без движения, как в гробу, а тебя бы осторожно приподняли и подставили под спину нож, — и такая нападает тоска! Тоскливо было думать и об этом молодом парне, даго, и о его немолодой подруге и представлять себе, как они жили в разваливающемся доме с её парализованным мужем. Тоскливо было думать и о том, как эта сумасшедшая баба — да полно! была ли она действительно сумасшедшей? — как она поехала в Нэшвилл, чтобы встретиться с губернатором, но так и не нашла его. А потом пыталась проникнуть в тюрьму, зная, что вот сейчас, в этот момент, его привязывают к электрическому стулу. Тоска, тоска! Ведь она лежала в кустах, прижавшись к каменной стене, и скребла её ногтями, так что пальцы у неё начали кровоточить, скребла, пытаясь пробиться сквозь стену к своему возлюбленному, если то, что между ними было, можно назвать любовью.
Однако, если подумать, самому даго было ещё тоскливее.
Вот от этой-то тоски людям и становилось не по себе, когда речь заходила о процессе. Но и забыть о нем было невозможно. Возвращаешься домой из магазина или оффиса — и вдруг тебе приходит в голову, что твоя жена стареет, расплывается. Входишь в дом, а она смотрит на тебя и будто не узнает. Или вдруг понимаешь, что и сам ты постарел, и ты пытаешься вообразить, что думает об этом твоя жена. И вдруг на тебя находит такая тоска, будто жизнь твоя прошла и все потеряно, ждать больше нечего, и становится невыразимо горько.
Вот от этой-то тоски, от этой безымянной горечи, от этого неопределённого чувства вины и от потребности её загладить люди и голосовали за Лероя Ланкастера.
Что касается Маррея Гилфорта, то ему тоже хотелось кое-что забыть. Всякий раз, когда нужно было навещать Кэсси Спотвуд, ему становилось не по себе. Его мутило от воспоминаний о процессе и даже о своём успехе. И он перестал ходить к ней. Он ежемесячно платил по счёту и старался забыть о Кэсси и обо всей этой истории.
Но не мог. Он вспоминал о ней в самые неподходящие минуты. Иной раз он входил в комнату, а воспоминание будто поджидало его там. Невидимое, бесплотное, но никуда от него не денешься.
Ярким майским днём, в те времена, когда дамба ещё только строилась, Маррей медленно ехал вдоль ручья к долине Спотвудов. Он не бывал здесь много лет. Остановившись чуть выше Корнерса, он вышел из машины, чтобы посмотреть, как строят дамбу, которая должна создать тут озеро. Он ехал в старый дом Спотвудов — он считал, что в качестве душеприказчика Сандера обязан ещё раз взглянуть на остатки имущества. Быть может, там есть ещё вещи, которые стоит спасти. Он, впрочем, был уверен, что спасать там нечего. Но долг — прежде всего. Надо быть добросовестным. Исполнил же он свой долг, и даже с лихвой, в отношении Эдвины Паркер, несмотря на все причинённые ему неприятности. Сперва он послал ей чек на сумму, которая должна была достойно оплатить её время и заботы, и, когда чек вернулся назад, аккуратно разорванный пополам и без какой-либо записки, послал ей письмо, написанное, как он полагал, разумно, любезно и с достоинством.
В письмо он, конечно, вложил новый чек. Но оно вернулось нераспечатанным. И только несколько месяцев спустя, когда дом мисс Эдвины продавался с молотка, он сумел наконец оказать ей услугу.
Семь лет назад он основал Историческое Общество Западного Теннесси, которое под его скромным руководством мало-помалу превратилось во вполне солидную организацию. Сейчас общество нуждалось в подходящем здании, где можно было бы разместить документы и непрерывно растущую библиотеку; дом старого генерала Паркера, особенно в том случае, если вместе с ним Обществу досталась бы и его великолепная библиотека, подходил для этого как нельзя лучше. Маррей приобрёл его, и Общество получило подарок от лица, «пожелавшего остаться неизвестным». Стоил дом сравнительно недорого и заодно избавил Маррея от некоторой доли налогов.
Итак, о мисс Эдвине он позаботился. Но не остановился на этом, а оказал помощь ещё и этой цветной, Арлите, хотя, видит бог, уж ей-то он ничем не был обязан. Управление заповедника хотело купить у неё её сорок акров земли в долине. Однако, поскольку она давно не платила налогов, управление могло бы дождаться продажи участка в счёт погашения долгов. Но Маррей Гилфорт поручил сыскному агентству отыскать её. Её нашли в Чаттануге. Она работала упаковщицей в универсальном магазине. Это несколько успокоило Маррея: в донесении говорилось, что она аккуратна, энергична, довольно умна, т. е. являет пример того, на что некоторые из цветных способны, когда стараются.
Ему всё равно надо было ехать в Чаттанугу, и он решил, что лично доведёт это дело до конца. И отправился по адресу. Нашёл почти развалившееся старое бунгало с небольшим двориком, в отличие от соседних очень чистым. И внутри тоже было чисто и проветрено. На стене висела картина, изображавшая водопад, бело-голубую воду, зелёный лес и голубые холмы на заднем плане. Такую картину можно купить в любой грошовой лавке, и все же это картина. На потёртой софе лежали две новые подушки в чехлах из ткани, напоминавшей гобелен. На камине стояла фотография в рамке — моментальный снимок девочки трех или четырех лет с большим бантом на голове. «Вероятно, та девчонка, — решил он. — Как её звали? Шарлин».
С Арлитой все прошло гладко. Он старательно объяснил ей, что за акр земли ей платят столько же, сколько и Спотвудам (он знал, что чёрные бывают очень подозрительны, и поэтому имел при себе документы, подтверждающие его слова), и что, если она откажется, государство всё равно имеет право отнять у неё землю, но она сказала: «Я подпишу», и он вышел и привёл шофёра своего такси в качестве свидетеля. Расписавшись, она сказала: «Давно бы надо было все это затопить», и рассмеялась.
— Ну что ж, Арлита, — сказал Маррей скрипучим, надтреснутым голосом, в котором звучала месть, — шесть тысяч долларов — это приличная сумма.
— Да, — сказала она, — вполне приличная.
— Вот ты и добилась своего, — услышал он свой голос, чувствуя, что больше всего на свете ему хочется поскорее уйти и никогда её больше не видеть, — вот ты и добилась своего, Арлита: парень этот, Пассетто, казнён. Ты ведь этого хотела, а?
Арлита резко поднялась. Её гладкое жёлтое лицо вмиг сморщилось и посерело, глаза погасли.
— Велика польза от этих шести тысяч долларов, — сказала она, — или от этой вашей казни!
Она шагнула к двери, что вела в другую комнату, и толкнула её:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75