..
Доктор Мэннет ухватился за последнее выражение, увидев в нем признак предрасположенности к связям с животными:
– Ага, значит, подстрелив овцу, вы ее потом трахали?
– Что я делал? – переспросил Локхарт, много раз слышавший это слово от Трейера, который часто употреблял его в разговорах с Локхартом и о нем, но обычно как прилагательное и в сочетании со словом «идиот».
– Ну, вы знаете что, – сказал Мэннет.
– Может быть, и делал, – сказал Локхарт, на самом деле не вытворявший ничего подобного. – А потом мы их ели.
Доктора Мэннета передернуло. Еще немного таких откровений, и ему самому потребуется врач.
– Мистер Флоуз, – спросил он, намереваясь сменить тему разговора, – сейчас уже неважно, что вы делали или не делали с овцами. Ваша жена обратилась ко мне за консультацией, потому что вас обеспокоили ее менструальные выделения...
– Меня взволновало, что у нее идет кровь, – сказал Локхарт.
– Совершенно верно, ее месячные. Это называется менструацией.
– По-моему, это просто ужасно, – сказал Локхарт. – И меня это беспокоит.
Мэннета тоже многое беспокоило, но он старался не показать этого.
– Так вот, дело в том, что у каждой женщины...
– Леди, – раздраженно произнес Локхарт.
– Что леди?
– Не называйте мою жену женщиной. Она леди, прекрасная, ангелоподобная, ослепительная...
Доктор Мэннет забылся, и хуже того, он забыл о склонности Локхарта к насилию.
– Это неважно, – возразил он. – Любая женщина, способная заставить себя жить с мужиком, открыто признающим, что он предпочитает трахать овец, должна быть ангелом, и неважно, прекрасна и ослепительна она при этом или...
– Для меня важно, – сказал Локхарт.
Доктор Мэннет мгновенно опомнился и остановился:
– Хорошо. Учитывая, что миссис Флоуз леди, она, как всякая леди, раз в месяц в силу своей природы выделяет яйцеклетку, и эта яйцеклетка спускается по ее фаллопиевым трубам и, если она не оплодотворяется, то выделяется в форме...
Он снова остановился, ибо лицо Локхарта опять обрело выражение ацтекского бога.
– Что вы имеете в виду под «оплодотворяется»? – рявкнул Локхарт.
Мэннет попробовал объяснить процесс оплодотворения яйцеклетки так, чтобы не вызывать при этом дополнительных вспышек ярости.
– Вы поступаете следующим образом, – сказал он неестественно спокойно. – Вы вставляете свой пе... о Господи, ...вага член в ее влагалище и... О Боже! – Он в отчаянии остановился и встал с кресла.
Локхарт тоже встал.
– Опять вы за свое? – завопил он. – Вначале рассуждаете о том, как замарать мою жену, а теперь о том, что я должен совать свой член...
– Замарать? – воскликнул доктор, пятясь в угол. – Кто говорит о том, чтобы замарать?!
– А кто говорит об оплодотворении? Мы в огороде повышаем плодородие удобрением, навозом. Если вы думаете, что...
Но доктор Мэннет уже ничего не думал. Единственное, чего он хотел, это подчиниться своим инстинктам и удрать из кабинета прежде, чем этот маньяк-овцеэротоман снова в него вцепится.
– Сестра, сестра! – взывал он, видя, что Локхарт направляется к нему. – Бога ради!!! – Но гнев Локхарта внезапно прошел.
– И еще называет себя врачом, – бросил Локхарт и вышел. Доктор Мэннет обессиленно опустился в кресло. Приняв огромную дозу успокоительного, которое он запил хорошим глотком водки, Мэннет снова обрел способность связно мыслить и твердо решил раз и навсегда вычеркнуть чету Флоузов из списка своих пациентов.
– На порог их больше не пускайте, – приказал он сестре. – Под страхом смерти.
– Неужели мы ничем не можем помочь бедной миссис Флоуз? – спросила сестра. – Она такая приятная женщина.
– Я бы посоветовал ей как можно быстрее развестись, – зло ответил доктор Мэннет. – Если не это, то остается только стерилизация. Страшно подумать, что может родиться от этого типа...
Очутившись на улице, Локхарт постепенно успокаивался. Встреча с врачом происходила уже в конце дня, проведенного в одиночном заключении в пустом кабинете, где было совершенно нечего делать, и потому полученные от него советы стали последней каплей, переполнившей чашу. Локхарт шел и проклинал Лондон, Трейера, Мэннета, Ист-Пэрсли и весь этот безумный и прогнивший мир, в который он угодил в результате своего брака. Абсолютно все в этом мире вступало в противоречие с тем, во что его приучили верить. Вместо бережливости здесь были обеды за счет фирмы и откровенно грабительские антиинфляционные поправки к учетным ставкам. Мужчины отличались не мужеством и красотой, но лишь отъявленной трусостью – вопли врача, призывавшего на помощь, вызывали такое презрение к этому человеку, что его даже противно было бы ударить. Облик каждого здания был безобразен и свидетельствовал о жалкой погоне за утилитарностью. И как бы венцом всего была непреходящая, всеобщая, не оставляющая ни на минуту озабоченность чем-то, что называлось сексом, и чем грязные мелкие трусы вроде доктора Мэннета хотели бы подменить настоящую любовь. Локхарт шел по улице, раздумывая о своей любви к Джессике. Это было чистое, святое, прекрасное чувство. Он видел себя в роли ее защитника, и ему была глубоко отвратительна сама мысль о том, что ради утверждения себя в каких-то супружеских обязанностях он должен причинить ей боль. Он прошел мимо газетного киоска, на полках которого были разложены журналы с голыми или прикрытыми только короткими и прозрачными накидками девицами. От одной мысли, что они кому-то могут казаться привлекательными, его мощная плоть восстала с возмущением. Этот мир был явно гнилым и продажным. Локхарт мечтал о том, чтобы снова оказаться во Флоуз-Холле, с ружьем в руках, на охоте; а Джессика могла бы сидеть на выложенной камнем кухне, возле черной чугунной печи, ожидая, когда он вернется с добычей к ужину. И чем больше он думал об этом, тем сильнее нарастала в нем решимость сделать все, чтобы его мечты сбылись.
Настанет день, и он обрушится на этот грязный и прогнивший мир, навяжет ему свою волю, кто бы и что бы ни противостояло ему; и тогда люди узнают, что значит выводить Локхарта Флоуза из себя. Размышляя подобным образом, он как-то забыл о том, что ему еще надо вернуться домой. Спохватившись, он хотел было сесть на автобус. Но до Сэндикот-Кресчент было всего шесть миль, а Локхарт привык проделывать за день по тридцать по заросшим болотам Порубежья. Испытывая яростную злость ко всем на свете, кроме Джессики, деда и Додда, Локхарт энергично зашагал в сторону дома.
Глава пятая
Бывшая миссис Сэндикот, жившая теперь во Флоуз-Холле, отнюдь не разделяла тоски Локхарта по этим местам. Она готова была дать старому Флоузу что угодно – лучше всего бы стрихнин, – лишь бы очутиться снова в стенах уютного дома на Сэндикот-Кресчент, в окружении своих друзей и знакомых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Доктор Мэннет ухватился за последнее выражение, увидев в нем признак предрасположенности к связям с животными:
– Ага, значит, подстрелив овцу, вы ее потом трахали?
– Что я делал? – переспросил Локхарт, много раз слышавший это слово от Трейера, который часто употреблял его в разговорах с Локхартом и о нем, но обычно как прилагательное и в сочетании со словом «идиот».
– Ну, вы знаете что, – сказал Мэннет.
– Может быть, и делал, – сказал Локхарт, на самом деле не вытворявший ничего подобного. – А потом мы их ели.
Доктора Мэннета передернуло. Еще немного таких откровений, и ему самому потребуется врач.
– Мистер Флоуз, – спросил он, намереваясь сменить тему разговора, – сейчас уже неважно, что вы делали или не делали с овцами. Ваша жена обратилась ко мне за консультацией, потому что вас обеспокоили ее менструальные выделения...
– Меня взволновало, что у нее идет кровь, – сказал Локхарт.
– Совершенно верно, ее месячные. Это называется менструацией.
– По-моему, это просто ужасно, – сказал Локхарт. – И меня это беспокоит.
Мэннета тоже многое беспокоило, но он старался не показать этого.
– Так вот, дело в том, что у каждой женщины...
– Леди, – раздраженно произнес Локхарт.
– Что леди?
– Не называйте мою жену женщиной. Она леди, прекрасная, ангелоподобная, ослепительная...
Доктор Мэннет забылся, и хуже того, он забыл о склонности Локхарта к насилию.
– Это неважно, – возразил он. – Любая женщина, способная заставить себя жить с мужиком, открыто признающим, что он предпочитает трахать овец, должна быть ангелом, и неважно, прекрасна и ослепительна она при этом или...
– Для меня важно, – сказал Локхарт.
Доктор Мэннет мгновенно опомнился и остановился:
– Хорошо. Учитывая, что миссис Флоуз леди, она, как всякая леди, раз в месяц в силу своей природы выделяет яйцеклетку, и эта яйцеклетка спускается по ее фаллопиевым трубам и, если она не оплодотворяется, то выделяется в форме...
Он снова остановился, ибо лицо Локхарта опять обрело выражение ацтекского бога.
– Что вы имеете в виду под «оплодотворяется»? – рявкнул Локхарт.
Мэннет попробовал объяснить процесс оплодотворения яйцеклетки так, чтобы не вызывать при этом дополнительных вспышек ярости.
– Вы поступаете следующим образом, – сказал он неестественно спокойно. – Вы вставляете свой пе... о Господи, ...вага член в ее влагалище и... О Боже! – Он в отчаянии остановился и встал с кресла.
Локхарт тоже встал.
– Опять вы за свое? – завопил он. – Вначале рассуждаете о том, как замарать мою жену, а теперь о том, что я должен совать свой член...
– Замарать? – воскликнул доктор, пятясь в угол. – Кто говорит о том, чтобы замарать?!
– А кто говорит об оплодотворении? Мы в огороде повышаем плодородие удобрением, навозом. Если вы думаете, что...
Но доктор Мэннет уже ничего не думал. Единственное, чего он хотел, это подчиниться своим инстинктам и удрать из кабинета прежде, чем этот маньяк-овцеэротоман снова в него вцепится.
– Сестра, сестра! – взывал он, видя, что Локхарт направляется к нему. – Бога ради!!! – Но гнев Локхарта внезапно прошел.
– И еще называет себя врачом, – бросил Локхарт и вышел. Доктор Мэннет обессиленно опустился в кресло. Приняв огромную дозу успокоительного, которое он запил хорошим глотком водки, Мэннет снова обрел способность связно мыслить и твердо решил раз и навсегда вычеркнуть чету Флоузов из списка своих пациентов.
– На порог их больше не пускайте, – приказал он сестре. – Под страхом смерти.
– Неужели мы ничем не можем помочь бедной миссис Флоуз? – спросила сестра. – Она такая приятная женщина.
– Я бы посоветовал ей как можно быстрее развестись, – зло ответил доктор Мэннет. – Если не это, то остается только стерилизация. Страшно подумать, что может родиться от этого типа...
Очутившись на улице, Локхарт постепенно успокаивался. Встреча с врачом происходила уже в конце дня, проведенного в одиночном заключении в пустом кабинете, где было совершенно нечего делать, и потому полученные от него советы стали последней каплей, переполнившей чашу. Локхарт шел и проклинал Лондон, Трейера, Мэннета, Ист-Пэрсли и весь этот безумный и прогнивший мир, в который он угодил в результате своего брака. Абсолютно все в этом мире вступало в противоречие с тем, во что его приучили верить. Вместо бережливости здесь были обеды за счет фирмы и откровенно грабительские антиинфляционные поправки к учетным ставкам. Мужчины отличались не мужеством и красотой, но лишь отъявленной трусостью – вопли врача, призывавшего на помощь, вызывали такое презрение к этому человеку, что его даже противно было бы ударить. Облик каждого здания был безобразен и свидетельствовал о жалкой погоне за утилитарностью. И как бы венцом всего была непреходящая, всеобщая, не оставляющая ни на минуту озабоченность чем-то, что называлось сексом, и чем грязные мелкие трусы вроде доктора Мэннета хотели бы подменить настоящую любовь. Локхарт шел по улице, раздумывая о своей любви к Джессике. Это было чистое, святое, прекрасное чувство. Он видел себя в роли ее защитника, и ему была глубоко отвратительна сама мысль о том, что ради утверждения себя в каких-то супружеских обязанностях он должен причинить ей боль. Он прошел мимо газетного киоска, на полках которого были разложены журналы с голыми или прикрытыми только короткими и прозрачными накидками девицами. От одной мысли, что они кому-то могут казаться привлекательными, его мощная плоть восстала с возмущением. Этот мир был явно гнилым и продажным. Локхарт мечтал о том, чтобы снова оказаться во Флоуз-Холле, с ружьем в руках, на охоте; а Джессика могла бы сидеть на выложенной камнем кухне, возле черной чугунной печи, ожидая, когда он вернется с добычей к ужину. И чем больше он думал об этом, тем сильнее нарастала в нем решимость сделать все, чтобы его мечты сбылись.
Настанет день, и он обрушится на этот грязный и прогнивший мир, навяжет ему свою волю, кто бы и что бы ни противостояло ему; и тогда люди узнают, что значит выводить Локхарта Флоуза из себя. Размышляя подобным образом, он как-то забыл о том, что ему еще надо вернуться домой. Спохватившись, он хотел было сесть на автобус. Но до Сэндикот-Кресчент было всего шесть миль, а Локхарт привык проделывать за день по тридцать по заросшим болотам Порубежья. Испытывая яростную злость ко всем на свете, кроме Джессики, деда и Додда, Локхарт энергично зашагал в сторону дома.
Глава пятая
Бывшая миссис Сэндикот, жившая теперь во Флоуз-Холле, отнюдь не разделяла тоски Локхарта по этим местам. Она готова была дать старому Флоузу что угодно – лучше всего бы стрихнин, – лишь бы очутиться снова в стенах уютного дома на Сэндикот-Кресчент, в окружении своих друзей и знакомых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81