Не только европейские короли, но и каждый немецкий курфюрст, герцог, рейхсграф, вольные города и даже монастыри имели при венском дворе своих послов. Венские придворные исчислялись десятками тысяч. На блистательных балах и приемах, на завтраках и обедах эта армия сановников пережевывала не столько изысканную пищу, сколько политические сплетни и дипломатические новости. Отсюда, нередко прямо с балов и обедов, полупьяные курьеры развозили эти слухи по европейским столицам,
Еще будучи в Вене, Прокофий Богданович все это подметил и в глухую карловицкую дыру собственный канал информации наладил. Подьячий Михайло Волков, оставленный Возницыным в Вене сторожить посольский двор, оказался расторопным малым. Он регулярно, два раза в неделю, посылал Прокофию Богдановичу на берег Дуная австрийские газеты - куранты, а главное - информацию о политических новостях, обсуждавшихся в дипломатических салонах Вены.
Так что не был отрезан от жизни Прокофий Богданович. И даже в заброшенных на край света Карловицах держал в руках скользкие ниточки европейской политики.
Но из всего потока информации особо выделял все, что было связано с Москвой. По крупинкам собирал самые разнообразные сведения, порой и противоречивые, пытаясь, как из мозаики, составить цельную картину московской политики.
Вена и для такой аналитической работы была самым подходящим местом. Не только потому, что Вена с Россией отношения поддерживала, а во дворцах венских нередко шушукались, пересказывая депеши, которые слал из Москвы венский посол Гвариент. Было и другое, может быть, еще более важное, с точки зрения Прокофия Богдановича.
Через Вену тогда пролегал путь, по которому десятки молодых людей ехали из Москвы на Запад обучаться математике, естествознанию и мореплаванию. Навстречу им двигались сотни офицеров, кораблестроителей, мореходов, фабричных и иных мастеров. И каждый что-либо интересное да скажет. Из этого потока и удил Прокофий Богданович нужные ему сведения - сначала сам, когда был в Вене, а затем через Волкова.
Но самыми интересными были, конечно же, встречи с русскими гонцами, которые раз, а то и два раза в месяц привозили Возницыну из Москвы почту. Радушно встречал промерзших и усталых курьеров Прокофий Богданович. Жарко топил печь, стол уставлял всякой снедью, не скупился, а главное подливал, что покрепче. А уж потом расспрашивал дотошно, с пристрастием, почти что пытал, только ласкою - как могут делать только те, кто живет на чужбине, а помыслами дома: в Твери, Туле, Воронеже, и, уж конечно, в шумной, грязной, но до боли родной Москве. Ведь что русский человек за границей - от тепла и ласки, да от выпитого размякнет и станет рассказывать хоть и мало знакомому, но своему соотечественнику, тем более послу, все, что знает. А знали курьеры хоть мало, да слышали много, о чем в теремах, да на площадях и еще в корчмах на бесконечных трактах говорили люди. Все это слухи, конечно, но и их знать надо - они "направления умов" показывают.
А слухи из Москвы ползли темные, непонятные, а то и вовсе страшные.
* * *
С восходом солнца 26 августа 1698 г. по Москве прошел слух: царь вернулся. Он прибыл в белокаменную накануне вечером, никого не предупредив. В Кремль не заезжал, но, проводив Лефорта, оказался в Немецкой слободе и поспешил к Анне Монс. Крепка, значит, была любовь - и полуторагодичная разлука не повлияла. А после укатил в Преображенское отсыпаться.
С утра, по мере того как молва о его приезде катилась по Москве все дальше и дальше, в Преображенское стали съезжаться бояре и дворяне, чтобы приветствовать царя с возвращением, показать ему свою любовь и преданность. Вопреки обычаям, вход во дворец в это утро был открыт всякому.
Петр, по свидетельству очевидцев, которое дошло и до Вены, выглядел довольным. Едва ли он притворялся, скрывая свои истинные чувства, да и не в обычае Петра было в чем-либо себя стеснять. Он, видимо, и вправду был рад, что вернулся домой после долгого и муторного путешествия...
По старой московской традиции бояре попадали на колени, но Петр стал их поднимать, обнимать и целовать, как близких друзей. Слезы умиления застилали глаза. Но что это? Неожиданно и непонятно откуда Петр выхватывает огромные ножницы, какими пользуются цирюльники, и режет боярам бороды, Первой жертвой стал застывший от изумления боярин Шеин - тот самый, который совсем недавно разгромил восставших стрельцов под Новым Иерусалимом. За ним - князь Ромодановский, преданность которого Петру сравнивали с собачьей. Одна за другой падали на пол боярские бороды, и вскоре в зале не осталось никого, кто мог бы ернически ткнуть пальцем в мерзко омленное лицо другого. Вокруг были новые незнакомые лица с тлыми красными щеками, мокрыми губами, отвислыми подбородками. Тьфу, срам какой!
И после этого, где бы ни появлялся Петр - на балу или на ужине, все, кто был с бородами, уходили безбородыми. Неделю спустя после возвращения на балу у боярина Шеина он приказал придворному шуту Якову Тургеневу исполнять роль брадобрея, и тот бегал по зале с острой бритвой, кромсая налево и направо ненавистные бороды. Ох и тяжко пришлось их владельцам: бороды были длинными и густыми, а брили их по-сухому и наспех, вместе с кожей и мясом. Но никто не осмеливался протестовать Петр больно драл за уши тех, кто пробовал выказать недовольство.
Не поверил было Прокофий Богданович этим гнусным слухам. Но нет, по всем линиям сходилось - бреют бороды всем, кроме попов и крестьян. И уже потом, ночью, обдумывая услышанное, ежился Возницын, дрожащей рукой ощупывал свою холеную роскошную бороду: ну как же без нее? Ведь для каждого православного борода - это символ веры и самоуважения. Она от Бога. Бороду носили пророки, апостолы, да и сам Иисус Христос. Еще Иван Грозный говаривал, что бритье бороды есть грех, который не смоет кровь всех великомучеников. Раньше священники на Руси отказывали в благословении безбородому. Правда, молодежь над бородой посмеивается, но патриарх Адриан совсем недавно возвестил, что Бог создал человека бородатым: только коты и псы не имеют ее. Как же теперь быть?
Или вот другое, что тоже трудно укладывалось в голове. Еще кромсались бороды, а по Москве уже слух пополз: царь ополчился на русскую одежду.
Сопровождая царя за границей, видел Возницын, что эта одежда Петру не нравится. Работать в ней нельзя мешает, по улице не пройдешь - народ глаза пялит, пальцами тычет, как на чудище заморское. Поэтому царь в простом немецком платье ходил, и, глядя на него, Петровы люди так же поступали. Даже великий посол Федор Головин, живя в Амстердаме, не только к устрицам пристрастился, но и облачился во французский камзол.
Рассказывают, что князь Ромодановский этому не поверил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47