Тут бы и взять Ваську да размотать как следует - как к нему Софьино письмо попало. Да нет его: поспешил боярин Шеин, не дознавшись главного, отрубить Ваське голову на берегу тихой Истры. А может, специально так сделал, чтоб концы в воду?
Поэтому принялисъ за других. Знали, не знали всех пытали, каждое слово с кровью выдавливали, огнем выжигали. Из этих слов, как из мозаики, такая картина складывалась. Стрелец Васька Тума, будучи, наверное, всему делу подстрекатель, установил контакт с Софьей еще весной на Пасху, когда группа беглых стрельцов по Москве шастала. Этот Васька приискал какую-то нищенку и велел ей пойти в Девичий к Софье, чтобы уведомить о приходе беглых стрельцов на Москву. Нищенка будто бы выполнила это поручение и передала Софьины слова: мало, мол, вас, стрельцов, - вот будете всеми четырьмя полками, тогда другое дело. Во второй раз вынесла нищенка письмо от Софьи, которое и привез Тума.
Еще жарче запылал огонь, затрещали кости, и выяснилось, что та нищенка живет тут, неподалеку, у Васькиной сестры в Бережках, и зовут ее Степановной. Не теряя минуты, послали людей, и действительно сыскалась старая нищенка. Тотчас подняли старуху на дыбу, дали кнута, но она ни в чем не призналась. Несмотря на возраст, подняли ее на дыбу во второй раз, и опять молчала Степановна, а потом вскорости взяла да и померла. С ней и ниточка к Софье порвалась.
А что письмо, так оно вроде бы точно было. Его многие видели, а еще больше слышали, когда зачитывалось оно перед войском. Куда делось? Артюшка Маслов признался, что, когда потерпели стрельцы поражение под Новым Иерусалимом, он самолично "то письмо изодрал и втоптал в нивоз у крайнего двора с приезда и огорода крестьянского". Иди ищи теперь ветра в поле.
Тогда Петр оставил на время стрельцов и занялся женским персоналом своих сестер Милославских.
Сколько же пустой бабской ерунды выплыло на свет под истошные крики пытаемых девок. Сколько напраслины и оговоров возвели они друг на друга, да и на первых встречных. Но ничего нового следствие от них не получило. Разве что об обмене грамотками, который шел между теремами и Девичьим. Их прятали в кушанья, которые сестры по тогдашнему обычаю посылали друг другу на святые праздники. Но в них вроде бы ничего серьезного не было.
Тогда - это было 27 сентября - Петр сам поехал в Девичий монастырь, чтобы допросить Софью.
Они не виделись 9 лет, и, надо полагатъ, их встреча была не из приятных. Проныра и сплетник Корб, питавшийся слухами со всей Москвы, записал в дневнике, что при встрече из глаз у обоих потекли слезы... Врал, наверное, - оба были не из слезливых, да и с детства ненавидели друг друга.
Конечно, о пытках не могло быть и речи - ведь это была сестра. Но по одной из версий Петр вроде бы жестко намекнул: ждет, мол, тебя судьба шотландской королевы Марии, иными словами, смерть.
Но Софья была твердый орешек. Она категорически отрицала, что писала письмо стрельцам, а Васьки Тумы и знать не знала. На вопрос же о том, что стрельцы приглашали ее в правительницы, отвечала даже с насмешкой, что, дескать, правила Россией семь лет, и стрельцы, видно, добром ее вспоминают.
Так ничего и не добился Петр от сестры. И лишь через две недели дознались, что была передача писем от стрельцов в терем к царевне Марфе. А к стрельцам два письма - одно из Девичьего, а другое - из терема. И оба раза передавала письма стрельчиха Анютка Никитина. Она сразу же повинилась: приходила, мол, к Девичьему помолиться. А к ней старушка из монастыря и просит, чтоб снесла письмецо Ваське Туме, да с наказом, чтобы шли все полки к Москве для того, что государя за морем в животе не стало. Зто письмо с наказом и передала она Ваське Туме у него на дворе, на Арбате, у церкви Николы Явленного.
Казалось бы, вот она нужная ниточка к Софье. Но сколько ее ни тянули, сколько ни пытали Анютку и других женщин по ее указке, ниточка та обрывалась. Так и неясно, передавала Анюта письмо или со страху на себя наговорила.
Петр сохранил сестре жизнь, но принял все меры, чтобы никогда больше она не могла вмешаться в политику. Софья была пострижена в монахини под именем Сусанны и до конца дней заточена в Новодевичий монастырь. Сотня солдат постоянно несла караул, пресекая все ее связи с внешним миром. Так прожила она шесть лет и умерла в 1704 году в возрасте 47 лет.
* * *
30 сентября начались казни. Тут же в Преображенском на зеленом лужку за казармами отрубили головы четырем стрельцам. Остальных приговоренных (196 человек) повезли в Москву.
На площади у ворот при въезде в столицу виселицы уже стояли. Надо полагать, это были Покровские ворота - другой дороги из Преображенского в Москву не было.
С раннего утра валил сюда народ, и площадь словно набухала, готовая лопнуть и смять частокол из солдат, окружавших эшафот. Когда повезли осужденных, площадь смолкла. Они сидели по двое в небольших московских телегах, спиной к спине, держа в руках зажженные восковые свечи, как последнее напутствие леред смертью. За возками с воем и плачем бежали их жены п матери, дети. Пропустив возки, ряды солдат сомкнулись, отгородив их и зловещий холм с виселицами от остального мира, и тогда общий стон пронесся по толпе. И снова тишина.
Тут появился Петр - на коне, в зеленом польском кафтане, подаренном, как шептались, Августом. За ним свита из многих знатных людей: Лефорт, Автоном Головин... Из карет наблюдали за происходящим послы - австрийский, польский и датский.
"Воры и изменники, и клятвопреступники, и бунтовщики..." - зычным голосом начал выкрикивать дьяк первые, но уже все предрешавшие слова приговора. И тогда народ снова заволновался, а Петр стал кричать в толпу, чтобы слушали внимательно. Со значением кричал.
"...А в распросе и с пыток все сказали, что было приттить к Москве и на Москве, учиия бунт, бояр побить и Немецкую слободу разорить и немцев побить, и чернь возмутить - всеми четырьмя полками ведали и умышляли. И за то ваше воровство великий госудирь царь и великий князь Петр Алексеевич всея Великие и Милые и Белые России самодержец указал казнить смертью", - надрывался дьяк, как камни, швыряя в толпу увесистые слова.
А потом повезли стрельцов "казнь править" у всех городских ворот Коломенских, Серпуховских и Калужских в Замоскворечье. А по сю сторону реки - у Смоленских, Никитских, Тверских, Петровских, Сретенских, Мясницких, Покровских, Семеновских и Таганных. Не забыли и съезжие избы бунтовавших полков, и там виселицы поставили...
Толпа у Покровских ворот не редела. Медленно, один за одним взбирались осужденные на эшафот. Им мешали цепи и колоды, но каждый непременно хотел взойти сам, без посторонней помощи, как будто от этого зависела его судьба. А взобравшись, вздыхали облегченно и по обычаю широко крестились на все четыре стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47