Пермяки ею миром правят, вогульцы — войною. А мы взаперти сидим, стены ладим повыше да покрепче, и глаза пучим, как их деревянные болваны.
— Пора, Аникиевич, разберемся с волками, одним ворогом меньше станет.
Строганов поставил ковшик на лавку, и принялся промывать лицо березовым настоем:
— Есть у меня парнишка, Пахомием кличут, безусый еще, совсем малец. Отец его был знатным следопытом, настоящим крещеным лешаком. За зиму столько мягкой рухляди наготовит, что и царю нестыдно преподнесть будет!
— Что с ним случилось? — Карий подал Строганову рушник.
Григорий тщательно утер глаза, затем уши и бороду, а потом начал не спеша вытирать руки.
— Извели, окаянные. Не то ядом, не то порчу наслали. В месяц высох мужик, сгорел, как лучина.
— Искали виновных?
— Искали! Бенька Латинянин, почитай, половине девок титьки перещупал, да десяти все волосы с тела обрил! Представляешь, каков паскудец! Так после сего ребята его так отделали, что он чуть было в нашу веру не покрестился. Я не позволил. Сказал, что у нас в правую веру силком никого не гонят. А мужикам наказ дал, что кто опять Беньку дерзнет бить, тому собственноручно ноздри рвать стану!
— Помогли уговоры?
— Как иначе? Ясно, помогли. Только Бенька все равно боится из хором выходить. Целыми днями сидит, да книжки латинские читает. Ну, да и аминь с ним, пусть себе, читает. Глядишь, и он в хозяйстве на что сгодится!
Карий усмехнулся, подумав, что Строганов наверняка точно так же думает и о нем.
— Сведи-ка меня с твоим Пахомием. Погляжу на него, потолкую, может, что и передалось ему от отца.
Строганов вышел в предбанник, залез в катаные чуни и укутался в тулуп:
— Добро, Данила, добро! Сейчас же кликну Пахомку, вместе посидим, да покумекаем. Как говорится, не так трудно сделать, как тяжело задумать. Пора бить волков: не все им Масленица!
***
— Волк, все ра-авно, что человек, ищет лучшей дооли через чужую кро-овь, да идолу, лесному Царьку, мо-олится, — смущенный, что сидит за одним столом с самим Строгановым, Пахом заикался, беспрестанно от волнения теребя мочку уха. — Только алчность их превы-ыше человеческой жа-адности, да ярость ихняя слепа, оттого и вера их сла-абже нашей.
— Ты, отроча, прежде чем рот открыть, крепко подумай, — негодуя, Григорий Аникиевич, хлопнул по столу ладонью. — Битый час травишь нам побасенки! Ты не о вере волчьей толкуй, говори, как можно побыстрее извести проклятое племя!
— То не са-ам умыслил, то меня ба-атюшка учил, — Пахомий потупил глаза полные слез. — Сперва велите ска-азывать без утайки, а потом бра-аните.
— Никто тебя не бранит, — ободрил паренька Данила. — Непривычно говоришь, путано, как не усомниться?
— Вера-то гла-авней всего будет, — Пахомий виновато посмотрел на Строганова. — Убьешь волка без веры, та-ак его дух в чело-овека войдет, изведешь стаю — столько ж людей станут во-олками.
— Не верю! Чертовщина, да и только! — Григорий Аникиевич смачно выругался, но, вспомнив о начавшемся посте, смирил гнев и троекратно перекрестился. — Видишь, дурья башка, во искушение вводишь!
Он встал из-за стола, походил по комнате и быстрым, не терпящим возражения голосом сказал:
— Теперь подробно рассказывай, как надобно привадить волков, как обложить кумачовыми лентами, как расположить загонщиков и стрелков. Когда всех волков перебьем, знатное богомолье устроим, монастырь добром пожалуем, глядишь, святыми молитвами и прогоним волчий дух!
— Не тот ли дух, Григорий Аникиевич, изгнать хочешь, что веками в Пыскорской пещере хоронится?
— Свят, свят, свят! — Строганов подошел к образам и, крестясь, стал читать трисвятое: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас…»
Закончив молитву, вновь сел к столу и, смягчившись сердцем, сказал:
— Да будет, отроча, по-твоему! Неспроста учил Господь, что утаит от мудрых да разумных, то откроет младенцам. С чего начнем?
Услышав строгановское одобрение, Пахомий воспрянул духом и стал говорить, уже не заикаясь:
— Надобно по волчьему следу походить. И там, где следы сходятся, поставить ихнее капище.
— Услышал бы отец Варлаам, о чем мы сейчас говорим, — вздохнул Строганов, но тут же махнул рукой. — Валяй, сказывай, какое капище надо ставить?
— Волчье, — глаза Пахома азартно заблестели. — Для того на распутье надо вкопать бревно — волчьего истукана, чтобы оно на сажень или аршина на три из земли торчало. Затем, привязать к нему убитого лося, да так, чтобы головой на вершину насел, а задними копытами ткнулся в снег.
— Может, корову привяжем, или свинью? — Строганов вопросительно посмотрел на Пахомку. — Я слышал, что волков еще и на козу ловят.
— Нет, нельзя! — запальчиво отрезал Пахомий. — Сохатый не еда, и не приманка, это ихний Царь! Они не жрать на капище придут, а соберутся учинить волчью службу. И покудова голова лосяти будет на истукане, вовек с того места не уйдет стая, хоть живыми их режь, хоть огнем жги!
— Вот это мне по нутру! Кот видит молоко, да у него рыло коротко. А ты, Данила, что думаешь?
— Если в стае будет хотя бы пять волков, вроде того, с каким столкнулся по дороге в Орел, то нас ожидает кровавая резня, — спокойно ответил Карий. — Много народа с собой не возьмешь, в лесу только друг дружке мешать станут, да с испугу сами себя перестрелять могут. Да и на рану эти звери очень крепки — хуже медведя будут. Еще надо помнить, что в бою волк дерется до победы или до смерти. Пока не известно, кто из нас возьмет верх.
***
Весть о готовящемся волчьем лове облетела городок быстро. Впрочем, Строганов о нем и не скрывал, решив покончить с пришлой стаей на великомученика Феодора Тирона, утверждая, что нашел способ снискать покровительство святого воина, доверив руководство своим отрядом юному новобранцу. Пока отрок искал в лесу место под звериное капище, Григорий Аникиевич принялся отбирать людей, желающих поучаствовать в облаве. Строганов платил щедро, и от охочих отбоя не было, но Карий настоял на том, чтобы взять в дело не больше дюжины стоящих стрелков.
Поутру третьего дня к строгановскому двору ворвался негодующий Трифон. Неистовствовал у ворот, колошматя поленом не противящуюся побоям стражу, вопия:
— Слушай меня, неверный и блудный божий раб! Забыл ли ты заповедь: не делать идолов? Ответствуй, проклятый отступник, отвори ворота, пусти на двор, окаянный!
Григорий Аникиевич с укоризной посмотрел на Карего:
— Зачем ты его сюда притащил? Сидел бы себе в Пыскорах, да мучил братию. Там от него уже все наплакались.
— Отворять пойдешь? Хочешь, вместе потолкуем?
— Куда там, отворять! Он мне весь двор разнесет и самому голову проломит! Всыпать бы ему плетей, так ведь грех, святой человек! — Строганов раздосадовано махнул рукой. — Пойду, через ворота поговорю, авось уймется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Пора, Аникиевич, разберемся с волками, одним ворогом меньше станет.
Строганов поставил ковшик на лавку, и принялся промывать лицо березовым настоем:
— Есть у меня парнишка, Пахомием кличут, безусый еще, совсем малец. Отец его был знатным следопытом, настоящим крещеным лешаком. За зиму столько мягкой рухляди наготовит, что и царю нестыдно преподнесть будет!
— Что с ним случилось? — Карий подал Строганову рушник.
Григорий тщательно утер глаза, затем уши и бороду, а потом начал не спеша вытирать руки.
— Извели, окаянные. Не то ядом, не то порчу наслали. В месяц высох мужик, сгорел, как лучина.
— Искали виновных?
— Искали! Бенька Латинянин, почитай, половине девок титьки перещупал, да десяти все волосы с тела обрил! Представляешь, каков паскудец! Так после сего ребята его так отделали, что он чуть было в нашу веру не покрестился. Я не позволил. Сказал, что у нас в правую веру силком никого не гонят. А мужикам наказ дал, что кто опять Беньку дерзнет бить, тому собственноручно ноздри рвать стану!
— Помогли уговоры?
— Как иначе? Ясно, помогли. Только Бенька все равно боится из хором выходить. Целыми днями сидит, да книжки латинские читает. Ну, да и аминь с ним, пусть себе, читает. Глядишь, и он в хозяйстве на что сгодится!
Карий усмехнулся, подумав, что Строганов наверняка точно так же думает и о нем.
— Сведи-ка меня с твоим Пахомием. Погляжу на него, потолкую, может, что и передалось ему от отца.
Строганов вышел в предбанник, залез в катаные чуни и укутался в тулуп:
— Добро, Данила, добро! Сейчас же кликну Пахомку, вместе посидим, да покумекаем. Как говорится, не так трудно сделать, как тяжело задумать. Пора бить волков: не все им Масленица!
***
— Волк, все ра-авно, что человек, ищет лучшей дооли через чужую кро-овь, да идолу, лесному Царьку, мо-олится, — смущенный, что сидит за одним столом с самим Строгановым, Пахом заикался, беспрестанно от волнения теребя мочку уха. — Только алчность их превы-ыше человеческой жа-адности, да ярость ихняя слепа, оттого и вера их сла-абже нашей.
— Ты, отроча, прежде чем рот открыть, крепко подумай, — негодуя, Григорий Аникиевич, хлопнул по столу ладонью. — Битый час травишь нам побасенки! Ты не о вере волчьей толкуй, говори, как можно побыстрее извести проклятое племя!
— То не са-ам умыслил, то меня ба-атюшка учил, — Пахомий потупил глаза полные слез. — Сперва велите ска-азывать без утайки, а потом бра-аните.
— Никто тебя не бранит, — ободрил паренька Данила. — Непривычно говоришь, путано, как не усомниться?
— Вера-то гла-авней всего будет, — Пахомий виновато посмотрел на Строганова. — Убьешь волка без веры, та-ак его дух в чело-овека войдет, изведешь стаю — столько ж людей станут во-олками.
— Не верю! Чертовщина, да и только! — Григорий Аникиевич смачно выругался, но, вспомнив о начавшемся посте, смирил гнев и троекратно перекрестился. — Видишь, дурья башка, во искушение вводишь!
Он встал из-за стола, походил по комнате и быстрым, не терпящим возражения голосом сказал:
— Теперь подробно рассказывай, как надобно привадить волков, как обложить кумачовыми лентами, как расположить загонщиков и стрелков. Когда всех волков перебьем, знатное богомолье устроим, монастырь добром пожалуем, глядишь, святыми молитвами и прогоним волчий дух!
— Не тот ли дух, Григорий Аникиевич, изгнать хочешь, что веками в Пыскорской пещере хоронится?
— Свят, свят, свят! — Строганов подошел к образам и, крестясь, стал читать трисвятое: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас…»
Закончив молитву, вновь сел к столу и, смягчившись сердцем, сказал:
— Да будет, отроча, по-твоему! Неспроста учил Господь, что утаит от мудрых да разумных, то откроет младенцам. С чего начнем?
Услышав строгановское одобрение, Пахомий воспрянул духом и стал говорить, уже не заикаясь:
— Надобно по волчьему следу походить. И там, где следы сходятся, поставить ихнее капище.
— Услышал бы отец Варлаам, о чем мы сейчас говорим, — вздохнул Строганов, но тут же махнул рукой. — Валяй, сказывай, какое капище надо ставить?
— Волчье, — глаза Пахома азартно заблестели. — Для того на распутье надо вкопать бревно — волчьего истукана, чтобы оно на сажень или аршина на три из земли торчало. Затем, привязать к нему убитого лося, да так, чтобы головой на вершину насел, а задними копытами ткнулся в снег.
— Может, корову привяжем, или свинью? — Строганов вопросительно посмотрел на Пахомку. — Я слышал, что волков еще и на козу ловят.
— Нет, нельзя! — запальчиво отрезал Пахомий. — Сохатый не еда, и не приманка, это ихний Царь! Они не жрать на капище придут, а соберутся учинить волчью службу. И покудова голова лосяти будет на истукане, вовек с того места не уйдет стая, хоть живыми их режь, хоть огнем жги!
— Вот это мне по нутру! Кот видит молоко, да у него рыло коротко. А ты, Данила, что думаешь?
— Если в стае будет хотя бы пять волков, вроде того, с каким столкнулся по дороге в Орел, то нас ожидает кровавая резня, — спокойно ответил Карий. — Много народа с собой не возьмешь, в лесу только друг дружке мешать станут, да с испугу сами себя перестрелять могут. Да и на рану эти звери очень крепки — хуже медведя будут. Еще надо помнить, что в бою волк дерется до победы или до смерти. Пока не известно, кто из нас возьмет верх.
***
Весть о готовящемся волчьем лове облетела городок быстро. Впрочем, Строганов о нем и не скрывал, решив покончить с пришлой стаей на великомученика Феодора Тирона, утверждая, что нашел способ снискать покровительство святого воина, доверив руководство своим отрядом юному новобранцу. Пока отрок искал в лесу место под звериное капище, Григорий Аникиевич принялся отбирать людей, желающих поучаствовать в облаве. Строганов платил щедро, и от охочих отбоя не было, но Карий настоял на том, чтобы взять в дело не больше дюжины стоящих стрелков.
Поутру третьего дня к строгановскому двору ворвался негодующий Трифон. Неистовствовал у ворот, колошматя поленом не противящуюся побоям стражу, вопия:
— Слушай меня, неверный и блудный божий раб! Забыл ли ты заповедь: не делать идолов? Ответствуй, проклятый отступник, отвори ворота, пусти на двор, окаянный!
Григорий Аникиевич с укоризной посмотрел на Карего:
— Зачем ты его сюда притащил? Сидел бы себе в Пыскорах, да мучил братию. Там от него уже все наплакались.
— Отворять пойдешь? Хочешь, вместе потолкуем?
— Куда там, отворять! Он мне весь двор разнесет и самому голову проломит! Всыпать бы ему плетей, так ведь грех, святой человек! — Строганов раздосадовано махнул рукой. — Пойду, через ворота поговорю, авось уймется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65