— замявшись, спросил Строганов. — Девица вроде…
— Девица, что в решете водица: глядишь, тут была, да вся через дыры утекла! — ухмыльнулся Истома. — Говорят тебе, не заглядывайся на девку, не ровен час какая возьмет, да присушит.
— А кабы и присушила! — лицо Максимки вспыхнуло стыдливым детским румянцем. — Любо на нее смотреть, а песни — век бы слушал!
Приказчик хотел было назвать мальчика дурнем, да вовремя остановился, укоризненно покачав головой:
— По себе птаху выбирать надобно. Не ровня она тебе. Да и старше твоего будет — вон вся округлилась, да в девичий цвет вошла! Ей не отроча, а муж надобен!
— Значит, подождет, пока я в мужеские года войду! — решительно ответил Максимка.
— Девка и есть девка: одному жена, да для всех нежна, — лукаво промолвил Истома. — Коли желание не остынет, и так в волю потешиться сможешь!
Максимка гневно затряс кудрявой головой:
— Я не хочу так! Она меня одного любить станет!
— Подрастешь, так захочешь! — знающе сказал Истома, похлопав мальчика по плечу. — Строгановы на том и стоят, что берут не то, что позволено по закону, а то, чего пожелают!
***
— Дуняшка, да не смейся ты, — Максимка сердито надул щеки и дернул девушку за рукав нарядного сарафана. — Вон, как перед парнями вырядилась! Небось, ночью вместе с другими в лес пойдешь?
— Все идут, и я пойду, не куковать же мне в городке с мужними бабами! — девушка посмотрела на Максимку, пожимая плечами. — Тебе какая печаль?
— Что если на кострах целоваться станут, да в реке купаться нагими… — волнуясь промолвил Максимка. — Ты тоже будешь?
— Мал ты еще, чтобы тебе о таких вещах сказывать! — захихикала Дуняша. — Может, и буду, а может, только на других глядеть стану! Не решила того. Был бы ты постарше, о сем бы вдоволь потолковали.
От волнения Максимка до крови закусил губу:
— Вот Истома считает, что я вовсе не мал. Как с ровным говорит. Приказчик, и тот со мною честь знает…
— Ну это он не тебе, себе честь делает, — заметила Дуняша. — Истома, хоть и приказчик, а на деле холоп строгановский! Вот и надеется по-холопьему, что ты подрастешь, и его не забудешь, за его рабскую учтивость заплатишь милостью.
— А ты от меня милости не хочешь подождать? — Максимка с надеждою заглянул в смеющиеся девичьи глаза. — Еще годков пять, и я в силу войду. Мы, Строгановы, ранние…
— Как же ты меня вознаградишь, коли услужу? — лукаво прищурилась Дуняша. — Денег дашь, али светлым теремом пожалуешь?
— Коли не станешь с мужиками знаться, и замуж ни за кого не пойдешь, так я за твою верность на тебе женюсь! — выпалил Максимка, утирая рукавом выступивший на лбу пот.
— Так тебе батюшка и позволил на простой девке ожениться! —рассмеялась Дуняша. — Вам девок из другого теста подыскивают, все одно, что породистых кобылиц!
— Супротив строгановского слова никто не устоит! — целуя нательный крест, истово перекрестился Максимка. — И батюшка про то крепко знает. Про то сам Аника всем своим потомкам заповедовал!
Дуняша снисходительно посмотрела на мальчика и ласково потрепала его по вихрастой голове:
— Ты малец еще, чего с неоперившегося отрока возьмешь? Нашлепает батюшка по заду вицей — и все твои словеса растают, как соль в водице.
— Коли сказал — так и будет! Строганов говорит все одно, что по живому режет. Старик то был или малец, не все ли равно? Отрезанный ломоть назад не приставишь.
Дуняша смеясь толкнула от себя Максимку и, видя как он неловко растянулся перед ней на земле, задорно сказала:
— Будет чушь-то молоть! Скоро к девкам на хороводы убегу, вот веселие где будет! Парни в шитых рубахах станут степенно похаживать мимо, да так и будут глазки о нас точить! — девушка мечтательно зажмурилась. — Хочешь, светик мой ясный, пока что для тебя одного спою да станцую?
В ответ Максимка утвердительно качнул головою.
Разгоряченная танцем, объятая радостным нетерпением Дуняша казалась мальчику алым цветком, который кружится в порыве ветра всего мгновение, который был рядом, да ускользнул из рук.
***
Купальская ночь томила, дразня возбужденными, не то человечьими, не то звериными, вскриками, заманивала в запретное лесное лоно, рассыпая по еще не успевшей остыть земле мерцающих светляков.
Максимка, внимая купальской ночи, дрожал от страха, прижимая к груди подсунутый Истомою охотничий свисток, для отпугивания беспокойных лешаков и неугомонных русалок.
— Ты, Максимушка, коли леший шалить будет, али встретишь в лесу какого паскудника за срамным делом, нагую русалию, то близко не подходи, что есть мочи свисти, да скорее ворочайся назад, — наставлял приказчик строгановского сына. — Я с самопалом поджидать стану, коли нечисть погонится, тут мы ее и окрестим!
— Нечистых пули не берут, — задумчиво пробурчал Максимка, — разве серебряных пуль налил?
— Помилуй, зачем же пули? — удивился Истома. — Отборной солью снаряжу! Потом будут, паскудники, до самых Петров и Павлов вымачивать.
— Серебряной пулей было бы вернее.
— Бог с тобой, Максим Яклевич! — рассмеялся Истома, — бесовщины на белом свете столь развелось, что на всех серебра не наберешься! А зарядишь в них солью, так соль опосля к тебе и возвратится! И беса помучишь, и убытку не потерпишь!
Максимка схватил свисток и сломя голову кинулся в темноту, туда, где слышался громкий мужской смех, откуда раздавались веселые манящие девичьи вскрики.
Укрывшись за обросшей мхом почернелой еловой корягой и затаив дыхание, Максимка впервые погружался в настоящую купальскую ночь, таинственную и терпкую, совсем не такую, о которой доводилось ему слышать от старой стряпухи Ярихи.
Посреди большой поляны, глухо закрытой лесом от посторонних взглядов, горело три костра, распаленные живым огнем: маленький, в локоть, другой побольше, в аршин, и просторный, не меньше сажени. Парни и девки, босоногие, одетые в одни рубахи, да увенчатые семитравными венками, с обязательно завитыми в них Иваном-да-Марьей, богородицкой травой и медвежьими ушками, взявшись за руки, вокруг костров вели посолонь нескончаемый хоровод.
Купальная ночка мала,
Златы ключи брала,
Зорю размыкала, росу отпускала,
Роса медовая, трава шелковая…
«Неужели здесь и моя Дуняша? — Максимка напряженно вглядывался в сокрытые большими венками девичьи лица. — Пожалуй, вот эта похожа…» Мальчик с досадою ударил рукою по мягкому мху. Повеяло сырым, холодным колодезным духом. Максимка суеверно оглянулся вокруг, ища глазами притаившегося в чащобе лешего, и поспешно перекрестясь, прошептал: «Спасова рука, Богородицын замок, Ангела стрела, сохраните душу мою. Поди прочь, леший!»
Хоровод двигался все быстрее и быстрее, плавные, неспешные движения сменялись порывистыми и быстрыми, размеренные шаги путались, танцующие то и дело начинали семенить, ломая и нарушая прежний, совпадающий с пением ритм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Девица, что в решете водица: глядишь, тут была, да вся через дыры утекла! — ухмыльнулся Истома. — Говорят тебе, не заглядывайся на девку, не ровен час какая возьмет, да присушит.
— А кабы и присушила! — лицо Максимки вспыхнуло стыдливым детским румянцем. — Любо на нее смотреть, а песни — век бы слушал!
Приказчик хотел было назвать мальчика дурнем, да вовремя остановился, укоризненно покачав головой:
— По себе птаху выбирать надобно. Не ровня она тебе. Да и старше твоего будет — вон вся округлилась, да в девичий цвет вошла! Ей не отроча, а муж надобен!
— Значит, подождет, пока я в мужеские года войду! — решительно ответил Максимка.
— Девка и есть девка: одному жена, да для всех нежна, — лукаво промолвил Истома. — Коли желание не остынет, и так в волю потешиться сможешь!
Максимка гневно затряс кудрявой головой:
— Я не хочу так! Она меня одного любить станет!
— Подрастешь, так захочешь! — знающе сказал Истома, похлопав мальчика по плечу. — Строгановы на том и стоят, что берут не то, что позволено по закону, а то, чего пожелают!
***
— Дуняшка, да не смейся ты, — Максимка сердито надул щеки и дернул девушку за рукав нарядного сарафана. — Вон, как перед парнями вырядилась! Небось, ночью вместе с другими в лес пойдешь?
— Все идут, и я пойду, не куковать же мне в городке с мужними бабами! — девушка посмотрела на Максимку, пожимая плечами. — Тебе какая печаль?
— Что если на кострах целоваться станут, да в реке купаться нагими… — волнуясь промолвил Максимка. — Ты тоже будешь?
— Мал ты еще, чтобы тебе о таких вещах сказывать! — захихикала Дуняша. — Может, и буду, а может, только на других глядеть стану! Не решила того. Был бы ты постарше, о сем бы вдоволь потолковали.
От волнения Максимка до крови закусил губу:
— Вот Истома считает, что я вовсе не мал. Как с ровным говорит. Приказчик, и тот со мною честь знает…
— Ну это он не тебе, себе честь делает, — заметила Дуняша. — Истома, хоть и приказчик, а на деле холоп строгановский! Вот и надеется по-холопьему, что ты подрастешь, и его не забудешь, за его рабскую учтивость заплатишь милостью.
— А ты от меня милости не хочешь подождать? — Максимка с надеждою заглянул в смеющиеся девичьи глаза. — Еще годков пять, и я в силу войду. Мы, Строгановы, ранние…
— Как же ты меня вознаградишь, коли услужу? — лукаво прищурилась Дуняша. — Денег дашь, али светлым теремом пожалуешь?
— Коли не станешь с мужиками знаться, и замуж ни за кого не пойдешь, так я за твою верность на тебе женюсь! — выпалил Максимка, утирая рукавом выступивший на лбу пот.
— Так тебе батюшка и позволил на простой девке ожениться! —рассмеялась Дуняша. — Вам девок из другого теста подыскивают, все одно, что породистых кобылиц!
— Супротив строгановского слова никто не устоит! — целуя нательный крест, истово перекрестился Максимка. — И батюшка про то крепко знает. Про то сам Аника всем своим потомкам заповедовал!
Дуняша снисходительно посмотрела на мальчика и ласково потрепала его по вихрастой голове:
— Ты малец еще, чего с неоперившегося отрока возьмешь? Нашлепает батюшка по заду вицей — и все твои словеса растают, как соль в водице.
— Коли сказал — так и будет! Строганов говорит все одно, что по живому режет. Старик то был или малец, не все ли равно? Отрезанный ломоть назад не приставишь.
Дуняша смеясь толкнула от себя Максимку и, видя как он неловко растянулся перед ней на земле, задорно сказала:
— Будет чушь-то молоть! Скоро к девкам на хороводы убегу, вот веселие где будет! Парни в шитых рубахах станут степенно похаживать мимо, да так и будут глазки о нас точить! — девушка мечтательно зажмурилась. — Хочешь, светик мой ясный, пока что для тебя одного спою да станцую?
В ответ Максимка утвердительно качнул головою.
Разгоряченная танцем, объятая радостным нетерпением Дуняша казалась мальчику алым цветком, который кружится в порыве ветра всего мгновение, который был рядом, да ускользнул из рук.
***
Купальская ночь томила, дразня возбужденными, не то человечьими, не то звериными, вскриками, заманивала в запретное лесное лоно, рассыпая по еще не успевшей остыть земле мерцающих светляков.
Максимка, внимая купальской ночи, дрожал от страха, прижимая к груди подсунутый Истомою охотничий свисток, для отпугивания беспокойных лешаков и неугомонных русалок.
— Ты, Максимушка, коли леший шалить будет, али встретишь в лесу какого паскудника за срамным делом, нагую русалию, то близко не подходи, что есть мочи свисти, да скорее ворочайся назад, — наставлял приказчик строгановского сына. — Я с самопалом поджидать стану, коли нечисть погонится, тут мы ее и окрестим!
— Нечистых пули не берут, — задумчиво пробурчал Максимка, — разве серебряных пуль налил?
— Помилуй, зачем же пули? — удивился Истома. — Отборной солью снаряжу! Потом будут, паскудники, до самых Петров и Павлов вымачивать.
— Серебряной пулей было бы вернее.
— Бог с тобой, Максим Яклевич! — рассмеялся Истома, — бесовщины на белом свете столь развелось, что на всех серебра не наберешься! А зарядишь в них солью, так соль опосля к тебе и возвратится! И беса помучишь, и убытку не потерпишь!
Максимка схватил свисток и сломя голову кинулся в темноту, туда, где слышался громкий мужской смех, откуда раздавались веселые манящие девичьи вскрики.
Укрывшись за обросшей мхом почернелой еловой корягой и затаив дыхание, Максимка впервые погружался в настоящую купальскую ночь, таинственную и терпкую, совсем не такую, о которой доводилось ему слышать от старой стряпухи Ярихи.
Посреди большой поляны, глухо закрытой лесом от посторонних взглядов, горело три костра, распаленные живым огнем: маленький, в локоть, другой побольше, в аршин, и просторный, не меньше сажени. Парни и девки, босоногие, одетые в одни рубахи, да увенчатые семитравными венками, с обязательно завитыми в них Иваном-да-Марьей, богородицкой травой и медвежьими ушками, взявшись за руки, вокруг костров вели посолонь нескончаемый хоровод.
Купальная ночка мала,
Златы ключи брала,
Зорю размыкала, росу отпускала,
Роса медовая, трава шелковая…
«Неужели здесь и моя Дуняша? — Максимка напряженно вглядывался в сокрытые большими венками девичьи лица. — Пожалуй, вот эта похожа…» Мальчик с досадою ударил рукою по мягкому мху. Повеяло сырым, холодным колодезным духом. Максимка суеверно оглянулся вокруг, ища глазами притаившегося в чащобе лешего, и поспешно перекрестясь, прошептал: «Спасова рука, Богородицын замок, Ангела стрела, сохраните душу мою. Поди прочь, леший!»
Хоровод двигался все быстрее и быстрее, плавные, неспешные движения сменялись порывистыми и быстрыми, размеренные шаги путались, танцующие то и дело начинали семенить, ломая и нарушая прежний, совпадающий с пением ритм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65