– прервал его Ионас.
– Не получается, инспирация не приходит.
– Врешь! Рождаются же у других ботинки и сапоги, хотя у них никогда не бывает… как это называется, повтори!
– Спиритация! – подсказал Нестор.
– Я не с тобой разговариваю, – строго заметил Ионас. – Кончай ухмыляться.
Ионас зло взглянул на Нестора, оставившего работу и ковырявшего в носу. Мастер вновь попытался склонить Йере к созидательному труду на ниве поэзии.
– Ну, садись. Выдавай хотя бы одно слово в час. Иначе не поверю, что ты написал когда-нибудь хотя бы одну строчку.
– Не могу писать по приказу, – защищался Йере.
– Сможешь. В том-то и заключена смекалка человека, что он работает по приказу, а не только из жажды денег.
– Нет, мастер! Неужели вы не понимаете, что я поэт.
– А я сапожник. И способен на многое другое, а не только на треп языком.
Йере сейчас не видел в Ионасе Сухонене ни грамма гуманности. Какое садистское удовлетворение получал этот сутулый пожилой человек, удерживая у себя в мастерской свободного как ветер поэта. Когда Ионас отошел к окну и стал протирать запотевшие стекла, Йере в два прыжка оказался у двери и снова взялся за ручку. И вот он открыл дверь и ринулся в переднюю.
– Мастер! Он смывается! – крикнул Нестор. – И все рифмы уносит с собой.
Едва поэт успел дойти до ворот, как Ионас догнал его. Он держал в руке огромную тряпку с варом. Без слов сбил с головы Йере шляпу и набросил тряпку на его волосы. Выражаясь без прикрас, мастер вцепился в эту тряпку, успевшую благодаря вару прилипнуть к шевелюре скитальца по поэтической стезе и таким способом втащил его обратно в мастерскую.
– Разбойники! – завопил Йере. – Никакой интеллигентости!
– Какая еще тебе интеллигентность? – спокойно отвечал Ионас. Он усадил поэта на свой бочонок напротив железной лапы и сапожным ножом вырезал тряпку с варом из его волос. Затем запер дверь на замок, а ключ положил к себе в карман.
Дневной заработок Нестора сократился сегодня до минимума. Помощник пожалел, что договорился с мастером насчет сдельной работы. Он то и дело прыскал от смеха, который стал прямым следствием его злорадства. Однако смеялся он совсем не заразительно, а скорее раздражающе. И прежде всего злил мастера, на лбу которого прорезалась суровая морщина. В этот момент в дверь постучали, и мастер бросился открывать. Йере почувствовал себя свободнее и ответил улыбкой на смех Нестора, который неожиданно оборвался, так как тот шилом уколол большой палец. Дверь открылась, и в комнату вошел довольно молодой полицейский. Йере охватила мелкая дрожь, а Ионас остался спокойным.
– Опять за кем-то гоняетесь? – спросил мастер.
– Этого добра всегда хватает.
Полицейский внимательно посмотрел на Йере. Тот достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и начал быстро покрывать его листок закорючками букв.
– Мой приятель, – шепнул Ионас полицейскому.
– Коммивояжер поди? – так же шепотом спросил полицейский.
– Нет, писатель.
– И так выглядит?
– Да. Он немного того…
Ионас повертел пальцем около виска. Полицейский сочувственно покачал головой и покинул мастерскую вместе с починенными сапогами. Он успел обратить внимание на то, что у писателя плохой почерк. Откуда ему было знать, что характер почерка изменяется под влиянием душевного состояния, охватившего человека в момент, когда он пишет.
Ионас остался стоять в дверном проеме, посмотрел на Йере, запер дверь, а ключ снова сунул в карман. Он решил и дальше подвергнуть своего гостя проверке. У него имелся свой метод тестирования мошенников: с той самой точки, где кончались его сведения о том или ином человеке, он приступал к перекрестному допросу.
На лице у Йере была написана гордая и даже презрительная мина поэта, присущая прежде всего молодым лирикам, которые свято верят в то, что родились поэтами, и поэтому страдают всю свою жизнь. Через полчаса он вскочил на ноги, протянул мастеру листок бумаги и несколько высокомерно произнес:
– Не в уплату, а на память за то, что однажды имели честь предоставить мне ночлег.
Ионас схватил бумагу, а Нестор снова прекратил работу.
– Где мои очки? – произнес Ионас и посмотрел на Нестора.
– Вот они! Давай я прочту.
– Ты? Давай очки!
Нестор стал выковыривать из ушей серу и, открыв рот, следил за своим мастером.
– Я могу идти? – спросил Йере.
– Иди. Вот ключ.
– Прощайте.
Ионас не ответил, но Нестор оказался вежливей его.
– Заходи еще, – сказал он. – Мастер человек хороший.
Йере вышел. Нестор убрал со лба прядь волос, уставился на своего работодателя и вслух произнес.
– Таковы все старики. Все.
А Ионас Сухонен плакал. Подбородок его дрожал, внутренняя поверхность очков покрылась влагой слез. У стихотворения, написанного Йере Суомалайненом, было такое название: «Моему лучшему другу, мастеру Ионасу Сухонену».
Мастер Сухонен умный человек.
И образован, словно пастор.
Быстрей Лундена он распознал:
Меня мучили не легкие, не желчный пузырь,
У меня была лишь болезнь поэта:
Замерзшие ноги и жар горемыки;
Пустота грызла мой живот,
Разум покинул меня.
Но мастер Сухонен, мудрейший человек,
Спас меня от смерти.
Он знал лучше, чем Лунден,
Чего недостает художнику.
Он накормил меня, дал пристанище.
Скиталец обрел берег мира.
Скоро поэт, Ионас, заплатит за твою заботу.
Это стихотворение даю тебе в качестве расписки!
Губы Ионаса дрожали. Он потряс листком бумаги в руке и воскликнул:
– Господи Боже! Он все-таки оказался поэтом! Но нельзя допустить, чтобы повторилась судьба Алексиса Киви. Нельзя!
Ионас выскочил на улицу и погнался за Йере. На лице Нестора появилось беспокойное выражение. Он бросил ботинок и молоток на стол, подбежал к окну, разговаривая сам с собою вслух:
– Дураки оба. Один жаждет рифм и, когда получает их, начинает орать. И болтать о судьбе. Так чья же судьба здесь сейчас адски хороша? Да ничья, за исключением Лидии. Однако она чересчур чувствительна, а мне не нравятся чувствительные бабы. Все они дуры. Работа сегодня совсем не пойдет. Весь труд сапожника превратился в рифмы…
Ионас бежал по главной улице, заглядывал во все мыслимые уголки поселка в поисках Йере. Мастер чувствовал, что он отнесся плохо к поэту, гению, который умел петь по приказу, хотя приказ не исходил ни от жены, ни от издателя. Держа в руке листок со стихотворением, Ионас расспрашивал прохожих. Нет, никто не видел писателя, у которого не было бы длинных волос – символа принадлежности к поэтической когорте. Угнетаемый чувством собственной вины, Ионас возвратился в мастерскую и уселся с опустошенным видом на свое рабочее место, не выпуская из рук стихотворение. Он даже не удосужился посмотреть на Нестора, который спросил:
– Много он задолжал мастеру?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Не получается, инспирация не приходит.
– Врешь! Рождаются же у других ботинки и сапоги, хотя у них никогда не бывает… как это называется, повтори!
– Спиритация! – подсказал Нестор.
– Я не с тобой разговариваю, – строго заметил Ионас. – Кончай ухмыляться.
Ионас зло взглянул на Нестора, оставившего работу и ковырявшего в носу. Мастер вновь попытался склонить Йере к созидательному труду на ниве поэзии.
– Ну, садись. Выдавай хотя бы одно слово в час. Иначе не поверю, что ты написал когда-нибудь хотя бы одну строчку.
– Не могу писать по приказу, – защищался Йере.
– Сможешь. В том-то и заключена смекалка человека, что он работает по приказу, а не только из жажды денег.
– Нет, мастер! Неужели вы не понимаете, что я поэт.
– А я сапожник. И способен на многое другое, а не только на треп языком.
Йере сейчас не видел в Ионасе Сухонене ни грамма гуманности. Какое садистское удовлетворение получал этот сутулый пожилой человек, удерживая у себя в мастерской свободного как ветер поэта. Когда Ионас отошел к окну и стал протирать запотевшие стекла, Йере в два прыжка оказался у двери и снова взялся за ручку. И вот он открыл дверь и ринулся в переднюю.
– Мастер! Он смывается! – крикнул Нестор. – И все рифмы уносит с собой.
Едва поэт успел дойти до ворот, как Ионас догнал его. Он держал в руке огромную тряпку с варом. Без слов сбил с головы Йере шляпу и набросил тряпку на его волосы. Выражаясь без прикрас, мастер вцепился в эту тряпку, успевшую благодаря вару прилипнуть к шевелюре скитальца по поэтической стезе и таким способом втащил его обратно в мастерскую.
– Разбойники! – завопил Йере. – Никакой интеллигентости!
– Какая еще тебе интеллигентность? – спокойно отвечал Ионас. Он усадил поэта на свой бочонок напротив железной лапы и сапожным ножом вырезал тряпку с варом из его волос. Затем запер дверь на замок, а ключ положил к себе в карман.
Дневной заработок Нестора сократился сегодня до минимума. Помощник пожалел, что договорился с мастером насчет сдельной работы. Он то и дело прыскал от смеха, который стал прямым следствием его злорадства. Однако смеялся он совсем не заразительно, а скорее раздражающе. И прежде всего злил мастера, на лбу которого прорезалась суровая морщина. В этот момент в дверь постучали, и мастер бросился открывать. Йере почувствовал себя свободнее и ответил улыбкой на смех Нестора, который неожиданно оборвался, так как тот шилом уколол большой палец. Дверь открылась, и в комнату вошел довольно молодой полицейский. Йере охватила мелкая дрожь, а Ионас остался спокойным.
– Опять за кем-то гоняетесь? – спросил мастер.
– Этого добра всегда хватает.
Полицейский внимательно посмотрел на Йере. Тот достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и начал быстро покрывать его листок закорючками букв.
– Мой приятель, – шепнул Ионас полицейскому.
– Коммивояжер поди? – так же шепотом спросил полицейский.
– Нет, писатель.
– И так выглядит?
– Да. Он немного того…
Ионас повертел пальцем около виска. Полицейский сочувственно покачал головой и покинул мастерскую вместе с починенными сапогами. Он успел обратить внимание на то, что у писателя плохой почерк. Откуда ему было знать, что характер почерка изменяется под влиянием душевного состояния, охватившего человека в момент, когда он пишет.
Ионас остался стоять в дверном проеме, посмотрел на Йере, запер дверь, а ключ снова сунул в карман. Он решил и дальше подвергнуть своего гостя проверке. У него имелся свой метод тестирования мошенников: с той самой точки, где кончались его сведения о том или ином человеке, он приступал к перекрестному допросу.
На лице у Йере была написана гордая и даже презрительная мина поэта, присущая прежде всего молодым лирикам, которые свято верят в то, что родились поэтами, и поэтому страдают всю свою жизнь. Через полчаса он вскочил на ноги, протянул мастеру листок бумаги и несколько высокомерно произнес:
– Не в уплату, а на память за то, что однажды имели честь предоставить мне ночлег.
Ионас схватил бумагу, а Нестор снова прекратил работу.
– Где мои очки? – произнес Ионас и посмотрел на Нестора.
– Вот они! Давай я прочту.
– Ты? Давай очки!
Нестор стал выковыривать из ушей серу и, открыв рот, следил за своим мастером.
– Я могу идти? – спросил Йере.
– Иди. Вот ключ.
– Прощайте.
Ионас не ответил, но Нестор оказался вежливей его.
– Заходи еще, – сказал он. – Мастер человек хороший.
Йере вышел. Нестор убрал со лба прядь волос, уставился на своего работодателя и вслух произнес.
– Таковы все старики. Все.
А Ионас Сухонен плакал. Подбородок его дрожал, внутренняя поверхность очков покрылась влагой слез. У стихотворения, написанного Йере Суомалайненом, было такое название: «Моему лучшему другу, мастеру Ионасу Сухонену».
Мастер Сухонен умный человек.
И образован, словно пастор.
Быстрей Лундена он распознал:
Меня мучили не легкие, не желчный пузырь,
У меня была лишь болезнь поэта:
Замерзшие ноги и жар горемыки;
Пустота грызла мой живот,
Разум покинул меня.
Но мастер Сухонен, мудрейший человек,
Спас меня от смерти.
Он знал лучше, чем Лунден,
Чего недостает художнику.
Он накормил меня, дал пристанище.
Скиталец обрел берег мира.
Скоро поэт, Ионас, заплатит за твою заботу.
Это стихотворение даю тебе в качестве расписки!
Губы Ионаса дрожали. Он потряс листком бумаги в руке и воскликнул:
– Господи Боже! Он все-таки оказался поэтом! Но нельзя допустить, чтобы повторилась судьба Алексиса Киви. Нельзя!
Ионас выскочил на улицу и погнался за Йере. На лице Нестора появилось беспокойное выражение. Он бросил ботинок и молоток на стол, подбежал к окну, разговаривая сам с собою вслух:
– Дураки оба. Один жаждет рифм и, когда получает их, начинает орать. И болтать о судьбе. Так чья же судьба здесь сейчас адски хороша? Да ничья, за исключением Лидии. Однако она чересчур чувствительна, а мне не нравятся чувствительные бабы. Все они дуры. Работа сегодня совсем не пойдет. Весь труд сапожника превратился в рифмы…
Ионас бежал по главной улице, заглядывал во все мыслимые уголки поселка в поисках Йере. Мастер чувствовал, что он отнесся плохо к поэту, гению, который умел петь по приказу, хотя приказ не исходил ни от жены, ни от издателя. Держа в руке листок со стихотворением, Ионас расспрашивал прохожих. Нет, никто не видел писателя, у которого не было бы длинных волос – символа принадлежности к поэтической когорте. Угнетаемый чувством собственной вины, Ионас возвратился в мастерскую и уселся с опустошенным видом на свое рабочее место, не выпуская из рук стихотворение. Он даже не удосужился посмотреть на Нестора, который спросил:
– Много он задолжал мастеру?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63