Лежал и поглаживал
ее взмокшую от пота ладонь.
- Только не бросай меня, - вдруг взмолилась она. - Я грязная,
да, я бешеная и грязная, но я люблю тебя. Я скажу тебе правду, я
думала, что никогда никому признаюсь, а тебя обманывать просто
не могу. Месакун, когда меня насиловал второй, это было дико
грязно, хотя мне уже стало все равно, и вдруг этот скот пробил
меня насквозь, понимаешь, мерзкое неслыханное наслаждение, на
секунду я сошла с ума, они накачали меня своей слизью и еще
заставили саму кончить, впервые в жизни, господи, Месакун, какая
грязь, прости меня, прости, я люблю тебя...
Она захлебнулась слезами и смолкла. Только теперь до меня
окончательно дошло, какие мороки истязают Янту, откуда взялись
ее навязчивые странности. Отдышавшись, она утерлась простыней,
повернулась на бок лицом ко мне, заговорила почти спокойно.
- Ну вот, теперь ты знаешь. Я хотела убить себя. Но не хватило
духу. Попросила дядюшку, он достал мне револьвер. Возил в
лесочек, учил стрелять. Я всегда ношу его с собой. Я хотела бы
встретить их еще раз, - и после затяжной паузы она с тревогой
спросила. - О чем ты думаешь?
- Успокойся, - сказал я. - Все будет хорошо. Это пройдет,
забудется. Успокойся.
- Правда? Ты правда так думаешь? Месакун, я хочу забыть. Я люблю
тебя. После этого я вообще ни с кем не могла. Ты первый,
понимаешь? - она крепко обхватила меня, приникла всем своим
молодым, гибким, драгоценным телом. - Ты меня расколдовал.
Оказалось, я могу иначе, я же думала...
Янта запнулась и умолкла.
- Что ты думала?
- Ох, какой же я была идиоткой. Ты изумительный. Ты страшно
сильный. И еще ты настоящий. Неужели ты меня действительно
любишь?
- Люблю.
- И у тебя нет ко мне отвращения? Ведь ты теперь знаешь...
- Перестань городить глупости, - резко вырвалось у меня, но я
сразу осекся и добавил. - Больше не будем об этом, хорошо? Пусть
это умрет.
- Я так хочу, чтобы это и вправду умерло, - прошептала она. - Ты
ведь мне поможешь? Месакун, милый... Даже не верится, что ты
такой. Не понимаю, как ты выжил до сих пор. Таких, как ты, этот
мир просто убивает. Это как закон отбора. До чего же я
счастлива, что тебя не убили.
- Представь, я тоже.
Она рассмеялась тихим счастливым смешком, и я ее поцеловал.
- Я повезу тебя в горы, - пообещал я. - В мои родные места. Мы
поселимся в самой прекрасной долине. У нас будет лучший в мире
дом и на сотню стир никого в округе. Хочешь?
- Да. Месакун, господи, неужели?..
- Так будет.
- Значит, этот мир все-таки не убьет нас, - задумчиво произнесла
она. - Даже не верится. Но мы ведь укроемся от него, правда?
Горы нас уберегут. Будем вместе, вдвоем, какое счастье...
Месакун, расскажи, какие они, горы.
- Вот это да, - изумился я. - Значит, ты никогда не видела горы?
- Только на картинке. Раскажи, пожалуйста...
Она просила совсем как ребенок о сказке перед сном. Горло
сдавила громадная, небывалая нежность. Вполголоса я стал
рассказывать. О вечных снегах на горделивых пиках, о глетчерах и
лавинах, о цветущих лугах на плоскогорьях, о ручьях со снеговой
водой, о пронзительном воздухе, которым невозможно надышаться
досыта. О том, как властно обнимает и входит в грудь могучий
простор, вытесняя мельтешню и сумятицу, которую по недоразумению
принято считать жизнью. Как взамен обретаешь ясность и покой,
как открываются ничем не замутненные, глубинные корни
собственного естества, в которых чутко дремлет Бог. Я
рассказывал и заново открывал для себя все это. Со внезапной
горечью понял, что мое прошлое оказалось бегством,
отступничеством. Теперь предстояло возвращение. Сам Бог напрочь
спалил то, что я считал своей судьбой, и великодушно предлагал
получить по страховому полису. Умолкнув, чтобы собраться с
бесчисленными неотступными мыслями, я заметил, что Янта уснула.
Перед тем, как уснуть самому, я подумал о том, что больше я не
одинок, отныне в моей жизни есть, что терять. Янта верно
говорила об этом мире, который прицельно выбивает лучших из
людей. Сам я, без сомнения, уцелел потому, что во мне слишком
много всякой дрянной мути. Но еще этот мир имеет обыкновение
нагло отбирать у человека все, чем он начинает дорожить. Во мне
исподволь шевельнулся недостойный страх перед новой потерей,
новой мукой. Но выбора не было, пустота еще страшнее.
За окном знай себе накрапывал дождик, мирно дышала Янта, наконец
и я погрузился в сон.
На рассвете, весь в испарине, я проснулся от заунывно
вибрирующей боли в груди. Старые раны, будь они трижды неладны.
Впрочем, на сей раз еще терпимо, прежде бывало и круче. Еще меня
донимала жажда, но уж это вообще пустяк.
Осторожно, чтобы не разбудить свернувшуюся калачиком Янту, я
выбрался из постели, натянул брюки и спустился вниз, стараясь,
чтобы ступеньки как можно меньше скрипели.
В углу центрального холла, откинувшись на спинку пухлого кресла
и положив ногу на ногу, сидел не существующий в природе человек,
которого я еще вчера всерьез собирался брать в плен.
Перед глазами у меня с режущей четкостью всплыло воспоминание:
сидящий в окровавленной ванне труп Лигуна с распиленным пустым
черепом. Еще сероглазый парень, назвавшийся сестренкой Лигуна.
Голубой полуфургон "Хаши".
- С добрым утром, - улыбнувшись, сказал мне владелец коттеджа на
улице Ветеранов, белобрысый Амахад Чажнур.
15.
Чего-чего, но эдакого колоссального подвоха я вовсе не ожидал.
После нашего знакомства, когда мне достался необыкновенный
пистолет, а Чажнуру шишка на затылке, само собой разумелось, что
парень будет землю носом рыть, стараясь меня разыскать и
поквитаться. Но чтоб он заявился с утра пораньше в дом, где я
считал себя в полной безопасности, преспокойно меня
подкарауливал, развалившись в кресле, и еще мило улыбался,
словно любящий папочка сопливому имениннику, вот уж это
переварить было мудрено.
Мой пистолет остался наверху, в комнате, где сладко спала Янта.
А Чажнур, хотя при нем вроде не было букета и гостевого
кремового пирога, навряд ли пришел меня проведать с голыми
руками.
- Не волнуйтесь, я один и без оружия, - он небрежно взмахнул
пустыми ладонями. - Поговорим?
Его несравненное благодушие меня отнюдь не успокаивало, скорее
наоборот. Подобным тоном вполне можно обращаться и к закадычному
другу, и к человеку, который заведомо покойник, а следовательно,
не вызывает чрезмерной неприязни.
- С чего вы взяли, что я волнуюсь? - мой голос прозвучал сипло и
неубедительно.
- Тем лучше.
Решив заодно прощупать, как далеко простирается его миролюбие, я
направился к задней двери холла.
- Вы куда?
- В сортир, с вашего позволения, - буркнул я через плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
ее взмокшую от пота ладонь.
- Только не бросай меня, - вдруг взмолилась она. - Я грязная,
да, я бешеная и грязная, но я люблю тебя. Я скажу тебе правду, я
думала, что никогда никому признаюсь, а тебя обманывать просто
не могу. Месакун, когда меня насиловал второй, это было дико
грязно, хотя мне уже стало все равно, и вдруг этот скот пробил
меня насквозь, понимаешь, мерзкое неслыханное наслаждение, на
секунду я сошла с ума, они накачали меня своей слизью и еще
заставили саму кончить, впервые в жизни, господи, Месакун, какая
грязь, прости меня, прости, я люблю тебя...
Она захлебнулась слезами и смолкла. Только теперь до меня
окончательно дошло, какие мороки истязают Янту, откуда взялись
ее навязчивые странности. Отдышавшись, она утерлась простыней,
повернулась на бок лицом ко мне, заговорила почти спокойно.
- Ну вот, теперь ты знаешь. Я хотела убить себя. Но не хватило
духу. Попросила дядюшку, он достал мне револьвер. Возил в
лесочек, учил стрелять. Я всегда ношу его с собой. Я хотела бы
встретить их еще раз, - и после затяжной паузы она с тревогой
спросила. - О чем ты думаешь?
- Успокойся, - сказал я. - Все будет хорошо. Это пройдет,
забудется. Успокойся.
- Правда? Ты правда так думаешь? Месакун, я хочу забыть. Я люблю
тебя. После этого я вообще ни с кем не могла. Ты первый,
понимаешь? - она крепко обхватила меня, приникла всем своим
молодым, гибким, драгоценным телом. - Ты меня расколдовал.
Оказалось, я могу иначе, я же думала...
Янта запнулась и умолкла.
- Что ты думала?
- Ох, какой же я была идиоткой. Ты изумительный. Ты страшно
сильный. И еще ты настоящий. Неужели ты меня действительно
любишь?
- Люблю.
- И у тебя нет ко мне отвращения? Ведь ты теперь знаешь...
- Перестань городить глупости, - резко вырвалось у меня, но я
сразу осекся и добавил. - Больше не будем об этом, хорошо? Пусть
это умрет.
- Я так хочу, чтобы это и вправду умерло, - прошептала она. - Ты
ведь мне поможешь? Месакун, милый... Даже не верится, что ты
такой. Не понимаю, как ты выжил до сих пор. Таких, как ты, этот
мир просто убивает. Это как закон отбора. До чего же я
счастлива, что тебя не убили.
- Представь, я тоже.
Она рассмеялась тихим счастливым смешком, и я ее поцеловал.
- Я повезу тебя в горы, - пообещал я. - В мои родные места. Мы
поселимся в самой прекрасной долине. У нас будет лучший в мире
дом и на сотню стир никого в округе. Хочешь?
- Да. Месакун, господи, неужели?..
- Так будет.
- Значит, этот мир все-таки не убьет нас, - задумчиво произнесла
она. - Даже не верится. Но мы ведь укроемся от него, правда?
Горы нас уберегут. Будем вместе, вдвоем, какое счастье...
Месакун, расскажи, какие они, горы.
- Вот это да, - изумился я. - Значит, ты никогда не видела горы?
- Только на картинке. Раскажи, пожалуйста...
Она просила совсем как ребенок о сказке перед сном. Горло
сдавила громадная, небывалая нежность. Вполголоса я стал
рассказывать. О вечных снегах на горделивых пиках, о глетчерах и
лавинах, о цветущих лугах на плоскогорьях, о ручьях со снеговой
водой, о пронзительном воздухе, которым невозможно надышаться
досыта. О том, как властно обнимает и входит в грудь могучий
простор, вытесняя мельтешню и сумятицу, которую по недоразумению
принято считать жизнью. Как взамен обретаешь ясность и покой,
как открываются ничем не замутненные, глубинные корни
собственного естества, в которых чутко дремлет Бог. Я
рассказывал и заново открывал для себя все это. Со внезапной
горечью понял, что мое прошлое оказалось бегством,
отступничеством. Теперь предстояло возвращение. Сам Бог напрочь
спалил то, что я считал своей судьбой, и великодушно предлагал
получить по страховому полису. Умолкнув, чтобы собраться с
бесчисленными неотступными мыслями, я заметил, что Янта уснула.
Перед тем, как уснуть самому, я подумал о том, что больше я не
одинок, отныне в моей жизни есть, что терять. Янта верно
говорила об этом мире, который прицельно выбивает лучших из
людей. Сам я, без сомнения, уцелел потому, что во мне слишком
много всякой дрянной мути. Но еще этот мир имеет обыкновение
нагло отбирать у человека все, чем он начинает дорожить. Во мне
исподволь шевельнулся недостойный страх перед новой потерей,
новой мукой. Но выбора не было, пустота еще страшнее.
За окном знай себе накрапывал дождик, мирно дышала Янта, наконец
и я погрузился в сон.
На рассвете, весь в испарине, я проснулся от заунывно
вибрирующей боли в груди. Старые раны, будь они трижды неладны.
Впрочем, на сей раз еще терпимо, прежде бывало и круче. Еще меня
донимала жажда, но уж это вообще пустяк.
Осторожно, чтобы не разбудить свернувшуюся калачиком Янту, я
выбрался из постели, натянул брюки и спустился вниз, стараясь,
чтобы ступеньки как можно меньше скрипели.
В углу центрального холла, откинувшись на спинку пухлого кресла
и положив ногу на ногу, сидел не существующий в природе человек,
которого я еще вчера всерьез собирался брать в плен.
Перед глазами у меня с режущей четкостью всплыло воспоминание:
сидящий в окровавленной ванне труп Лигуна с распиленным пустым
черепом. Еще сероглазый парень, назвавшийся сестренкой Лигуна.
Голубой полуфургон "Хаши".
- С добрым утром, - улыбнувшись, сказал мне владелец коттеджа на
улице Ветеранов, белобрысый Амахад Чажнур.
15.
Чего-чего, но эдакого колоссального подвоха я вовсе не ожидал.
После нашего знакомства, когда мне достался необыкновенный
пистолет, а Чажнуру шишка на затылке, само собой разумелось, что
парень будет землю носом рыть, стараясь меня разыскать и
поквитаться. Но чтоб он заявился с утра пораньше в дом, где я
считал себя в полной безопасности, преспокойно меня
подкарауливал, развалившись в кресле, и еще мило улыбался,
словно любящий папочка сопливому имениннику, вот уж это
переварить было мудрено.
Мой пистолет остался наверху, в комнате, где сладко спала Янта.
А Чажнур, хотя при нем вроде не было букета и гостевого
кремового пирога, навряд ли пришел меня проведать с голыми
руками.
- Не волнуйтесь, я один и без оружия, - он небрежно взмахнул
пустыми ладонями. - Поговорим?
Его несравненное благодушие меня отнюдь не успокаивало, скорее
наоборот. Подобным тоном вполне можно обращаться и к закадычному
другу, и к человеку, который заведомо покойник, а следовательно,
не вызывает чрезмерной неприязни.
- С чего вы взяли, что я волнуюсь? - мой голос прозвучал сипло и
неубедительно.
- Тем лучше.
Решив заодно прощупать, как далеко простирается его миролюбие, я
направился к задней двери холла.
- Вы куда?
- В сортир, с вашего позволения, - буркнул я через плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47