Но я влюбился не в Деву Марию. Почему я должен спокойно смотреть, как она отдаляется от меня? Ты мелешь чепуху.
— Вот и я о том. Именно поэтому мне не решить твоих проблем. У нас на все разные точки зрения. Мы старые друзья, но общего у нас мало.
— Ты правда так думаешь, малыш? — В его голосе звучала скорее грусть, чем обида.
— Раньше нашу троицу — тебя, Джорджа Маршалла и меня — было не разлить водой. Мы были как братья. Но с тех пор много воды утекло. Многое изменилось. Какая-то ниточка оборвалась. Джордж остепенился, засел дома. Победила жена…
— А я ?
— Ты с головой ушел в юриспруденцию, которую в глубине души терпеть не можешь. Поверь, когда-нибудь ты станешь судьей. От юношеской мечты отказался. Ничто тебя больше не интересует — разве что партия в покер. Мой образ жизни кажется тебе ненормальным. Так оно и есть, но не в том смысле, как ты думаешь.
Его ответ поразил меня.
— Не так уж ты и сбился с пути, малыш. Скорее уж мы с Джорджем. Да и другие тоже. — (Он имел в виду членов Общества Ксеркса.) — Никто из нас, по существу, ничего не достиг. Но какое это имеет отношение к дружбе? Неужели нужно обязательно преуспеть в этой жизни, чтобы сохранить дружбу? Это отдает снобизмом. Мы с Джорджем никогда не старались прыгнуть выше головы. Мы такие, какие есть. Но выходит, недостаточно хороши для тебя?
— Послушай, — сказал я, — мне все равно, кто вы есть. Будь вы хоть бродягами, все равно могли бы остаться моими друзьями. Я даже снес бы насмешки над своими убеждениями, если бы ты сам во что-то верил, но это не так. Я считаю, надо верить в то, что делаешь, иначе жизнь окажется фарсом. И понял бы тебя, если бы ты стал бродягой по убеждению. А кто ты на самом деле? Один из тех никчемных обывателей, которые обдавали нас презрением в дни юности… когда мы просиживали ночи напролет, споря о Ницше, Шоу, Ибсене. Теперь они для тебя только имена. Тогда ты не хотел уподобиться твоему папаше, ни за что на свете! Да и родители твои не очень стремились накинуть лассо тебе на шею. И все же накинули. Или ты сам полез в петлю. Надел по собственному почину смирительную рубашку. Ты выбрал легкий путь. Сдался еще до начала сражения.
— А ты? — воскликнул Макгрегор, воздев руки.
Я понимал, что он хочет сказать: «Только послушайте его! Что он совершил такого замечательного? Скоро сорок, а еще ничего не опубликовал. Чем тут гордиться?»
— Что я? Да ничего, — ответил я. — И это прискорбно.
— Кто дал тебе право отчитывать меня?
Я уклонился от прямого ответа.
— Никто тебя не отчитывает. Просто я пытаюсь объяснить, что у нас не осталось ничего общего.
— Похоже, мы оба неудачники. Вот тебе и общее.
— Я не считаю себя неудачником. Даже если говорю так самому себе… Какой же я неудачник, если продолжаю бороться и не сдаюсь? Возможно, я не возьму эту высоту. Может быть, закончу жизнь тромбонистом. Но что бы я ни делал, за что бы ни брался, я всегда в это верю. Никогда не плыл по течению. Лучше уж проиграть и кончить… неудачником, употребляя твое выражение. Терпеть не могу делать, как все, ходить в шеренге, говорить «да», когда все в душе кричит «нет».
Макгрегор хотел что-то сказать, но я перебил его:
— Я говорю не о борьбе ради борьбы, не о бессмысленном сопротивлении. Но чтобы обрести покой, надо совершить определенное усилие. Покой надо заслужить. Каждый должен найти себя — вот я о чем.
— Малыш, твои слова хороши, и мысли тоже. И все же ты ужасный путаник. Твое несчастье в том, что ты много читаешь…
— А ты никогда ни над чем не задумываешься, — подхватил я. — И не хочешь испить свою чашу страданий. Похоже, считаешь, что на все есть ответ. Тебе никогда не приходит в голову, что, может быть, его и нет, что единственный ответ — это ты сам и то, как ты реагируешь на свои проблемы. Ты же не хочешь с ними справляться сам, а предпочитаешь, чтобы их разрешил кто-то другой. Так проще, вот это по-твоему. Взять хоть эту девушку… то, что ты считаешь вопросом жизни и смерти… Тебе не кажется, что ты ей просто неинтересен? Но тебе на это наплевать. Я хочу ее! Я должен ее иметь! Вот все, что ты знаешь. Возможно, ты изменил бы свою жизнь, попытался что-нибудь сделать… если бы нашелся человек, который встал бы над тобой с кнутом. Ты обычно говоришь: «Малыш, я тот еще сукин сын», но и пальцем не пошевельнешь, чтобы это изменить. Хочешь, чтобы тебя принимали таким, какой ты есть, а если кому-то это не нравится, пусть катится ко всем чертям! Разве я не прав?
Макгрегор склонил голову на плечо, став похожим на судью, который взвешивает, насколько достоверно предъявленное свидетельство, а потом произнес:
— Может быть. Может быть, ты и прав.
Некоторое время мы шли молча. Макгрегор переваривал сказанное, как птица, набившая до отказа зоб. Затем, растянув рот в лукавой улыбке, заговорил:
— Иногда ты напоминаешь мне этого негодяя Чаллакомба. Бог мой, как же этот тип бесил меня! Мне всегда удавалось его подцепить. А ты принимал этот вздор на веру. Ты серьезно отнесся к нему… и ко всему этому теософскому дерьму…
— Естественно! — пылко подтвердил я. — Да узнай я от него только о Свами Вивекананде, и то был бы благодарен до конца своих дней. Вот ты говоришь: вздор. А для меня это был глоток свежего воздуха. Знаю, тебе трудно считать его другом. Он казался надменным, себе на уме. Прирожденный учитель. А ты отказывался видеть в нем учителя. Где его дипломы и все такое? Да, он нигде не учился, нигде не преподавал. Но знал, что говорит. По крайней мере я так думал. Он показал, в какой мерзости ты живешь, и тебе это не поправилось. Ты предпочел бы упасть ему на плечо и облевать с головы до ног, а после признать другом. Выискивал в нем недостатки, нащупывал слабину — словом, как мог, старался низвести его до своего уровня. И так ты поступаешь со всеми, кого не понимаешь. Когда тебе удается обнаружить в ком-то порок и высмеять его, ты счастлив, все становится на свои места… Постарайся понять одну вещь. Мир никуда не годится. Повсюду царят невежество, суеверие, фанатизм, несправедливость и нетерпимость. Так было испокон веков. Ни завтра, ни послезавтра ничего не изменится. И что с того? Разве это повод признать себя побежденным и озлобиться на весь мир? Знаешь, что сказал однажды Свами Вивекананда? «Есть только один грех. Это слабость… Не увеличивайте безумия на земле. Не поддерживайте своей слабостью грядущее зло… Будьте сильными!»
Я сделал паузу, дав Макгрегору время усвоить услышанное.
Но он только попросил:
— Продолжай, малыш! Звучит хорошо.
— А это и есть хорошо, — сказал я. — И всегда будет хорошо. Но люди поступают как раз наоборот. Те, кто аплодировал его словам, предали его в ту же минуту, как он кончил говорить. Это участь не только Вивекананды, но и Сократа, Иисуса, Ницше, Карла Маркса, Кришпамурти… Можешь продолжить этот список дальше сам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
— Вот и я о том. Именно поэтому мне не решить твоих проблем. У нас на все разные точки зрения. Мы старые друзья, но общего у нас мало.
— Ты правда так думаешь, малыш? — В его голосе звучала скорее грусть, чем обида.
— Раньше нашу троицу — тебя, Джорджа Маршалла и меня — было не разлить водой. Мы были как братья. Но с тех пор много воды утекло. Многое изменилось. Какая-то ниточка оборвалась. Джордж остепенился, засел дома. Победила жена…
— А я ?
— Ты с головой ушел в юриспруденцию, которую в глубине души терпеть не можешь. Поверь, когда-нибудь ты станешь судьей. От юношеской мечты отказался. Ничто тебя больше не интересует — разве что партия в покер. Мой образ жизни кажется тебе ненормальным. Так оно и есть, но не в том смысле, как ты думаешь.
Его ответ поразил меня.
— Не так уж ты и сбился с пути, малыш. Скорее уж мы с Джорджем. Да и другие тоже. — (Он имел в виду членов Общества Ксеркса.) — Никто из нас, по существу, ничего не достиг. Но какое это имеет отношение к дружбе? Неужели нужно обязательно преуспеть в этой жизни, чтобы сохранить дружбу? Это отдает снобизмом. Мы с Джорджем никогда не старались прыгнуть выше головы. Мы такие, какие есть. Но выходит, недостаточно хороши для тебя?
— Послушай, — сказал я, — мне все равно, кто вы есть. Будь вы хоть бродягами, все равно могли бы остаться моими друзьями. Я даже снес бы насмешки над своими убеждениями, если бы ты сам во что-то верил, но это не так. Я считаю, надо верить в то, что делаешь, иначе жизнь окажется фарсом. И понял бы тебя, если бы ты стал бродягой по убеждению. А кто ты на самом деле? Один из тех никчемных обывателей, которые обдавали нас презрением в дни юности… когда мы просиживали ночи напролет, споря о Ницше, Шоу, Ибсене. Теперь они для тебя только имена. Тогда ты не хотел уподобиться твоему папаше, ни за что на свете! Да и родители твои не очень стремились накинуть лассо тебе на шею. И все же накинули. Или ты сам полез в петлю. Надел по собственному почину смирительную рубашку. Ты выбрал легкий путь. Сдался еще до начала сражения.
— А ты? — воскликнул Макгрегор, воздев руки.
Я понимал, что он хочет сказать: «Только послушайте его! Что он совершил такого замечательного? Скоро сорок, а еще ничего не опубликовал. Чем тут гордиться?»
— Что я? Да ничего, — ответил я. — И это прискорбно.
— Кто дал тебе право отчитывать меня?
Я уклонился от прямого ответа.
— Никто тебя не отчитывает. Просто я пытаюсь объяснить, что у нас не осталось ничего общего.
— Похоже, мы оба неудачники. Вот тебе и общее.
— Я не считаю себя неудачником. Даже если говорю так самому себе… Какой же я неудачник, если продолжаю бороться и не сдаюсь? Возможно, я не возьму эту высоту. Может быть, закончу жизнь тромбонистом. Но что бы я ни делал, за что бы ни брался, я всегда в это верю. Никогда не плыл по течению. Лучше уж проиграть и кончить… неудачником, употребляя твое выражение. Терпеть не могу делать, как все, ходить в шеренге, говорить «да», когда все в душе кричит «нет».
Макгрегор хотел что-то сказать, но я перебил его:
— Я говорю не о борьбе ради борьбы, не о бессмысленном сопротивлении. Но чтобы обрести покой, надо совершить определенное усилие. Покой надо заслужить. Каждый должен найти себя — вот я о чем.
— Малыш, твои слова хороши, и мысли тоже. И все же ты ужасный путаник. Твое несчастье в том, что ты много читаешь…
— А ты никогда ни над чем не задумываешься, — подхватил я. — И не хочешь испить свою чашу страданий. Похоже, считаешь, что на все есть ответ. Тебе никогда не приходит в голову, что, может быть, его и нет, что единственный ответ — это ты сам и то, как ты реагируешь на свои проблемы. Ты же не хочешь с ними справляться сам, а предпочитаешь, чтобы их разрешил кто-то другой. Так проще, вот это по-твоему. Взять хоть эту девушку… то, что ты считаешь вопросом жизни и смерти… Тебе не кажется, что ты ей просто неинтересен? Но тебе на это наплевать. Я хочу ее! Я должен ее иметь! Вот все, что ты знаешь. Возможно, ты изменил бы свою жизнь, попытался что-нибудь сделать… если бы нашелся человек, который встал бы над тобой с кнутом. Ты обычно говоришь: «Малыш, я тот еще сукин сын», но и пальцем не пошевельнешь, чтобы это изменить. Хочешь, чтобы тебя принимали таким, какой ты есть, а если кому-то это не нравится, пусть катится ко всем чертям! Разве я не прав?
Макгрегор склонил голову на плечо, став похожим на судью, который взвешивает, насколько достоверно предъявленное свидетельство, а потом произнес:
— Может быть. Может быть, ты и прав.
Некоторое время мы шли молча. Макгрегор переваривал сказанное, как птица, набившая до отказа зоб. Затем, растянув рот в лукавой улыбке, заговорил:
— Иногда ты напоминаешь мне этого негодяя Чаллакомба. Бог мой, как же этот тип бесил меня! Мне всегда удавалось его подцепить. А ты принимал этот вздор на веру. Ты серьезно отнесся к нему… и ко всему этому теософскому дерьму…
— Естественно! — пылко подтвердил я. — Да узнай я от него только о Свами Вивекананде, и то был бы благодарен до конца своих дней. Вот ты говоришь: вздор. А для меня это был глоток свежего воздуха. Знаю, тебе трудно считать его другом. Он казался надменным, себе на уме. Прирожденный учитель. А ты отказывался видеть в нем учителя. Где его дипломы и все такое? Да, он нигде не учился, нигде не преподавал. Но знал, что говорит. По крайней мере я так думал. Он показал, в какой мерзости ты живешь, и тебе это не поправилось. Ты предпочел бы упасть ему на плечо и облевать с головы до ног, а после признать другом. Выискивал в нем недостатки, нащупывал слабину — словом, как мог, старался низвести его до своего уровня. И так ты поступаешь со всеми, кого не понимаешь. Когда тебе удается обнаружить в ком-то порок и высмеять его, ты счастлив, все становится на свои места… Постарайся понять одну вещь. Мир никуда не годится. Повсюду царят невежество, суеверие, фанатизм, несправедливость и нетерпимость. Так было испокон веков. Ни завтра, ни послезавтра ничего не изменится. И что с того? Разве это повод признать себя побежденным и озлобиться на весь мир? Знаешь, что сказал однажды Свами Вивекананда? «Есть только один грех. Это слабость… Не увеличивайте безумия на земле. Не поддерживайте своей слабостью грядущее зло… Будьте сильными!»
Я сделал паузу, дав Макгрегору время усвоить услышанное.
Но он только попросил:
— Продолжай, малыш! Звучит хорошо.
— А это и есть хорошо, — сказал я. — И всегда будет хорошо. Но люди поступают как раз наоборот. Те, кто аплодировал его словам, предали его в ту же минуту, как он кончил говорить. Это участь не только Вивекананды, но и Сократа, Иисуса, Ницше, Карла Маркса, Кришпамурти… Можешь продолжить этот список дальше сам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102