Будзынского привезли в Москву, ему грозил военный суд, но с судом что-то медлили и в течение двух лет содержали в Лефортовской тюрьме.
Летом 1917 года Временное правительство объявило политическую амнистию, и Керенский провозгласил, что всем амнистированным офицерам оказывается честь вступить в армию.
Вот тогда-то, в августе 1917 года, Будзынский и пришел к Землячке в Московский комитет посоветоваться — как быть, вступать или не вступать в армию.
Землячка даже руками всплеснула.
— Вы еще колеблетесь! Такая прекрасная возможность попасть в солдатскую среду. Желаю успеха.
Будзынский попал в 55-й запасной пехотный полк и с тех пор стал частым посетителем Московского комитета.
Да, в Будзынском Землячка уверена.
Ну, а Мария Михайловна Костеловская — старый товарищ по партии. С первых дней Февральской революции Костеловская возглавляет в Москве Пресненский райком.
Прежде чем выйти из дому, Землячка позвонила Костеловской. В те дни дозвониться куда-нибудь было не так-то просто. И все-таки она дозвонилась.
Костеловской не оказалось ни дома, ни в райкоме.
— Где же искать Марию Михайловну?
— Если не ошибаюсь, — ответил в райкоме вежливый девичий голосок, — она или на Трехгорке или же вместе с рабочими Трехгорки отправилась в Московский Совет.
Землячка заторопилась вместе с Наумовым на Тверскую.
На улице кое-где слабо светятся уличные фонари. Тихо, как перед грозой. Безлюдье. Лишь изредка, как призрачная тень, мелькнет торопливый прохожий. Темно и таинственно в Александровском саду. Сереют неподвижные здания. Осталась позади темная глыба Манежа. Москва точно вымерла. Только на углах Тверской мерцают голубым призрачным светом газовые фонари…
Тихо. Нигде никого. Впрочем, обстрелять могут из любого подъезда. Бродячие патрули юнкеров переходят из дома в дом. Поди разбери, где они сейчас прячутся.
Торопится Землячка, торопится ее спутник.
Вот он, генерал-губернаторский дом. За окнами слабый свет — там не спят, там-то жизнь идет полным ходом.
Показали часовому у входа свои удостоверения и — вверх по лестнице.
Здесь опять пост.
— Заседание закрытое, товарищ…
Землячка помахала перед носом сурового молодого человека своим мандатом.
— Я член Московского комитета!
Еще один молодой человек преградил ей дорогу у самой двери в зал, где заседал Военно-революционный комитет.
Но не успела Землячка протянуть руку к двери, как услышала за своей спиной низкий грудной голос:
— А ну, деточка…
Так и есть, Мария Михайловна Костеловская собственной персоной.
Полная представительная дама, она важно проплыла и мимо Землячки, и мимо охранявшего вход молодого человека, толкнула дверь и вошла в зал, на ходу приглашая Землячку:
— Заходите, заходите, Розалия Самойловна.
В зале находились Ломов, Муралов, Усиевич, Владимирский, Розенгольц, Ведерников, Штернберг… Меньшевиков среди них уже не было; их поначалу ввели и состав ревкома, но вскоре они из него вышли.
«Тем лучше, — подумала Землячка, — значит, можно говорить начистоту».
Тускло мерцала под потолком хрустальная люстра. Члены ревкома расположились вдоль большого продолговатого стола, и тут же, опираясь на угол стола, сидел председатель Рогожского ревкома Прямиков.
Землячка с облегчением подумала, что вместе с Прямиковым им легче будет выступать от своего района.
На председательском месте, утонув в кресле, сидел Смидович, понурый, усталый и как будто даже испуганный. Не очень-то приветливо посмотрел он на вошедших.
— Ну что ж, товарищи, раз уж пришли… — негромко и как бы нехотя произнес Смидович и, мирясь с неизбежностью, не договорил фразы.
Между окон стояли и сидели на подоконниках представители районных ревкомов. Землячка сквозь сумрак вглядывалась в лица. Их было не так-то много, партийных работников, пришедших сюда со всей Москвы. Позади Прямикова стоял неподвижный Калнин, а чуть подальше, у окна, Мальков…
Все-таки здесь было на кого опереться!
Неспокойно на сердце у Землячки. Смидович боится решительных действий. Не зря же он вместе с Рыковым и Каменевым выступал в апреле на Всероссийской конференции партии против ленинского лозунга передачи власти Советам. Смидович считал ошибочной установку на переход к решительным действиям. Как заладил, так и твердит до сих пор, что сил мало, что солдаты не выступят, что передышка выгодна…
Землячка опровергла тогда на конференции Смидовича, письменно заявила от имени десяти делегатов-москвичей, что Смидович плохо осведомлен о настроении московских рабочих.
— Я все время среди рабочих, — говорила Землячка. — Ленинский лозунг получил полную поддержку на всех рабочих собраниях!
Какой-то товарищ в шинели железнодорожника, сидевший у самой двери, поднялся, выдвинув свой стул вперед.
— Садитесь, товарищ Землячка.
— Да, да, садитесь, — примирительно пригласил ее вслед за железнодорожником и Смидович. — Вы вовремя пришли, Розалия Самойловна, мы только что предоставили слово товарищу Прямикову, будем слушать доклад Рогожского района.
Прямиков оглянулся на Землячку, и тут же к ней приблизился Мальков.
— Рогожский ревком в полном составе, — без тени улыбки констатировал Владимирский.
— Мне много докладывать не придется, — сказал Прямиков. — У нас в районе узнали о подписании мирного договора с юнкерами. Нет, товарищи, так дело не пойдет. Рабочие нашего района поручили передать Военно-революционному комитету, что они не согласны на условия договора. Рабочие и солдаты не позволят выпустить из Кремля юнкеров в белых перчатках. Мы облекли вас доверием, а вы гарантируете юнкерам жизнь и свободу с оружием в руках? Нет, товарищи, вы должны подчиниться голосу тех, кого вы взялись вести…
Тут вмешалась Костеловская, протянула перед собой руку, впрочем, ни на кого прямо не указывая.
— Соглашатели развратили центр, — промолвила она с необычной для нее резкостью. — Я имею в виду соглашателей в нашей собственной среде. Хватит говорить о грядущем социализме, пора его творить. Если вы не измените позицию, вы будете сметены районами…
— Вы ничего не понимаете, — перебил ее Владимирский, дергая себя за бородку. — Вы не поняли самого главного, власть в наших руках, нам не страшны юнкера.
— А вы знаете, что делали юнкера с пленными рабочими? — закричал кто-то, отделившись от стены и выступая вперед. — Превратили «Прагу» в тюрьму. Били по щекам, издевались! Пришли в подвал и бросили арестованным груду обглоданных костей. Как собакам. Так и сказали: нате, собаки, жрите.
Тут к оратору, говорившему о поведении юнкеров, приблизился человек в военной форме, с темными полосами на плечах, оставшимися от снятых погон.
— Я офицер, из Городского района, — сказал человек в военной форме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Летом 1917 года Временное правительство объявило политическую амнистию, и Керенский провозгласил, что всем амнистированным офицерам оказывается честь вступить в армию.
Вот тогда-то, в августе 1917 года, Будзынский и пришел к Землячке в Московский комитет посоветоваться — как быть, вступать или не вступать в армию.
Землячка даже руками всплеснула.
— Вы еще колеблетесь! Такая прекрасная возможность попасть в солдатскую среду. Желаю успеха.
Будзынский попал в 55-й запасной пехотный полк и с тех пор стал частым посетителем Московского комитета.
Да, в Будзынском Землячка уверена.
Ну, а Мария Михайловна Костеловская — старый товарищ по партии. С первых дней Февральской революции Костеловская возглавляет в Москве Пресненский райком.
Прежде чем выйти из дому, Землячка позвонила Костеловской. В те дни дозвониться куда-нибудь было не так-то просто. И все-таки она дозвонилась.
Костеловской не оказалось ни дома, ни в райкоме.
— Где же искать Марию Михайловну?
— Если не ошибаюсь, — ответил в райкоме вежливый девичий голосок, — она или на Трехгорке или же вместе с рабочими Трехгорки отправилась в Московский Совет.
Землячка заторопилась вместе с Наумовым на Тверскую.
На улице кое-где слабо светятся уличные фонари. Тихо, как перед грозой. Безлюдье. Лишь изредка, как призрачная тень, мелькнет торопливый прохожий. Темно и таинственно в Александровском саду. Сереют неподвижные здания. Осталась позади темная глыба Манежа. Москва точно вымерла. Только на углах Тверской мерцают голубым призрачным светом газовые фонари…
Тихо. Нигде никого. Впрочем, обстрелять могут из любого подъезда. Бродячие патрули юнкеров переходят из дома в дом. Поди разбери, где они сейчас прячутся.
Торопится Землячка, торопится ее спутник.
Вот он, генерал-губернаторский дом. За окнами слабый свет — там не спят, там-то жизнь идет полным ходом.
Показали часовому у входа свои удостоверения и — вверх по лестнице.
Здесь опять пост.
— Заседание закрытое, товарищ…
Землячка помахала перед носом сурового молодого человека своим мандатом.
— Я член Московского комитета!
Еще один молодой человек преградил ей дорогу у самой двери в зал, где заседал Военно-революционный комитет.
Но не успела Землячка протянуть руку к двери, как услышала за своей спиной низкий грудной голос:
— А ну, деточка…
Так и есть, Мария Михайловна Костеловская собственной персоной.
Полная представительная дама, она важно проплыла и мимо Землячки, и мимо охранявшего вход молодого человека, толкнула дверь и вошла в зал, на ходу приглашая Землячку:
— Заходите, заходите, Розалия Самойловна.
В зале находились Ломов, Муралов, Усиевич, Владимирский, Розенгольц, Ведерников, Штернберг… Меньшевиков среди них уже не было; их поначалу ввели и состав ревкома, но вскоре они из него вышли.
«Тем лучше, — подумала Землячка, — значит, можно говорить начистоту».
Тускло мерцала под потолком хрустальная люстра. Члены ревкома расположились вдоль большого продолговатого стола, и тут же, опираясь на угол стола, сидел председатель Рогожского ревкома Прямиков.
Землячка с облегчением подумала, что вместе с Прямиковым им легче будет выступать от своего района.
На председательском месте, утонув в кресле, сидел Смидович, понурый, усталый и как будто даже испуганный. Не очень-то приветливо посмотрел он на вошедших.
— Ну что ж, товарищи, раз уж пришли… — негромко и как бы нехотя произнес Смидович и, мирясь с неизбежностью, не договорил фразы.
Между окон стояли и сидели на подоконниках представители районных ревкомов. Землячка сквозь сумрак вглядывалась в лица. Их было не так-то много, партийных работников, пришедших сюда со всей Москвы. Позади Прямикова стоял неподвижный Калнин, а чуть подальше, у окна, Мальков…
Все-таки здесь было на кого опереться!
Неспокойно на сердце у Землячки. Смидович боится решительных действий. Не зря же он вместе с Рыковым и Каменевым выступал в апреле на Всероссийской конференции партии против ленинского лозунга передачи власти Советам. Смидович считал ошибочной установку на переход к решительным действиям. Как заладил, так и твердит до сих пор, что сил мало, что солдаты не выступят, что передышка выгодна…
Землячка опровергла тогда на конференции Смидовича, письменно заявила от имени десяти делегатов-москвичей, что Смидович плохо осведомлен о настроении московских рабочих.
— Я все время среди рабочих, — говорила Землячка. — Ленинский лозунг получил полную поддержку на всех рабочих собраниях!
Какой-то товарищ в шинели железнодорожника, сидевший у самой двери, поднялся, выдвинув свой стул вперед.
— Садитесь, товарищ Землячка.
— Да, да, садитесь, — примирительно пригласил ее вслед за железнодорожником и Смидович. — Вы вовремя пришли, Розалия Самойловна, мы только что предоставили слово товарищу Прямикову, будем слушать доклад Рогожского района.
Прямиков оглянулся на Землячку, и тут же к ней приблизился Мальков.
— Рогожский ревком в полном составе, — без тени улыбки констатировал Владимирский.
— Мне много докладывать не придется, — сказал Прямиков. — У нас в районе узнали о подписании мирного договора с юнкерами. Нет, товарищи, так дело не пойдет. Рабочие нашего района поручили передать Военно-революционному комитету, что они не согласны на условия договора. Рабочие и солдаты не позволят выпустить из Кремля юнкеров в белых перчатках. Мы облекли вас доверием, а вы гарантируете юнкерам жизнь и свободу с оружием в руках? Нет, товарищи, вы должны подчиниться голосу тех, кого вы взялись вести…
Тут вмешалась Костеловская, протянула перед собой руку, впрочем, ни на кого прямо не указывая.
— Соглашатели развратили центр, — промолвила она с необычной для нее резкостью. — Я имею в виду соглашателей в нашей собственной среде. Хватит говорить о грядущем социализме, пора его творить. Если вы не измените позицию, вы будете сметены районами…
— Вы ничего не понимаете, — перебил ее Владимирский, дергая себя за бородку. — Вы не поняли самого главного, власть в наших руках, нам не страшны юнкера.
— А вы знаете, что делали юнкера с пленными рабочими? — закричал кто-то, отделившись от стены и выступая вперед. — Превратили «Прагу» в тюрьму. Били по щекам, издевались! Пришли в подвал и бросили арестованным груду обглоданных костей. Как собакам. Так и сказали: нате, собаки, жрите.
Тут к оратору, говорившему о поведении юнкеров, приблизился человек в военной форме, с темными полосами на плечах, оставшимися от снятых погон.
— Я офицер, из Городского района, — сказал человек в военной форме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68