И глубоко-философския тогда рождались у меня подъ котелкомъ думы – о томъ, почему и какъ, и о томъ, чего стоитъ людская ласка и мирская слава, – замъчательныя думы, только на утро ихъ уже никакъ нельзя было вспомнить. Но еще замъчательно то обстоятельство, что и самъ мыслитель, вздохнувъ, машинально проходилъ мимо пустой террасы, гдъ столько было уютныхъ дивановъ къ его услугамъ, и, отважно пересекши мостовую среди толчеи автомобилей, присаживался къ чужому столу подъ навесомъ победителя. Ничего не подълаешь: такъ ръшило картье. Въ уездномъ городъ надо жить по уездному.
…Но мое захолустье все же лучше всъхъ захолустьевъ на свътъ. Во-первыхъ, оно всъхъ краше. Парижъ такъ красивъ, что иногда хочется зажмурить глаза и больше не смотръть: насмотрълся, лучшаго все равно не увидишь. Во вторыхъ: языкъ! Хорошо жить въ странъ, где улица говоритъ на благородномъ языкъ. Когда моя коньсержка подметаетъ лъстницу, и мальчишка отъ мясника подымается по ступенькамъ съ просаленнымъ сверткомъ въ рукахъ, она, посторонясь и откинувъ руку съ метлой, отвъчаетъ на его утрентй приветъ съ тъмъ же выговоромъ и жестомъ, съ какимъ Сарра Бернаръ играла расиновскихъ царицъ. Опять и въ этомъ, быть можетъ, новый урокъ о царственности народовъ и людей: въ сердцъ величество, въ рукъ помело?
ПЛЕМЯ НЕЗНАКОМОЕ
«Здравствуй, племя младое, незнакомое! Не я увижу твой могучий поздний возрастъ, когда переростешь моихъ знакомцевъ и старую главу ихъ заслонишь отъ глазъ прохожаго». Было это написано о молодой рощъ гдъ-то въ Псковской губернии, но цитируется всегда въ примънении къ подростающей молодежи. Главныхъ словъ тутъ два: «здравствуй» и «незнакомое». Второе изъ нихъ мы, люди на закате, произносимъ уверенно: племя, действительно, совсъмъ незнакомое. Но въ слово «здравствуй» не такъ легко вложить полную уверенность. «Здравствуй» значитъ: одобряемъ, желаемъ побъды. Одобряемъ ли? желаемъ ли побъды? Отцамъ въчно кажется, что дъти уклоняются въ ересь; въчно до сихъ поръ это оказывалось ошибкой, и все же…
Оставимъ лучше оцънку въ сторонъ, а займемся просто наблюденимъ. Что за лицо у нынешней молодежи? въ чемъ содержаше духовнаго ея существа? Исключительно важный вопросъ, но при отвътъ на него никакъ нельзя избъжать упрека въ поверхностности. Научное обслъдование тутъ врядъ ли мыслимо, и на документы не сошлешься. И гдъ взять «документы»? О молодежи такъ мало пишутъ; даже романовъ, какъ это ни странно, о ней не пишутъ. Конечно, въ каждомъ романъ есть юноша и дъвица, но не о томъ идетъ у насъ ръчь. Я вотъ сижу и стараюсь вспомнить, за послъдние годы, книгу о душъ современнаго отрочества, о томъ, что творится у нихъ въ уме и въ сердце, объ ихъ внутреннемъ отношенш къ вопросамъ, которые мы когда то называли проклятыми и мучительными: почти нечего вспомнить. Вина, можетъ быть, моя, не досмотрълъ; но за мою память вышли послъ войны, въ области большой литературы, только двъ такия книги. Одну написалъ Уэльсъ, подъ заглавиемъ «Джоанъ и Питеръ»; но оба ея героя успъли принять участие въ войнъЬ, и теперь имъ за тридцать, а насъ тутъ занимаютъ тъ, кому нынче двадцать или меньше. Имъ посвященъ романъ французскаго поэта Андрэ Жида: поэтъ онъ крупный, но романъ, по моему, нехорош, неприятный и какой-то безполезный; называется онъ «Фальшивомонетчики». Другихъ документовъ я не знаю, а потому обойдусь собственными впечатлъшями.
Поле этихъ впечатлъний довольно широко, мнъ довелось за послъдние годы много скитаться; но есть двъ группы молодежи, которыхъ я касаться не буду. Советской России я не видалъ, поэтому о тамошнемъ юношества, ничего изъ первыхъ рукъ не знаю: а о подростающемъ поколънии моего собственнаго племени, въ Палестинъ и повсюду, не берусь судить по причине обратной – я къ нему стою черезчуръ близко, изъ за деревьевъ, пожалуй, лъса не видно. Ръчь у насъ будетъ о молодежи европейской и американской. Я къ ней давно присматриваюсь, и, какъ уже сказано, имелъ случаи наблюдать ее во многихъ странахъ, отъ Канады до Италии и до Южной Африки; гдъ издалека, гдъ и въ упоръ; во всякомъ случаъ, сложились у меня выводы четкие и выпуклые. Правильные ли выводы – не мнъ ръшать.
Прежде всего, мнъ кажется, важно запомнить одно обстоятельство: почти всъ, или просто всъ проблемы этическаго порядка, что насъ когда-то мучили во дни нашей юности, успъли уже давно изъ проблемъ превратиться въ аксиомы. Самый яркий примъръ, конечно, «женский вопросъ». Насъ во время оно волновала даже такая проблема: нравственно ли это, если барышня придетъ къ одинокому студенту просто посидъть, безгрешно посидъть? Сегодня врядъ ли найдется кружокъ молодежи на свътъ, гдъ бы даже вопросъ о многоженстве или многомужествъ удостоился обсуждения подъ угломъ этической оцънки. Свободная любовь, измъна, внебрачное материнство, гомосексуализмъ и прочее – все это можетъ быть удобно или неудобно, опрятно или неопрятно, «по-товарищески» или нетъ, но мораль здъсь больше не при чемъ, и спорить не о чемъ.
Отпалъ этический подходъ и къ вопросамъ общественнымъ. Я помню, въ моемъ городъ когда то застрълился студентъ, не выдержавъ разыгравшейся въ душъ его борьбы между какими то двумя мировоззръниями – а какими, не помню. Думаю, теперь это было бы невозможно; во всякомъ случаъ, теперь такой самоубийца былъ бы нелъпымъ исключениемъ, а тогда его «многие понимали». Враждуюцце лагери остались, и вражда у нихъ свиръпая, но узлы, въ которыхъ она поляризируется, врядъ ли бы назвалъ я «мировоззръниями» въ старинномъ смыслъ: это просто программы или платформы; и разделъ между ними – арена, тогда какъ между Мировоззениями въ наше время разделъ назывался – пропасть. Проблемы стали аксиомами; кому это любо, тотъ выбираетъ себе аксиому по вкусу и воюетъ противъ другихъ акстомъ, но николько при томъ не отрицаетъ, что и то – аксиомы. То, что отличало юношескую мысль въ началъ въка, мучительныя родовыя схватки ницшеанства, футуризма, русскаго марксизма, «надрывъ», подвижничество искания – все это стерлось.
Отсюда, въроятно, возникла та черта, что резче всъхъ другихъ, быть можетъ, отмъчаетъ несходство между молодежью новой и прежней: у новой молодежи нътъ культа собственнаго мнъния. У насъ этотъ культъ былъ первой заповедью всякой общественной религии. Намъ казалось, что «свое мнъние» – святыня; что величайшая польза, какую ты, онъ или я можетъ принести человечеству, заключается именно въ выявлении и утверждении «своего» взгляда; если я этого взгляда не выражу и не буду отстаивать, я виновенъ въ предательстве мирового интереса. Оттого мы такъ обидчиво и ревниво отрицали авторитеты. Я бы не сказалъ, что мы въ то время поголовно отвергали величие великихъ умовъ. Были и у насъ боги философские, политические, литературные;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
…Но мое захолустье все же лучше всъхъ захолустьевъ на свътъ. Во-первыхъ, оно всъхъ краше. Парижъ такъ красивъ, что иногда хочется зажмурить глаза и больше не смотръть: насмотрълся, лучшаго все равно не увидишь. Во вторыхъ: языкъ! Хорошо жить въ странъ, где улица говоритъ на благородномъ языкъ. Когда моя коньсержка подметаетъ лъстницу, и мальчишка отъ мясника подымается по ступенькамъ съ просаленнымъ сверткомъ въ рукахъ, она, посторонясь и откинувъ руку съ метлой, отвъчаетъ на его утрентй приветъ съ тъмъ же выговоромъ и жестомъ, съ какимъ Сарра Бернаръ играла расиновскихъ царицъ. Опять и въ этомъ, быть можетъ, новый урокъ о царственности народовъ и людей: въ сердцъ величество, въ рукъ помело?
ПЛЕМЯ НЕЗНАКОМОЕ
«Здравствуй, племя младое, незнакомое! Не я увижу твой могучий поздний возрастъ, когда переростешь моихъ знакомцевъ и старую главу ихъ заслонишь отъ глазъ прохожаго». Было это написано о молодой рощъ гдъ-то въ Псковской губернии, но цитируется всегда въ примънении къ подростающей молодежи. Главныхъ словъ тутъ два: «здравствуй» и «незнакомое». Второе изъ нихъ мы, люди на закате, произносимъ уверенно: племя, действительно, совсъмъ незнакомое. Но въ слово «здравствуй» не такъ легко вложить полную уверенность. «Здравствуй» значитъ: одобряемъ, желаемъ побъды. Одобряемъ ли? желаемъ ли побъды? Отцамъ въчно кажется, что дъти уклоняются въ ересь; въчно до сихъ поръ это оказывалось ошибкой, и все же…
Оставимъ лучше оцънку въ сторонъ, а займемся просто наблюденимъ. Что за лицо у нынешней молодежи? въ чемъ содержаше духовнаго ея существа? Исключительно важный вопросъ, но при отвътъ на него никакъ нельзя избъжать упрека въ поверхностности. Научное обслъдование тутъ врядъ ли мыслимо, и на документы не сошлешься. И гдъ взять «документы»? О молодежи такъ мало пишутъ; даже романовъ, какъ это ни странно, о ней не пишутъ. Конечно, въ каждомъ романъ есть юноша и дъвица, но не о томъ идетъ у насъ ръчь. Я вотъ сижу и стараюсь вспомнить, за послъдние годы, книгу о душъ современнаго отрочества, о томъ, что творится у нихъ въ уме и въ сердце, объ ихъ внутреннемъ отношенш къ вопросамъ, которые мы когда то называли проклятыми и мучительными: почти нечего вспомнить. Вина, можетъ быть, моя, не досмотрълъ; но за мою память вышли послъ войны, въ области большой литературы, только двъ такия книги. Одну написалъ Уэльсъ, подъ заглавиемъ «Джоанъ и Питеръ»; но оба ея героя успъли принять участие въ войнъЬ, и теперь имъ за тридцать, а насъ тутъ занимаютъ тъ, кому нынче двадцать или меньше. Имъ посвященъ романъ французскаго поэта Андрэ Жида: поэтъ онъ крупный, но романъ, по моему, нехорош, неприятный и какой-то безполезный; называется онъ «Фальшивомонетчики». Другихъ документовъ я не знаю, а потому обойдусь собственными впечатлъшями.
Поле этихъ впечатлъний довольно широко, мнъ довелось за послъдние годы много скитаться; но есть двъ группы молодежи, которыхъ я касаться не буду. Советской России я не видалъ, поэтому о тамошнемъ юношества, ничего изъ первыхъ рукъ не знаю: а о подростающемъ поколънии моего собственнаго племени, въ Палестинъ и повсюду, не берусь судить по причине обратной – я къ нему стою черезчуръ близко, изъ за деревьевъ, пожалуй, лъса не видно. Ръчь у насъ будетъ о молодежи европейской и американской. Я къ ней давно присматриваюсь, и, какъ уже сказано, имелъ случаи наблюдать ее во многихъ странахъ, отъ Канады до Италии и до Южной Африки; гдъ издалека, гдъ и въ упоръ; во всякомъ случаъ, сложились у меня выводы четкие и выпуклые. Правильные ли выводы – не мнъ ръшать.
Прежде всего, мнъ кажется, важно запомнить одно обстоятельство: почти всъ, или просто всъ проблемы этическаго порядка, что насъ когда-то мучили во дни нашей юности, успъли уже давно изъ проблемъ превратиться въ аксиомы. Самый яркий примъръ, конечно, «женский вопросъ». Насъ во время оно волновала даже такая проблема: нравственно ли это, если барышня придетъ къ одинокому студенту просто посидъть, безгрешно посидъть? Сегодня врядъ ли найдется кружокъ молодежи на свътъ, гдъ бы даже вопросъ о многоженстве или многомужествъ удостоился обсуждения подъ угломъ этической оцънки. Свободная любовь, измъна, внебрачное материнство, гомосексуализмъ и прочее – все это можетъ быть удобно или неудобно, опрятно или неопрятно, «по-товарищески» или нетъ, но мораль здъсь больше не при чемъ, и спорить не о чемъ.
Отпалъ этический подходъ и къ вопросамъ общественнымъ. Я помню, въ моемъ городъ когда то застрълился студентъ, не выдержавъ разыгравшейся въ душъ его борьбы между какими то двумя мировоззръниями – а какими, не помню. Думаю, теперь это было бы невозможно; во всякомъ случаъ, теперь такой самоубийца былъ бы нелъпымъ исключениемъ, а тогда его «многие понимали». Враждуюцце лагери остались, и вражда у нихъ свиръпая, но узлы, въ которыхъ она поляризируется, врядъ ли бы назвалъ я «мировоззръниями» въ старинномъ смыслъ: это просто программы или платформы; и разделъ между ними – арена, тогда какъ между Мировоззениями въ наше время разделъ назывался – пропасть. Проблемы стали аксиомами; кому это любо, тотъ выбираетъ себе аксиому по вкусу и воюетъ противъ другихъ акстомъ, но николько при томъ не отрицаетъ, что и то – аксиомы. То, что отличало юношескую мысль въ началъ въка, мучительныя родовыя схватки ницшеанства, футуризма, русскаго марксизма, «надрывъ», подвижничество искания – все это стерлось.
Отсюда, въроятно, возникла та черта, что резче всъхъ другихъ, быть можетъ, отмъчаетъ несходство между молодежью новой и прежней: у новой молодежи нътъ культа собственнаго мнъния. У насъ этотъ культъ былъ первой заповедью всякой общественной религии. Намъ казалось, что «свое мнъние» – святыня; что величайшая польза, какую ты, онъ или я можетъ принести человечеству, заключается именно въ выявлении и утверждении «своего» взгляда; если я этого взгляда не выражу и не буду отстаивать, я виновенъ въ предательстве мирового интереса. Оттого мы такъ обидчиво и ревниво отрицали авторитеты. Я бы не сказалъ, что мы въ то время поголовно отвергали величие великихъ умовъ. Были и у насъ боги философские, политические, литературные;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38