Ира села на жесткий стул, и ее лица щекотно коснулись лепестки не правдоподобно огромных ромашек, букет которых украшал середину стола.
– Мешает? Я сейчас уберу, – встрепенулась Таня;
– Да нет, что вы! Такая красота.
– Вы не представляете, как я рада, что вы с Сашей приехали. Мы с ним сто лет уже не виделись. Он приезжает редко и совсем на чуть-чуть, а я, когда замуж вышла, в Песочнице жила. Вот и не виделись.
– В песочнице? – переспросила Ира.
– Ну да, – поняла ее недоумение Таня и улыбнулась, обозначив морщины. – Это новостройка у нас, там песчаный карьер недалеко и все время песок задувает. А обратно в мамин дом я недавно перебралась. Раньше, после маминой смерти, мы его как дачу держали. Но когда Анютка заболела, муж вначале ничего, держался, а потом выпивать стал и злиться на нее. Ей нельзя, чтобы злились, она потом очень долго в себя приходит и плохо себя чувствует.
– А я думала, она такая родилась, – вставила Ира, прежде чем поняла свою оплошность. Все мамы больных детей очень обидчивы, могла бы сообразить.
Она встала, бросилась принимать у Тани чашки и честно призналась:
– Ой, Танечка, простите, пожалуйста, я не хотела вас обидеть.
– Ничего страшного, – тихо ответила Таня, но отвернулась к окошку, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. – Анютка всегда очень умная девочка была, и в садике, и в школе только и знали хвалили ее, хвалили… Я даже боялась, что испортят ее таким отношением. Получилось, что не того боялась.
– А что с ней? – спросила Ира, чтобы дать Тане возможность выговориться. Все лучше немых слез.
– Опухоль мозга. – Таня поставила на стол сахарницу, разлила чай, Ира заняла свой стул и приготовилась слушать. – Как-то все постепенно началось, не страшно.
Стала жаловаться, что голова болит, учиться хуже, потом многое не понимать.
– А врачи что говорят?
– Думали долго, делать ли операцию, но решили не делать, они чего-то там не понимают в этой опухоли и боятся. Мы в областной центр ездили. Говорят, неизвестно, сколько она проживет, может, несколько лет, а может, месяцев.
Ира, сомкнув пальцы на горячей чашке, смотрела в Танины невероятной глубины серые глаза и думала о том, почему человек, даже пережив страдания и боль, все равно упорно не замечает страданий и боли других. Вот у нее, Иры Камышевой, десять лет назад умерла маленькая дочь. Сгорела в одну ночь, так быстро, что Ира долго не могла в это поверить. Тогда громадной неподъемной плитой на нее обрушился весь мир, придавил своей тяжестью, и она вначале долго лежала распластанная, приходя в себя, а потом долго искала расщелину в этой плите, чтобы вылезти наружу. И вот, через каких-то десять лет после этого, она видит любимого человека, беседующего с красивой женщиной, и думает об этом что угодно, кроме главного – того, что каждого человека может придавить плитой, которую ему одному не поднять. Ну конечно, Таня рассказала ему о дочке, они ведь были друзьями и одноклассниками. И если, как Ире вчера показалось, они в юности были не просто друзьями и чуть больше, чем одноклассниками, Аксенов тем более должен Анечке помочь пройти в Москве обследование и лечение. И может быть… Кто знает? Может быть, Анютке сделают операцию и она будет жить.
– Анютка, ты тоже чаю хочешь? – громко спросила Таня у дочки, появившейся на пороге комнаты. Белый воротник платья и фартук девочки были испачканы повидлом, а губы по-прежнему растягивались в улыбке. Но теперь Ире было видно, что никакая это не улыбка. Это гримаса. Гримаса постоянной боли.
– Ой! – спохватилась Таня, точно вспомнив, что упустила самое главное. – Я же вам фотографии нашего класса не показала. У меня много фотографий, у Саши столько нет.
Она слишком быстро нашла коробку с фотографиями.
Если бы Ире нужно было показать кому-то школьные фотографии, на их поиски ушло бы полдня.
– Вот. Узнаете? Это мы, классе в седьмом, в Киев на экскурсию ездили, а это – на картошке в десятом.
Саша у нас лидером был, и не потому, что комсоргом его выбирали, наоборот, его выбирали, потому что лидером был. Я помню, к нам новенький пришел в пятом классе, Витька Молух, он заикался и, когда фамилию спрашивали, отвечал: «М.., олух». Ну дети, само собой, давай дразнить, проходу не давать: «Витька Олух! Витька Олух!»
А он заикаться еще сильнее стал, на уроках не отвечал, школу пропускал. Учителя ругаются, родители за ремень.
В общем, известная история. Саша за него заступался, но без толку, а потом объявил бойкот тем, кто Витьку дразнил. Вначале сам с ними не разговаривал, потом все больше народу к себе привлек, а потом остался один мальчишка, и получилось, что с ним весь класс не разговаривал. Я это хорошо помню, потому что каждый, кто бойкот хоть словом нарушал, считался предателем, а я один раз нарушила, и Саша даже со мной перестал разговаривать. В общем, отстоял он этого Витьку. Да и потом, чуть что, к Саше бежали: «Пусть Аксен скажет». Если честно, его и учителя побаивались.
– Так уж и побаивались? – усмехнулась Ира.
– Серьезно, побаивались, – не разделила ее усмешки Татьяна. – Они даже наш класс старались особо не задевать, мы вроде сами по себе в школе были. Из-за Сашки. Всегда первые места занимали. Только благодаря Сашке. Даже удивительно. В других классах полно тех, кто спортом серьезно занимается, а первые места в командных соревнованиях всегда у нас. У других и певцы и музыканты, а первые места за инсценировки всегда у нас.
Умел он…
Пока Таня подбирала подходящий для такой необыкновенной личности эпитет, Ира вспомнила комбинат, готовность исполнять, сквозившую в фигурах, лицах, движениях аксеновских сотрудников, и саркастически заметила:
– Умел он вас построить.
Таня не обиделась, а вопреки Ириному сарказму звонко засмеялась от очередного воспоминания счастливых времен:
– Да уж. У нас однажды бунт против него был.
Настоящий бунт. В девятом классе выбирали комсорга, дело к характеристикам шло, надоела многим Сашкина требовательность, ну и решили выбрать кого-нибудь другого. Ну знаете, тогда классический был вариант: выбрать какую-нибудь безобидную девочку, аккуратно заполняющую нужные бумажки. Тем более что такая девочка была, у Сани на все кто-нибудь был. Ну вот. Стали возмущаться, кричать, что Аксенов всех достал, слишком много на себя берет. Только все равно его выбрали. Потому что он знаешь что сказал? Ну как ты думаешь, что?
Этого невольного перехода на ты не заметила ни Ира, ни сама Таня, которая была явно полна азарта, предлагая угадать, что же предпринял в такой ситуации Аксенов.
Ира игру приняла:
– Сказал, что ему все равно, выберут его или нет, даже лучше, если не выберут, ему это все равно давно надоело.
– Не-а! – торжествующе отвергла этот вариант Таня.
– Ну… Пригрозил какими-нибудь санкциями или характеристиками, что там было тогда…
– Как же он мог пригрозить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Мешает? Я сейчас уберу, – встрепенулась Таня;
– Да нет, что вы! Такая красота.
– Вы не представляете, как я рада, что вы с Сашей приехали. Мы с ним сто лет уже не виделись. Он приезжает редко и совсем на чуть-чуть, а я, когда замуж вышла, в Песочнице жила. Вот и не виделись.
– В песочнице? – переспросила Ира.
– Ну да, – поняла ее недоумение Таня и улыбнулась, обозначив морщины. – Это новостройка у нас, там песчаный карьер недалеко и все время песок задувает. А обратно в мамин дом я недавно перебралась. Раньше, после маминой смерти, мы его как дачу держали. Но когда Анютка заболела, муж вначале ничего, держался, а потом выпивать стал и злиться на нее. Ей нельзя, чтобы злились, она потом очень долго в себя приходит и плохо себя чувствует.
– А я думала, она такая родилась, – вставила Ира, прежде чем поняла свою оплошность. Все мамы больных детей очень обидчивы, могла бы сообразить.
Она встала, бросилась принимать у Тани чашки и честно призналась:
– Ой, Танечка, простите, пожалуйста, я не хотела вас обидеть.
– Ничего страшного, – тихо ответила Таня, но отвернулась к окошку, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. – Анютка всегда очень умная девочка была, и в садике, и в школе только и знали хвалили ее, хвалили… Я даже боялась, что испортят ее таким отношением. Получилось, что не того боялась.
– А что с ней? – спросила Ира, чтобы дать Тане возможность выговориться. Все лучше немых слез.
– Опухоль мозга. – Таня поставила на стол сахарницу, разлила чай, Ира заняла свой стул и приготовилась слушать. – Как-то все постепенно началось, не страшно.
Стала жаловаться, что голова болит, учиться хуже, потом многое не понимать.
– А врачи что говорят?
– Думали долго, делать ли операцию, но решили не делать, они чего-то там не понимают в этой опухоли и боятся. Мы в областной центр ездили. Говорят, неизвестно, сколько она проживет, может, несколько лет, а может, месяцев.
Ира, сомкнув пальцы на горячей чашке, смотрела в Танины невероятной глубины серые глаза и думала о том, почему человек, даже пережив страдания и боль, все равно упорно не замечает страданий и боли других. Вот у нее, Иры Камышевой, десять лет назад умерла маленькая дочь. Сгорела в одну ночь, так быстро, что Ира долго не могла в это поверить. Тогда громадной неподъемной плитой на нее обрушился весь мир, придавил своей тяжестью, и она вначале долго лежала распластанная, приходя в себя, а потом долго искала расщелину в этой плите, чтобы вылезти наружу. И вот, через каких-то десять лет после этого, она видит любимого человека, беседующего с красивой женщиной, и думает об этом что угодно, кроме главного – того, что каждого человека может придавить плитой, которую ему одному не поднять. Ну конечно, Таня рассказала ему о дочке, они ведь были друзьями и одноклассниками. И если, как Ире вчера показалось, они в юности были не просто друзьями и чуть больше, чем одноклассниками, Аксенов тем более должен Анечке помочь пройти в Москве обследование и лечение. И может быть… Кто знает? Может быть, Анютке сделают операцию и она будет жить.
– Анютка, ты тоже чаю хочешь? – громко спросила Таня у дочки, появившейся на пороге комнаты. Белый воротник платья и фартук девочки были испачканы повидлом, а губы по-прежнему растягивались в улыбке. Но теперь Ире было видно, что никакая это не улыбка. Это гримаса. Гримаса постоянной боли.
– Ой! – спохватилась Таня, точно вспомнив, что упустила самое главное. – Я же вам фотографии нашего класса не показала. У меня много фотографий, у Саши столько нет.
Она слишком быстро нашла коробку с фотографиями.
Если бы Ире нужно было показать кому-то школьные фотографии, на их поиски ушло бы полдня.
– Вот. Узнаете? Это мы, классе в седьмом, в Киев на экскурсию ездили, а это – на картошке в десятом.
Саша у нас лидером был, и не потому, что комсоргом его выбирали, наоборот, его выбирали, потому что лидером был. Я помню, к нам новенький пришел в пятом классе, Витька Молух, он заикался и, когда фамилию спрашивали, отвечал: «М.., олух». Ну дети, само собой, давай дразнить, проходу не давать: «Витька Олух! Витька Олух!»
А он заикаться еще сильнее стал, на уроках не отвечал, школу пропускал. Учителя ругаются, родители за ремень.
В общем, известная история. Саша за него заступался, но без толку, а потом объявил бойкот тем, кто Витьку дразнил. Вначале сам с ними не разговаривал, потом все больше народу к себе привлек, а потом остался один мальчишка, и получилось, что с ним весь класс не разговаривал. Я это хорошо помню, потому что каждый, кто бойкот хоть словом нарушал, считался предателем, а я один раз нарушила, и Саша даже со мной перестал разговаривать. В общем, отстоял он этого Витьку. Да и потом, чуть что, к Саше бежали: «Пусть Аксен скажет». Если честно, его и учителя побаивались.
– Так уж и побаивались? – усмехнулась Ира.
– Серьезно, побаивались, – не разделила ее усмешки Татьяна. – Они даже наш класс старались особо не задевать, мы вроде сами по себе в школе были. Из-за Сашки. Всегда первые места занимали. Только благодаря Сашке. Даже удивительно. В других классах полно тех, кто спортом серьезно занимается, а первые места в командных соревнованиях всегда у нас. У других и певцы и музыканты, а первые места за инсценировки всегда у нас.
Умел он…
Пока Таня подбирала подходящий для такой необыкновенной личности эпитет, Ира вспомнила комбинат, готовность исполнять, сквозившую в фигурах, лицах, движениях аксеновских сотрудников, и саркастически заметила:
– Умел он вас построить.
Таня не обиделась, а вопреки Ириному сарказму звонко засмеялась от очередного воспоминания счастливых времен:
– Да уж. У нас однажды бунт против него был.
Настоящий бунт. В девятом классе выбирали комсорга, дело к характеристикам шло, надоела многим Сашкина требовательность, ну и решили выбрать кого-нибудь другого. Ну знаете, тогда классический был вариант: выбрать какую-нибудь безобидную девочку, аккуратно заполняющую нужные бумажки. Тем более что такая девочка была, у Сани на все кто-нибудь был. Ну вот. Стали возмущаться, кричать, что Аксенов всех достал, слишком много на себя берет. Только все равно его выбрали. Потому что он знаешь что сказал? Ну как ты думаешь, что?
Этого невольного перехода на ты не заметила ни Ира, ни сама Таня, которая была явно полна азарта, предлагая угадать, что же предпринял в такой ситуации Аксенов.
Ира игру приняла:
– Сказал, что ему все равно, выберут его или нет, даже лучше, если не выберут, ему это все равно давно надоело.
– Не-а! – торжествующе отвергла этот вариант Таня.
– Ну… Пригрозил какими-нибудь санкциями или характеристиками, что там было тогда…
– Как же он мог пригрозить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80