О размерах его судить было трудно. Рисунок на нем располагался как бы тремя поясами: первый – горлышко и крышка, потом широкое поле в середине и третья полоса – по самому низу. На центральном поле, на самом выпуклом месте, красовался стилизованный белый зверь с открытой пастью – то ли волк, то ли лисица, то ли даже собака, – стоящий на широко расставленных задних лапах, раскинув в стороны передние. Ощущение движения, создававшееся линиями его конечностей, подчеркивалось геометрическим узором из загогулек и завитушек, шедшим, вероятно, по всему кругу. Край сосуда был заметно выщерблен, но главный рисунок был невредим и просто великолепен. В описании говорилось только, что это династия Хань, что для Брунетти ничего не значило.
– Это что-то вроде того, что вы нашли в Сиане? – спросил он.
– Это из Западного Китая, да, но не из Сианя. Редкая вещь; сомневаюсь, что мы найдем нечто подобное.
– Почему?
– Потому что прошло две тысячи лет. – Она явно была уверена, что этого достаточно для объяснения.
– Расскажите мне, как вы бы ее скопировали, – сказал он, глядя на фото.
– Сначала находите гончара-специалиста, у которого было время и возможность изучать находки, пристально их рассматривать, работать с ними, может быть, участника раскопок или сотрудника выставки, который их расставлял. Это позволило бы ему разглядеть мельчайшие детали, а также получить точное представление о толщине разных частей. Потом нужен очень хороший рисовальщик, который может скопировать стиль, уловить настроение такой вазы, а потом воспроизвести так похоже, чтобы казалось, что это тот же самый предмет.
– Насколько сложно все это сделать?
– Очень сложно. Но есть люди – и мужчины и женщины, – которые очень в этом поднаторели.
Брунетти поместил указующий перст прямо над центральной фигурой.
– Эта ваза повидала виды, сразу скажешь, что она очень древняя. Как они это воспроизводят?
– О, это относительно несложно. Они закапывают вазу в землю. Некоторые используют выгребные ямы и закапывают туда. – Видя невольное отвращение Брунетти, она пояснила: – Краску разъедает, она быстрее линяет. Потом они еще откалывают маленькие кусочки, обычно с краев или со дна. – Для наглядности она показала на маленький скол на краю сосуда на фото, как раз под крышкой, и у дна, где тот касался земли.
– Это трудно? – спросил Брунетти.
– Нет, сделать предмет, который обманет дилетанта, несложно. Гораздо труднее сотворить нечто, способное ввести в заблуждение специалиста.
– Вроде вас? – спросил Брунетти.
– Да, – сказала она без ложной скромности.
– А как вы узнаете? – спросил он, потом дополнил вопрос. – По каким признакам вы отличаете подлинное от подделки?
Прежде чем ответить, она пролистала несколько страниц книги, то и дело останавливаясь, чтобы поглядеть на фото. Наконец она захлопнула ее и глянула на него.
– По краске, соответствует ли цвет предположительному периоду изготовления. И по линиям, чувствуется ли неуверенность при их проведении. Это подсказывает, что художник пытался что-то скопировать и вынужден был думать об этом, задерживаясь, чтобы правильно их воспроизвести. У художников того времени не было стандартов; они просто рисовали что хотели, поэтому линии у них всегда четкие и непрерывные. Если им не нравилось, они скорее разбили бы горшок.
Он немедленно прицепился к слову.
– Горшок или ваза?
Она рассмеялась в ответ на его вопрос.
– Теперь, две тысячи лет спустя, это вазы, но я думаю, что для людей, которые их делали и пользовались ими, это были всего лишь горшки.
– А для чего их использовали? – спросил Брунетти. – Изначально.
Она пожала плечами.
– Для чего люди вообще используют горшки: хранят рис, носят воду, держат зерно. У этого, со зверем, есть крышка, значит, то, что они там держали, надо было защитить, скажем, от мышей. Предположительно рис или пшеницу.
– Насколько они ценны? – спросил Брунетти.
Она села на диван и положила ногу на ногу.
– Не знаю, как на это ответить.
– Почему?
– Потому что нужно, чтобы был рынок, тогда будет и цена.
– И что?
– А для этих вещей нет рынка.
– Почему нет?
– Потому что их так мало. Тот, что в книге, он в музее «Метрополитен» в Нью-Йорке. Еще, может быть, три или четыре в других музеях в разных частях света. – Она прикрыла глаза на секунду, и Брунетти представил, как она перебирает списки и каталоги. Когда она открыла глаза, то сказала: – Я могу назвать три: два на Тайване и один в частной коллекции.
– И все? – спросил Брунетти.
Она покачала головой.
– Все. – Но потом добавила: – По крайней мере, на выставках и в коллекциях, о которых что-то известно.
– А в частных коллекциях? – спросил он.
– Теоретически возможно. Но кто-нибудь из нас скорее всего прослышал бы об этом, и в литературе нет никаких упоминаний об иных находках. Так что я думаю, что довольно спокойно можно считать, что других нет.
– Сколько может стоить один из музейных экспонатов? – спросил он, потом объяснил, когда увидел, что она закачала головой: – Знаю, знаю, я понял из сказанного вами, что точную цену установить нельзя, но можете ли вы предположить, какова примерно могла бы быть цена?
Ей пришлось подумать над ответом. Поразмыслив, она сказала:
– Цена будет такая, какую назовет продавец или какую захочет заплатить покупатель. Рыночная цена в долларах – сто тысяч? Двести? Еще больше? Но цен на самом деле нет, потому что слишком мало вещей такого качества. Это целиком зависело бы от того, насколько покупатель захочет купить предмет, и от того, сколько у него денег.
Брунетти перевел эти цены в миллионы лир: двести миллионов, триста? Прежде чем он завершил свои размышления, она продолжила.
– Но это лишь для гончарных изделий, для ваз. Насколько я знаю, ни одна из фигур солдат не пропадала, но если бы это случилось, то тут уж действительно никакой цены не назовешь.
– Но ведь владелец смог бы их выставлять, не так ли? – спросил Брунетти.
Она улыбнулась.
– Боюсь, что есть люди, которые не стремятся ничего показывать публике. Они просто хотят владеть. Не знаю, движет ими любовь к красоте или собственнический инстинкт, но поверьте мне, есть люди, которые просто хотят, чтобы вещь находилась у них в коллекции, даже если ее никто не увидит. Кроме них самих, конечно. – Она заметила скептицизм в его взгляде и добавила: – Помните того японского миллиардера, который желал быть похороненным со своим Ван-Гогом?
Брунетти вспомнил, что читал что-то об этом в прошлом году. Писали, что человек купил картину на аукционе, а потом написал в своем завещании, что хочет быть похоронен с картиной, или, если посмотреть на это с другой стороны, картина должна быть похоронена с ним. Он припомнил, какая буря разразилась тогда в мире искусства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Это что-то вроде того, что вы нашли в Сиане? – спросил он.
– Это из Западного Китая, да, но не из Сианя. Редкая вещь; сомневаюсь, что мы найдем нечто подобное.
– Почему?
– Потому что прошло две тысячи лет. – Она явно была уверена, что этого достаточно для объяснения.
– Расскажите мне, как вы бы ее скопировали, – сказал он, глядя на фото.
– Сначала находите гончара-специалиста, у которого было время и возможность изучать находки, пристально их рассматривать, работать с ними, может быть, участника раскопок или сотрудника выставки, который их расставлял. Это позволило бы ему разглядеть мельчайшие детали, а также получить точное представление о толщине разных частей. Потом нужен очень хороший рисовальщик, который может скопировать стиль, уловить настроение такой вазы, а потом воспроизвести так похоже, чтобы казалось, что это тот же самый предмет.
– Насколько сложно все это сделать?
– Очень сложно. Но есть люди – и мужчины и женщины, – которые очень в этом поднаторели.
Брунетти поместил указующий перст прямо над центральной фигурой.
– Эта ваза повидала виды, сразу скажешь, что она очень древняя. Как они это воспроизводят?
– О, это относительно несложно. Они закапывают вазу в землю. Некоторые используют выгребные ямы и закапывают туда. – Видя невольное отвращение Брунетти, она пояснила: – Краску разъедает, она быстрее линяет. Потом они еще откалывают маленькие кусочки, обычно с краев или со дна. – Для наглядности она показала на маленький скол на краю сосуда на фото, как раз под крышкой, и у дна, где тот касался земли.
– Это трудно? – спросил Брунетти.
– Нет, сделать предмет, который обманет дилетанта, несложно. Гораздо труднее сотворить нечто, способное ввести в заблуждение специалиста.
– Вроде вас? – спросил Брунетти.
– Да, – сказала она без ложной скромности.
– А как вы узнаете? – спросил он, потом дополнил вопрос. – По каким признакам вы отличаете подлинное от подделки?
Прежде чем ответить, она пролистала несколько страниц книги, то и дело останавливаясь, чтобы поглядеть на фото. Наконец она захлопнула ее и глянула на него.
– По краске, соответствует ли цвет предположительному периоду изготовления. И по линиям, чувствуется ли неуверенность при их проведении. Это подсказывает, что художник пытался что-то скопировать и вынужден был думать об этом, задерживаясь, чтобы правильно их воспроизвести. У художников того времени не было стандартов; они просто рисовали что хотели, поэтому линии у них всегда четкие и непрерывные. Если им не нравилось, они скорее разбили бы горшок.
Он немедленно прицепился к слову.
– Горшок или ваза?
Она рассмеялась в ответ на его вопрос.
– Теперь, две тысячи лет спустя, это вазы, но я думаю, что для людей, которые их делали и пользовались ими, это были всего лишь горшки.
– А для чего их использовали? – спросил Брунетти. – Изначально.
Она пожала плечами.
– Для чего люди вообще используют горшки: хранят рис, носят воду, держат зерно. У этого, со зверем, есть крышка, значит, то, что они там держали, надо было защитить, скажем, от мышей. Предположительно рис или пшеницу.
– Насколько они ценны? – спросил Брунетти.
Она села на диван и положила ногу на ногу.
– Не знаю, как на это ответить.
– Почему?
– Потому что нужно, чтобы был рынок, тогда будет и цена.
– И что?
– А для этих вещей нет рынка.
– Почему нет?
– Потому что их так мало. Тот, что в книге, он в музее «Метрополитен» в Нью-Йорке. Еще, может быть, три или четыре в других музеях в разных частях света. – Она прикрыла глаза на секунду, и Брунетти представил, как она перебирает списки и каталоги. Когда она открыла глаза, то сказала: – Я могу назвать три: два на Тайване и один в частной коллекции.
– И все? – спросил Брунетти.
Она покачала головой.
– Все. – Но потом добавила: – По крайней мере, на выставках и в коллекциях, о которых что-то известно.
– А в частных коллекциях? – спросил он.
– Теоретически возможно. Но кто-нибудь из нас скорее всего прослышал бы об этом, и в литературе нет никаких упоминаний об иных находках. Так что я думаю, что довольно спокойно можно считать, что других нет.
– Сколько может стоить один из музейных экспонатов? – спросил он, потом объяснил, когда увидел, что она закачала головой: – Знаю, знаю, я понял из сказанного вами, что точную цену установить нельзя, но можете ли вы предположить, какова примерно могла бы быть цена?
Ей пришлось подумать над ответом. Поразмыслив, она сказала:
– Цена будет такая, какую назовет продавец или какую захочет заплатить покупатель. Рыночная цена в долларах – сто тысяч? Двести? Еще больше? Но цен на самом деле нет, потому что слишком мало вещей такого качества. Это целиком зависело бы от того, насколько покупатель захочет купить предмет, и от того, сколько у него денег.
Брунетти перевел эти цены в миллионы лир: двести миллионов, триста? Прежде чем он завершил свои размышления, она продолжила.
– Но это лишь для гончарных изделий, для ваз. Насколько я знаю, ни одна из фигур солдат не пропадала, но если бы это случилось, то тут уж действительно никакой цены не назовешь.
– Но ведь владелец смог бы их выставлять, не так ли? – спросил Брунетти.
Она улыбнулась.
– Боюсь, что есть люди, которые не стремятся ничего показывать публике. Они просто хотят владеть. Не знаю, движет ими любовь к красоте или собственнический инстинкт, но поверьте мне, есть люди, которые просто хотят, чтобы вещь находилась у них в коллекции, даже если ее никто не увидит. Кроме них самих, конечно. – Она заметила скептицизм в его взгляде и добавила: – Помните того японского миллиардера, который желал быть похороненным со своим Ван-Гогом?
Брунетти вспомнил, что читал что-то об этом в прошлом году. Писали, что человек купил картину на аукционе, а потом написал в своем завещании, что хочет быть похоронен с картиной, или, если посмотреть на это с другой стороны, картина должна быть похоронена с ним. Он припомнил, какая буря разразилась тогда в мире искусства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67