– Не может быть!»
– Не может быть! – заорал он. – Кто же тогда убил мою мать? Зачем ты хотел убить колдуна в мангровом лесу? Отвечай, пока живой!
Слова полковника едва доносились сквозь теплоизолированную дверь. Кофи приложил ухо. Он напряженно вслушивался.
– Сын! Ты мой сын, Кофи! Не убивай своего отца. Пощади свою сестру, своего брата! Скоро я перестану говорить… Замерзну…
Глаза вождя обрадованно блеснули.
Кондратьев хитрит, изворачивается. Любой ценой хочет выбраться.
– Я не верю тебе! Ты не хочешь признаться, что убил Зуби! Ты не хочешь признаться, что колдун мешал тебе ее убить! Ты пытаешься спасти свою жизнь, убийца!
Прокричав это, вождь прижал ухо и стал слушать. От напряжений тек пот, прокладывая темные извивы в муке. Вождь был усыпан ею с головы до ног.
– Колдун ненавидел меня за любовь к твоей матери. Поэтому он попытался меня убить, – простонал Кондратьев. – Твою мать мог убить только он. Значит, он так и не простил, что она любила меня… Теперь я понимаю, кто тебя прислал… Черный колдун… Главный колдун…
А я давно забыл его имя…
Пронзительный звонок точно прострелил Кофи навылет. Он закаменел. Раздался еще звонок. И еще.
Вождь прыгнул зачем-то влево, затем зачем-то вправо. Он увлекся. Это Кондратьев, убийца Кондратьев делал все, чтобы задержать его. И добился своего!
Что теперь?.. О! Амулет! Первым делом – амулет!
Трясущейся рукой он расстегнул засыпанный мукой карман и достал черную пластину. Всмотрелся в черные полосы…
Вот они! Он поднес амулет к носу.
Кофи поглощал словно не запах, а концентрированную энергию. Могучий энергетический поток вливался в ноздри, рот, глотку, легкие. Кровь подхватывала живительный запах и разносила по всему телу.
Усталость как рукой сняло. Растерянность исчезла вместе с усталостью. Никакого голода. Огромными прыжками он преодолел широкий складской коридор.
Смотровое окошечко распахнул еще сам Василий Константинович.
Кофи приник к стеклу. Он ничего не увидел. На улице была ночь. Свет кривого фонаря спотыкался о высокую стену и не долетал сюда… Над головой оглушительно затрещал звонок. Кофи ждал, когда глаза привыкнут к темноте. Звонок надрывался, не переставая.
После первых трех звонков прошло время, достаточное для того, чтобы даже спящий сторож успел проснуться и подойти к двери. Наконец глаза разобрали, что перед дверью кто-то стоит. Хоть силуэт стал виден, Не обращая внимания на неистовый звонок, Кофи ждал, когда на сетчатке его глаз появятся еще какие-нибудь подробности.
К звонку добавились удары, которые сквозь тяжелую дверь едва доносились.
Они шли снизу – били, очевидно, ногой.
Хорошо, что не колотят прикладами. Контур головы показался знакомым. Уже можно было смутно различить, где у звонившего расположен нос, а где глаза…
Мешало то, что из-за ударов по двери силуэт все время дергался.
Катя! Катя Кондратьева, он узнал ее!
Ее волосы лежат именно так. Да и какая другая девушка припрется на этот склад в такое время?
Мозг работал, как бортовой компьютер. Раз Катя здесь, – значит, опасается за отца. И, возможно, подозревает его, Кофи. Удовлетворило ли ее объяснение, которое он дал по поводу пакета с ушами?
Ладно. Время работает против него.
Надо успеть. Пока стучат ногами, а не прикладами. Кофи ринулся назад в комнату с холодильными камерами. Она единственная была освещена, не считая тусклой лампочки в тамбуре.
Рывком распахнул дверь холодильника, где до его появления лежали две коробки мороженого «Марс».
Сейчас здесь, упершись ногами в мороженое, скрючился полковник Кондратьев. Кофи схватил руку. С такой температурой тела люди не живут.
На коленях трупа стояла замерзшая окровавленная половая тряпка. Взамен отрезанных ушей висели темно-красные сосульки. Окровавленные седые волосы примерзли к стенке. Смотрели на Кофи стеклянные глаза.
Вождь захлопнул холодильник. Бросился к выключателю. И в кромешной тьме понесся назад к входной двери. Здесь делать было больше нечего. Звонок гремел, на дверь сыпались удары.
– Папа! Папа! – кричала девушка не своим голосом. – Папочка, открой!
Кофи Догме неслышно оттянул собачку замка. Повернул книзу ручку. И резко навалился на дверь.
Он пустился бежать со всей прытью, на какую был способен. Не разбирая дороги, перескакивая кусты, бордюры и скамейки парка.
Впереди гудело Волховское шоссе.
33
Пошатываясь, с сигаретой в одной руке и недопитой рюмкой водки – в другой, Борис пошел отпирать. Он чувствовал, как крадется за ним по пятам тишина.
Звонок прозвучал более настойчиво.
Борис приставил веко к глазку. Все пространство за дверью занимала улыбающаяся ряха начальника циркового отдела кадров Иванова.
Пошатываясь, бывший прапорщик вошел в квартиру. Сперва он молча протянул Борису бутылку «Белого аиста». Затем спросил:
– Ты один?
– Один.
– Где сестра?
– Она звонила, – сообщил Борис. – Я сказал, что вы приедете ночевать, а она сказала, чтоб я не доверял никому из друзей, даже Кофи.
– Не нравится мне это, – Иванов покрутил головой. – Уже темно… Слушай, она никогда у тебя детективной литературой не увлекалась?
– Да вы проходите, дядя Сергей… Она вообще, кроме Агаты Кристи и Жоржа Сименона, ничего не читала и не читает.
– Тогда дело дрянь, – тяжко вздохнул Иванов и упал в кресло. – Решила Екатерина Васильевна в Шерлока Холмса поиграть.
Сто пятьдесят килограммов рухнули с высоты примерно одного метра. Кресло громко треснуло. Иванов с неожиданной при такой комплекции прытью вскочил.
Борис выпустил из рук рюмку. Водка забрызгала брюки гостя.
– Извините, дядя Сергей!
– Ничего. Водка пятен не оставляет.
Это ты меня извини. Я в это кресло больше не сяду.
С великими предосторожностями Иванов уселся в другое кресло.
– Рюмку? – спросил Борис.
Бывший прапорщик смерил его таким взглядом, каким некогда встречал молодое пополнение. К чему лишние слова?
– Жить без него не могу, – признался Иванов, разливая по рюмкам коньяк. – Это алкоголизм.
– Ну что вы, дядя Сергей! – запротестовал Борис. – Разве вы алкаш?
– Да, – твердо сказал Иванов и поднял рюмку. – Я алик.
Они выпили. Борис задумчиво молвил:
– По-моему, алики лишены самокритики. Ни один алик не признается, что он алик.
Иванов немедленно налил еще.
– Пока ехал к тебе, истерпелся, – с застенчивой улыбкой пояснил он. – Тут, Борька, самокритика ни при чем. Тут все объективно. Если человек каждый Божий день выпивает, он алкоголик. У него устойчивая зависимость. Он без бутылки ни на шаг. Смотри, до чего дошло. Боевой друг, командир, просит переночевать с детьми. В семье горе, творятся непонятки. А я приезжаю с бутылкой. Спаиваю двадцатилетнего пацана.
– Ну что вы, дядя Сергей, вы ж видели, я и до вашего прихода хлебанул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Не может быть! – заорал он. – Кто же тогда убил мою мать? Зачем ты хотел убить колдуна в мангровом лесу? Отвечай, пока живой!
Слова полковника едва доносились сквозь теплоизолированную дверь. Кофи приложил ухо. Он напряженно вслушивался.
– Сын! Ты мой сын, Кофи! Не убивай своего отца. Пощади свою сестру, своего брата! Скоро я перестану говорить… Замерзну…
Глаза вождя обрадованно блеснули.
Кондратьев хитрит, изворачивается. Любой ценой хочет выбраться.
– Я не верю тебе! Ты не хочешь признаться, что убил Зуби! Ты не хочешь признаться, что колдун мешал тебе ее убить! Ты пытаешься спасти свою жизнь, убийца!
Прокричав это, вождь прижал ухо и стал слушать. От напряжений тек пот, прокладывая темные извивы в муке. Вождь был усыпан ею с головы до ног.
– Колдун ненавидел меня за любовь к твоей матери. Поэтому он попытался меня убить, – простонал Кондратьев. – Твою мать мог убить только он. Значит, он так и не простил, что она любила меня… Теперь я понимаю, кто тебя прислал… Черный колдун… Главный колдун…
А я давно забыл его имя…
Пронзительный звонок точно прострелил Кофи навылет. Он закаменел. Раздался еще звонок. И еще.
Вождь прыгнул зачем-то влево, затем зачем-то вправо. Он увлекся. Это Кондратьев, убийца Кондратьев делал все, чтобы задержать его. И добился своего!
Что теперь?.. О! Амулет! Первым делом – амулет!
Трясущейся рукой он расстегнул засыпанный мукой карман и достал черную пластину. Всмотрелся в черные полосы…
Вот они! Он поднес амулет к носу.
Кофи поглощал словно не запах, а концентрированную энергию. Могучий энергетический поток вливался в ноздри, рот, глотку, легкие. Кровь подхватывала живительный запах и разносила по всему телу.
Усталость как рукой сняло. Растерянность исчезла вместе с усталостью. Никакого голода. Огромными прыжками он преодолел широкий складской коридор.
Смотровое окошечко распахнул еще сам Василий Константинович.
Кофи приник к стеклу. Он ничего не увидел. На улице была ночь. Свет кривого фонаря спотыкался о высокую стену и не долетал сюда… Над головой оглушительно затрещал звонок. Кофи ждал, когда глаза привыкнут к темноте. Звонок надрывался, не переставая.
После первых трех звонков прошло время, достаточное для того, чтобы даже спящий сторож успел проснуться и подойти к двери. Наконец глаза разобрали, что перед дверью кто-то стоит. Хоть силуэт стал виден, Не обращая внимания на неистовый звонок, Кофи ждал, когда на сетчатке его глаз появятся еще какие-нибудь подробности.
К звонку добавились удары, которые сквозь тяжелую дверь едва доносились.
Они шли снизу – били, очевидно, ногой.
Хорошо, что не колотят прикладами. Контур головы показался знакомым. Уже можно было смутно различить, где у звонившего расположен нос, а где глаза…
Мешало то, что из-за ударов по двери силуэт все время дергался.
Катя! Катя Кондратьева, он узнал ее!
Ее волосы лежат именно так. Да и какая другая девушка припрется на этот склад в такое время?
Мозг работал, как бортовой компьютер. Раз Катя здесь, – значит, опасается за отца. И, возможно, подозревает его, Кофи. Удовлетворило ли ее объяснение, которое он дал по поводу пакета с ушами?
Ладно. Время работает против него.
Надо успеть. Пока стучат ногами, а не прикладами. Кофи ринулся назад в комнату с холодильными камерами. Она единственная была освещена, не считая тусклой лампочки в тамбуре.
Рывком распахнул дверь холодильника, где до его появления лежали две коробки мороженого «Марс».
Сейчас здесь, упершись ногами в мороженое, скрючился полковник Кондратьев. Кофи схватил руку. С такой температурой тела люди не живут.
На коленях трупа стояла замерзшая окровавленная половая тряпка. Взамен отрезанных ушей висели темно-красные сосульки. Окровавленные седые волосы примерзли к стенке. Смотрели на Кофи стеклянные глаза.
Вождь захлопнул холодильник. Бросился к выключателю. И в кромешной тьме понесся назад к входной двери. Здесь делать было больше нечего. Звонок гремел, на дверь сыпались удары.
– Папа! Папа! – кричала девушка не своим голосом. – Папочка, открой!
Кофи Догме неслышно оттянул собачку замка. Повернул книзу ручку. И резко навалился на дверь.
Он пустился бежать со всей прытью, на какую был способен. Не разбирая дороги, перескакивая кусты, бордюры и скамейки парка.
Впереди гудело Волховское шоссе.
33
Пошатываясь, с сигаретой в одной руке и недопитой рюмкой водки – в другой, Борис пошел отпирать. Он чувствовал, как крадется за ним по пятам тишина.
Звонок прозвучал более настойчиво.
Борис приставил веко к глазку. Все пространство за дверью занимала улыбающаяся ряха начальника циркового отдела кадров Иванова.
Пошатываясь, бывший прапорщик вошел в квартиру. Сперва он молча протянул Борису бутылку «Белого аиста». Затем спросил:
– Ты один?
– Один.
– Где сестра?
– Она звонила, – сообщил Борис. – Я сказал, что вы приедете ночевать, а она сказала, чтоб я не доверял никому из друзей, даже Кофи.
– Не нравится мне это, – Иванов покрутил головой. – Уже темно… Слушай, она никогда у тебя детективной литературой не увлекалась?
– Да вы проходите, дядя Сергей… Она вообще, кроме Агаты Кристи и Жоржа Сименона, ничего не читала и не читает.
– Тогда дело дрянь, – тяжко вздохнул Иванов и упал в кресло. – Решила Екатерина Васильевна в Шерлока Холмса поиграть.
Сто пятьдесят килограммов рухнули с высоты примерно одного метра. Кресло громко треснуло. Иванов с неожиданной при такой комплекции прытью вскочил.
Борис выпустил из рук рюмку. Водка забрызгала брюки гостя.
– Извините, дядя Сергей!
– Ничего. Водка пятен не оставляет.
Это ты меня извини. Я в это кресло больше не сяду.
С великими предосторожностями Иванов уселся в другое кресло.
– Рюмку? – спросил Борис.
Бывший прапорщик смерил его таким взглядом, каким некогда встречал молодое пополнение. К чему лишние слова?
– Жить без него не могу, – признался Иванов, разливая по рюмкам коньяк. – Это алкоголизм.
– Ну что вы, дядя Сергей! – запротестовал Борис. – Разве вы алкаш?
– Да, – твердо сказал Иванов и поднял рюмку. – Я алик.
Они выпили. Борис задумчиво молвил:
– По-моему, алики лишены самокритики. Ни один алик не признается, что он алик.
Иванов немедленно налил еще.
– Пока ехал к тебе, истерпелся, – с застенчивой улыбкой пояснил он. – Тут, Борька, самокритика ни при чем. Тут все объективно. Если человек каждый Божий день выпивает, он алкоголик. У него устойчивая зависимость. Он без бутылки ни на шаг. Смотри, до чего дошло. Боевой друг, командир, просит переночевать с детьми. В семье горе, творятся непонятки. А я приезжаю с бутылкой. Спаиваю двадцатилетнего пацана.
– Ну что вы, дядя Сергей, вы ж видели, я и до вашего прихода хлебанул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55