Мне предстояло совершить чертову уйму дел: узнать, где остановился епископ Кошон, разведать подходы и постараться навести контакты с прислугой. Отдыхать и расслабляться было некогда, пришла пора приниматься за работу.
Нужный мне дом, двухэтажный особняк в форме квадрата, я обнаружил без особого труда. Высокая ограда, окружавшая особняк, не произвела на меня особого впечатления. Видывали мы и стены повыше, и шипы поострее, а уж крепости, куда проникали играючи, не чета этому домишке.
Единственное, что меня смутило, – это количество охраны. Епископ Кошон дорого ценил собственную жизнь, я насчитал не меньше полутора десятков воинов, слоняющихся по двору. Будь у меня за спиной несколько надежных товарищей, вроде баварских телохранителей Жанны, я, не колеблясь ни минуты, первой же ночью вломился бы в дом. Увы и ах, сейчас я действовал в одиночку, поэтому приходилось ждать.
Судьба была на моей стороне, и подходящий случай представился уже на следующий день. Едва колокол ближайшей церкви пробил час пополудни, створки ворот широко распахнулись. Грохоча колесами по булыжной мостовой, на улицу выехала карета в сопровождении дюжины конных воинов. Господин епископ лично вышел проводить какого – то дорогого гостя, за спиной хозяина выстроились четверо слуг и трое воинов, похоже, весь гарнизон особняка. Я пересчитал их дважды, а затем хищно улыбнулся. За домом я наблюдал до самого закрытия городских ворот, а когда убедился, что на сегодняшнюю ночь особняк остался практически без охраны, тут же поспешил в гостиницу, где остались все мои вещи.
В снятой мною комнате пришлось немного задержаться, пока я готовил некое зелье, но не успел колокол собора Парижской Богоматери отзвонить дважды, как я двинулся в путь, основательно экипированный, полный холодной ярости и жажды мщения. Дева позвала меня, и пусть однажды я оставил ее в руках врагов, на этот раз я должен был исполнить свой долг до конца. К искреннему моему удивлению, до особняка епископа Кошона я добрался без приключений. Думаю, по случаю предстоящей коронации парижские апаши устроили себе маленький выходной, а может быть, готовились к торжественной встрече прибывающих гостей.
Оседлав ограду, я сделал все, как меня учили. Сухо щелкнул арбалет, здоровенный пес, жалобно взвизгнув, ткнулся в землю тяжелой головой. Второй угрожающе зарычал, изготовившись к прыжку, и арбалетный болт с хрустом вошел ему между глаз. Из кустов выметнулся еще один зверь, крупнее предыдущих, тут же высоко прыгнул, намереваясь ухватить меня за ногу и стащить вниз. Стрела вошла в огнедышащую пасть, а вышла из затылка, пронзив мозг, и волкодав рухнул на землю.
Я сухо усмехнулся, убирая механический лук в заплечный мешок. Как ни странно, но чем дороже оружие, тем удобнее оно в эксплуатации. К примеру, вот эта итальянская игрушка бьет недалеко, зато кучно, да и перезаряжается практически мгновенно, идеальное средство, чтобы заткнуть пасть сторожевому псу. Вон они валяются, лучшие друзья человека, три выстрела – три цели, а теперь разыщу – ка я людей. Не имею против прислуги и охраны ничего личного, но и оставлять за спиной никого не собираюсь. Не хватало еще, чтобы в самый неподходящий момент какой – нибудь особо преданный хозяину лакей всадил мне в спину нож.
Когда я заканчиваю с обитателями первого этажа, то, уже не торопясь, поднимаюсь на второй. Широкая лестница покрыта ковровой дорожкой, на перилах ни пылинки, похоже, господин епископ держал покойных слуг в строгости.
Перед дверью спальни я останавливаюсь и несколько секунд разглядываю украшающую ее резьбу. По обе стороны двери в стену вделаны массивные бронзовые канделябры в виде кланяющихся мавров. В руках обитатели Африки держат толстые свечи, горящие ярко и ровно, словно лампочки.
Кинжал сам прыгает в руку, я долго любуюсь хищным блеском лезвия, верчу его так и эдак, а затем решительно вставляю клинок в ножны. Жанна сгорела заживо, а этот умрет мгновенно? Несправедливо! Так легко господин епископ у меня не отделается, клянусь, его ждет мучительная смерть. Впереди у нас вся ночь, вполне достаточно времени для любых забав. Качественно исполненная месть требует холодной головы, и я с кривой ухмылкой возвращаюсь на кухню.
Не проходит и пяти минут, как дверь спальни бесшумно распахивается, я захожу внутрь, держа в левой руке серебряный поднос. На нем кубок, в котором плещется жидкость цвета коньяка, и золотое блюдо, заботливо укрытое кружевной салфеткой. Я бережно ставлю поднос на мраморный столик у изголовья кровати, разгораются зажженные мною свечи, и вскоре в спальне становится светло, словно днем. Похоже, господин епископ изрядно подслеповат, канделябров, развешанных по стенам спальни, достаточно, чтобы осветить целый особняк.
– Проснитесь, господин Кошон! – громко говорю я. – Настало время принять лекарство.
Но человек, сладко сопящий под пуховым одеялом, на голос не реагирует и просыпается только тогда, когда я встряхиваю его за жирное плечо. Он сонно таращится непонимающими глазами и, широко зевнув, сварливо заявляет:
– Пошел прочь, мерзавец! Я никого не звал!
– Никто мне не рад, – вздыхаю я, а потом, рывком усадив епископа в постели, сую ему в лицо кубок. – А ну пей, сволочь!
– Это яд! – испуганно визжит толстяк, мгновенно покрывшись липким потом. – Не буду пить!
Я молча щекочу кинжалом дряблое горло, и епископ, сникнув, проглатывает содержимое кубка, в его глазах полыхает ярость загнанного зверя. Убрав клинок, я забираю у толстяка кубок и холодно говорю:
– Это лекарство, а не яд. А то, не дай бог, с тобой случится инфаркт или инсульт еще до окончания нашего разговора.
– Я узнал тебя! – перебивает меня епископ, выпучив маленькие свинячьи глазки. – Ты же тот самый лекаришка, что лечил меня в Морто!
Не обращая внимания на то, что там лопочет эта английская подстилка, я на всякий случай уточняю:
– Имею честь говорить с епископом Бове, бывшим ректором Парижского университета, уроженцем Руана Пьером Кошоном?
– Все верно, только родился я в Реймсе, в семье известного винодела, – осторожно отзывается толстяк.
Судя по всему, господин Кошон уже справился с растерянностью. Сейчас судорожно прикидывает, что же произошло и как ему выпутаться живым из этой переделки. Быстро же он пришел в себя, взгляд сосредоточенный, не слышно ни глупых угроз, ни попыток подкупа. Ждет, пока я сам скажу, чего же мне от него надо. Похоже, абы кого в епископах не держат.
– Да нет же, уважаемый, – с улыбкой поправляю я собеседника. – Родились вы все – таки в Руане, в дворянской семье. Прадед ваш состоял в ордене тамплиеров, и после разгрома храмовников ваша семья укрылась в Руане. Вы с ранней юности преданно служили герцогу Бургундскому, это ведь после ваших пламенных речей, произнесенных на площадях столицы, чернь некогда разгромила весь Париж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Нужный мне дом, двухэтажный особняк в форме квадрата, я обнаружил без особого труда. Высокая ограда, окружавшая особняк, не произвела на меня особого впечатления. Видывали мы и стены повыше, и шипы поострее, а уж крепости, куда проникали играючи, не чета этому домишке.
Единственное, что меня смутило, – это количество охраны. Епископ Кошон дорого ценил собственную жизнь, я насчитал не меньше полутора десятков воинов, слоняющихся по двору. Будь у меня за спиной несколько надежных товарищей, вроде баварских телохранителей Жанны, я, не колеблясь ни минуты, первой же ночью вломился бы в дом. Увы и ах, сейчас я действовал в одиночку, поэтому приходилось ждать.
Судьба была на моей стороне, и подходящий случай представился уже на следующий день. Едва колокол ближайшей церкви пробил час пополудни, створки ворот широко распахнулись. Грохоча колесами по булыжной мостовой, на улицу выехала карета в сопровождении дюжины конных воинов. Господин епископ лично вышел проводить какого – то дорогого гостя, за спиной хозяина выстроились четверо слуг и трое воинов, похоже, весь гарнизон особняка. Я пересчитал их дважды, а затем хищно улыбнулся. За домом я наблюдал до самого закрытия городских ворот, а когда убедился, что на сегодняшнюю ночь особняк остался практически без охраны, тут же поспешил в гостиницу, где остались все мои вещи.
В снятой мною комнате пришлось немного задержаться, пока я готовил некое зелье, но не успел колокол собора Парижской Богоматери отзвонить дважды, как я двинулся в путь, основательно экипированный, полный холодной ярости и жажды мщения. Дева позвала меня, и пусть однажды я оставил ее в руках врагов, на этот раз я должен был исполнить свой долг до конца. К искреннему моему удивлению, до особняка епископа Кошона я добрался без приключений. Думаю, по случаю предстоящей коронации парижские апаши устроили себе маленький выходной, а может быть, готовились к торжественной встрече прибывающих гостей.
Оседлав ограду, я сделал все, как меня учили. Сухо щелкнул арбалет, здоровенный пес, жалобно взвизгнув, ткнулся в землю тяжелой головой. Второй угрожающе зарычал, изготовившись к прыжку, и арбалетный болт с хрустом вошел ему между глаз. Из кустов выметнулся еще один зверь, крупнее предыдущих, тут же высоко прыгнул, намереваясь ухватить меня за ногу и стащить вниз. Стрела вошла в огнедышащую пасть, а вышла из затылка, пронзив мозг, и волкодав рухнул на землю.
Я сухо усмехнулся, убирая механический лук в заплечный мешок. Как ни странно, но чем дороже оружие, тем удобнее оно в эксплуатации. К примеру, вот эта итальянская игрушка бьет недалеко, зато кучно, да и перезаряжается практически мгновенно, идеальное средство, чтобы заткнуть пасть сторожевому псу. Вон они валяются, лучшие друзья человека, три выстрела – три цели, а теперь разыщу – ка я людей. Не имею против прислуги и охраны ничего личного, но и оставлять за спиной никого не собираюсь. Не хватало еще, чтобы в самый неподходящий момент какой – нибудь особо преданный хозяину лакей всадил мне в спину нож.
Когда я заканчиваю с обитателями первого этажа, то, уже не торопясь, поднимаюсь на второй. Широкая лестница покрыта ковровой дорожкой, на перилах ни пылинки, похоже, господин епископ держал покойных слуг в строгости.
Перед дверью спальни я останавливаюсь и несколько секунд разглядываю украшающую ее резьбу. По обе стороны двери в стену вделаны массивные бронзовые канделябры в виде кланяющихся мавров. В руках обитатели Африки держат толстые свечи, горящие ярко и ровно, словно лампочки.
Кинжал сам прыгает в руку, я долго любуюсь хищным блеском лезвия, верчу его так и эдак, а затем решительно вставляю клинок в ножны. Жанна сгорела заживо, а этот умрет мгновенно? Несправедливо! Так легко господин епископ у меня не отделается, клянусь, его ждет мучительная смерть. Впереди у нас вся ночь, вполне достаточно времени для любых забав. Качественно исполненная месть требует холодной головы, и я с кривой ухмылкой возвращаюсь на кухню.
Не проходит и пяти минут, как дверь спальни бесшумно распахивается, я захожу внутрь, держа в левой руке серебряный поднос. На нем кубок, в котором плещется жидкость цвета коньяка, и золотое блюдо, заботливо укрытое кружевной салфеткой. Я бережно ставлю поднос на мраморный столик у изголовья кровати, разгораются зажженные мною свечи, и вскоре в спальне становится светло, словно днем. Похоже, господин епископ изрядно подслеповат, канделябров, развешанных по стенам спальни, достаточно, чтобы осветить целый особняк.
– Проснитесь, господин Кошон! – громко говорю я. – Настало время принять лекарство.
Но человек, сладко сопящий под пуховым одеялом, на голос не реагирует и просыпается только тогда, когда я встряхиваю его за жирное плечо. Он сонно таращится непонимающими глазами и, широко зевнув, сварливо заявляет:
– Пошел прочь, мерзавец! Я никого не звал!
– Никто мне не рад, – вздыхаю я, а потом, рывком усадив епископа в постели, сую ему в лицо кубок. – А ну пей, сволочь!
– Это яд! – испуганно визжит толстяк, мгновенно покрывшись липким потом. – Не буду пить!
Я молча щекочу кинжалом дряблое горло, и епископ, сникнув, проглатывает содержимое кубка, в его глазах полыхает ярость загнанного зверя. Убрав клинок, я забираю у толстяка кубок и холодно говорю:
– Это лекарство, а не яд. А то, не дай бог, с тобой случится инфаркт или инсульт еще до окончания нашего разговора.
– Я узнал тебя! – перебивает меня епископ, выпучив маленькие свинячьи глазки. – Ты же тот самый лекаришка, что лечил меня в Морто!
Не обращая внимания на то, что там лопочет эта английская подстилка, я на всякий случай уточняю:
– Имею честь говорить с епископом Бове, бывшим ректором Парижского университета, уроженцем Руана Пьером Кошоном?
– Все верно, только родился я в Реймсе, в семье известного винодела, – осторожно отзывается толстяк.
Судя по всему, господин Кошон уже справился с растерянностью. Сейчас судорожно прикидывает, что же произошло и как ему выпутаться живым из этой переделки. Быстро же он пришел в себя, взгляд сосредоточенный, не слышно ни глупых угроз, ни попыток подкупа. Ждет, пока я сам скажу, чего же мне от него надо. Похоже, абы кого в епископах не держат.
– Да нет же, уважаемый, – с улыбкой поправляю я собеседника. – Родились вы все – таки в Руане, в дворянской семье. Прадед ваш состоял в ордене тамплиеров, и после разгрома храмовников ваша семья укрылась в Руане. Вы с ранней юности преданно служили герцогу Бургундскому, это ведь после ваших пламенных речей, произнесенных на площадях столицы, чернь некогда разгромила весь Париж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99