У реки с грязным истоком не может быть чистого русла. Можно испортить доброе дело, но там, где зло лежит в основе, добра не найти.
— Я знал, что ты мне не поверишь. И я знаю, что ты будешь мешать мне. Практически ты единственный, кто может по-настоящему спутать мои планы. Поэтому я решил тебя убрать.
— Как? — Чигирев посмотрел в глаза Крапивину.
— Я сам проходил через это. Это больно только в первое мгновение. — Крапивин поднялся из кресла и достал пистолет. — Ты не умрешь. Через несколько секунд ты очнешься в одном из залов Эрмитажа. В две тысячи пятом году. Может быть, чуть позже. Может быть, тебя даже будут встречать Алексеев с Басовым. Они как-то умеют вычислять наши перемещения. Это не будет убийством. Для нас в чужих мирах смерти нет. Мы просто возвращаемся к себе домой. Но я должен убрать тебя из этого мира, чтобы ты не мешал достижению великой цели.
Чигирев поднялся. Ствол маузера смотрел ему Вежду глаз.
— Вадим, пожалуйста, не делай этого, — попросил он. — Ты будешь потом раскаиваться.
— Я должен, — сухо отозвался Крапивин. — Ради миллионов людей, живущих здесь.
В комнате повисла гнетущая тишина. Крапивин почему-то медлил.
— Черт знает что, — произнес он вдруг, опуская оружие. — Сотни раз… А вот теперь не могу. И ведь знаю, что надо, но не могу. Ладно, поступим по-другому. Я передам тебя под арест. Я знаю, большинство министров Временного правительства отпустят под честное слово, и они сбегут. Черт с ними. Они — прошлое. Но ты по-настоящему опасен. Я предупрежу, чтобы тебя не отпускали.
— Тогда лучше пристрели меня сейчас, — натянуто улыбнулся Чигирев. — Если меня не отпустят в ноябре, то потом обязательно шлепнут как заложника, когда начнется красный террор.
— Я попрошу Дзержинского, чтобы тебя не трогали. Он мировой мужик. Он поймет.
— Вряд ли. Для большевиков соображения гуманизма и верности данному слову мало что значат. Вы подчиняетесь логике и исторической целесообразности. А расстрелять бывшего товарища министра юстиции в отместку за уничтожение одного из ваших комиссаров будет логично и целесообразно.
— Тогда я скажу, что ты обладаешь важной информацией и убивать тебя нельзя… но и выпускать тоже.
— Делай как знаешь, — устало махнул рукой Чигирев. — Мне уже все равно.
— Конвой, — зычно крикнул Крапивин, — увести арестованного!
Часть 3
ВИХРИ ВРАЖДЕБНЫЕ ВЕЮТ НАД НАМИ…
ГЛАВА 21
Ранение
Крапивин пришел в себя. Первое, что он увидел, — это давно не беленный потолок. Комната освещалась тусклым светом керосиновой лампы, установленной на столике у изголовья. Он лежал на мягкой перине. Под его головой лежала большая подушка. Где-то за стеной завывала вьюга. Крапивин попробовал пошевелиться, но не смог, тело отказывалось повиноваться. Он сдавленно застонал.
Сбоку скрипнула дверь, и женский голос произнес на незнакомом языке короткую фразу. Послышались Удаляющиеся шаги.
«Где я?» — спросил себя Крапивин.
Память услужливо подсказала: они ехали на фронт. За Нарвой, на какой-то маленькой станции, машинист объявил, что уголь кончился и что станция тоже не сможет обеспечить поезд топливом. Матросы, составлявшие основную часть отряда, хотели расстрелять начальника станции, а когда Крапивин велел им разойтись по вагонам… Крапивин не помнил, что было дальше. Он помнил, как размахивал маузером, грозил расстрелом нарушителям революционной дисциплины, и на этом воспоминания обрывались.
Кто-то подошел к Крапивину, потрогал его лоб.
— Как вы себя чувствуете? — произнес по-русски, но с сильным акцентом уже знакомый женский голос.
— Плохо, — признался Крапивин. — Где я?
— Реквере. Это между Ревелем и Нарвой. — Женщина склонилась над Крапивиным, и тот смог рассмотреть ее. Лет сорок пять — пятьдесят. Одета в строгое платье, волосы убраны под чепец. — Вы пролежали в горячке три дня.
— Как я сюда попал?
— Сейчас придет муж и все объяснит. Вы хотите чего-нибудь?
— Пить, если можно.
Женщина подняла голову Крапивину и поднесла к его губам стакан с водой. Крапивин сделал несколько глотков и, пока пил, успел рассмотреть маленькую, аскетически обставленную комнатку, а потом женщина мягко опустила его на подушку.
Крапивин вновь услышал шаги, и на край кровати опустился пожилой грузный мужчина, одетый в костюм-тройку.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он, профессиональным движением ощупывая лоб Крапивина.
— Не очень. Слабость. Кто вы?
— Я здешний уездный доктор. Кондратьев Павел Осипович, к вашим услугам. С моей женой, Ане Карловной, вы уже познакомились. А вы, если я не ошибаюсь, Вадим Васильевич Крапивин, командир особого революционного отряда. Того самого, который прибыл сюда три дня назад. Так, по крайней мере, я понял из вашего мандата, который, в силу обстоятельств, был вынужден уничтожить.
— Все верно. Где мой отряд? Что со мной произошло?
— Видите ли, когда вы попробовали призвать ваших разбушевавшихся воинов к порядку, кто-то из них выстрелил вам в спину.
— А дальше?
— Ваши люди бесчинствовали здесь еще сутки. Они захватили наш городок, и разгра… извиняюсь, экспроприировали все сколько-нибудь ценные вещи у мирных жителей. У некоторых экспроприировали еще дочерей и жен. Правда, временно, на сутки. Потом кто-то из ваших революционеров сообразил выслать разведку, и оказалось, что километрах в пяти находятся немцы. Я ничего не хочу сказать, но ваш отряд был, кажется, штыков в пятьсот. Немцев, которые сюда прибыли через три часа, оказалось не более роты, однако ваши ребята удирали так, словно перед ними стояла армия. Они даже не удосужились оказать противнику какое-либо сопротивление. Кто-то из них заявил, что немецкие солдаты все равно пролетарии и воевать с ними не надо. В Германии все равно скоро начнется своя революция, и немецкая армия вернется к себе домой. Еще они сказали, что сами они, в смысле ваш отряд, должны вернуться в Петроград и окончательно добить тамошних буржуев. С нашими, из Реквере, они разобрались. Мельника, хозяина продуктовой лавки и священника расстреляли в первые же часы. Меня с семьей пощадили. Может, предполагали, что кому-то из них потребуется медицинская помощь.
Крапивин снова застонал. Теперь уже от стыда и ярости.
— Так, значит, здесь немцы?
— Они тоже ушли. На восток. Немецкому обер-лейтенанту я сказал, что вы брат моей сестры, который бежал сюда от большевиков из Петрограда. Сказал, что вас подстрелили бесчинствовавшие здесь красные. Простите, но если бы я сказал что-либо другое, ничего хорошего вас, полагаю, не ожидало бы.
— Спасибо. Почему вы помогаете мне?
— Вас ко мне принесли начальник станции и его помощник. Вы все-таки спасли их. Их не расстреляли. Мне кажется, вы бывший офицер.
— Да. Полковник.
— Ох, и что же вас затянуло к большевикам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Я знал, что ты мне не поверишь. И я знаю, что ты будешь мешать мне. Практически ты единственный, кто может по-настоящему спутать мои планы. Поэтому я решил тебя убрать.
— Как? — Чигирев посмотрел в глаза Крапивину.
— Я сам проходил через это. Это больно только в первое мгновение. — Крапивин поднялся из кресла и достал пистолет. — Ты не умрешь. Через несколько секунд ты очнешься в одном из залов Эрмитажа. В две тысячи пятом году. Может быть, чуть позже. Может быть, тебя даже будут встречать Алексеев с Басовым. Они как-то умеют вычислять наши перемещения. Это не будет убийством. Для нас в чужих мирах смерти нет. Мы просто возвращаемся к себе домой. Но я должен убрать тебя из этого мира, чтобы ты не мешал достижению великой цели.
Чигирев поднялся. Ствол маузера смотрел ему Вежду глаз.
— Вадим, пожалуйста, не делай этого, — попросил он. — Ты будешь потом раскаиваться.
— Я должен, — сухо отозвался Крапивин. — Ради миллионов людей, живущих здесь.
В комнате повисла гнетущая тишина. Крапивин почему-то медлил.
— Черт знает что, — произнес он вдруг, опуская оружие. — Сотни раз… А вот теперь не могу. И ведь знаю, что надо, но не могу. Ладно, поступим по-другому. Я передам тебя под арест. Я знаю, большинство министров Временного правительства отпустят под честное слово, и они сбегут. Черт с ними. Они — прошлое. Но ты по-настоящему опасен. Я предупрежу, чтобы тебя не отпускали.
— Тогда лучше пристрели меня сейчас, — натянуто улыбнулся Чигирев. — Если меня не отпустят в ноябре, то потом обязательно шлепнут как заложника, когда начнется красный террор.
— Я попрошу Дзержинского, чтобы тебя не трогали. Он мировой мужик. Он поймет.
— Вряд ли. Для большевиков соображения гуманизма и верности данному слову мало что значат. Вы подчиняетесь логике и исторической целесообразности. А расстрелять бывшего товарища министра юстиции в отместку за уничтожение одного из ваших комиссаров будет логично и целесообразно.
— Тогда я скажу, что ты обладаешь важной информацией и убивать тебя нельзя… но и выпускать тоже.
— Делай как знаешь, — устало махнул рукой Чигирев. — Мне уже все равно.
— Конвой, — зычно крикнул Крапивин, — увести арестованного!
Часть 3
ВИХРИ ВРАЖДЕБНЫЕ ВЕЮТ НАД НАМИ…
ГЛАВА 21
Ранение
Крапивин пришел в себя. Первое, что он увидел, — это давно не беленный потолок. Комната освещалась тусклым светом керосиновой лампы, установленной на столике у изголовья. Он лежал на мягкой перине. Под его головой лежала большая подушка. Где-то за стеной завывала вьюга. Крапивин попробовал пошевелиться, но не смог, тело отказывалось повиноваться. Он сдавленно застонал.
Сбоку скрипнула дверь, и женский голос произнес на незнакомом языке короткую фразу. Послышались Удаляющиеся шаги.
«Где я?» — спросил себя Крапивин.
Память услужливо подсказала: они ехали на фронт. За Нарвой, на какой-то маленькой станции, машинист объявил, что уголь кончился и что станция тоже не сможет обеспечить поезд топливом. Матросы, составлявшие основную часть отряда, хотели расстрелять начальника станции, а когда Крапивин велел им разойтись по вагонам… Крапивин не помнил, что было дальше. Он помнил, как размахивал маузером, грозил расстрелом нарушителям революционной дисциплины, и на этом воспоминания обрывались.
Кто-то подошел к Крапивину, потрогал его лоб.
— Как вы себя чувствуете? — произнес по-русски, но с сильным акцентом уже знакомый женский голос.
— Плохо, — признался Крапивин. — Где я?
— Реквере. Это между Ревелем и Нарвой. — Женщина склонилась над Крапивиным, и тот смог рассмотреть ее. Лет сорок пять — пятьдесят. Одета в строгое платье, волосы убраны под чепец. — Вы пролежали в горячке три дня.
— Как я сюда попал?
— Сейчас придет муж и все объяснит. Вы хотите чего-нибудь?
— Пить, если можно.
Женщина подняла голову Крапивину и поднесла к его губам стакан с водой. Крапивин сделал несколько глотков и, пока пил, успел рассмотреть маленькую, аскетически обставленную комнатку, а потом женщина мягко опустила его на подушку.
Крапивин вновь услышал шаги, и на край кровати опустился пожилой грузный мужчина, одетый в костюм-тройку.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он, профессиональным движением ощупывая лоб Крапивина.
— Не очень. Слабость. Кто вы?
— Я здешний уездный доктор. Кондратьев Павел Осипович, к вашим услугам. С моей женой, Ане Карловной, вы уже познакомились. А вы, если я не ошибаюсь, Вадим Васильевич Крапивин, командир особого революционного отряда. Того самого, который прибыл сюда три дня назад. Так, по крайней мере, я понял из вашего мандата, который, в силу обстоятельств, был вынужден уничтожить.
— Все верно. Где мой отряд? Что со мной произошло?
— Видите ли, когда вы попробовали призвать ваших разбушевавшихся воинов к порядку, кто-то из них выстрелил вам в спину.
— А дальше?
— Ваши люди бесчинствовали здесь еще сутки. Они захватили наш городок, и разгра… извиняюсь, экспроприировали все сколько-нибудь ценные вещи у мирных жителей. У некоторых экспроприировали еще дочерей и жен. Правда, временно, на сутки. Потом кто-то из ваших революционеров сообразил выслать разведку, и оказалось, что километрах в пяти находятся немцы. Я ничего не хочу сказать, но ваш отряд был, кажется, штыков в пятьсот. Немцев, которые сюда прибыли через три часа, оказалось не более роты, однако ваши ребята удирали так, словно перед ними стояла армия. Они даже не удосужились оказать противнику какое-либо сопротивление. Кто-то из них заявил, что немецкие солдаты все равно пролетарии и воевать с ними не надо. В Германии все равно скоро начнется своя революция, и немецкая армия вернется к себе домой. Еще они сказали, что сами они, в смысле ваш отряд, должны вернуться в Петроград и окончательно добить тамошних буржуев. С нашими, из Реквере, они разобрались. Мельника, хозяина продуктовой лавки и священника расстреляли в первые же часы. Меня с семьей пощадили. Может, предполагали, что кому-то из них потребуется медицинская помощь.
Крапивин снова застонал. Теперь уже от стыда и ярости.
— Так, значит, здесь немцы?
— Они тоже ушли. На восток. Немецкому обер-лейтенанту я сказал, что вы брат моей сестры, который бежал сюда от большевиков из Петрограда. Сказал, что вас подстрелили бесчинствовавшие здесь красные. Простите, но если бы я сказал что-либо другое, ничего хорошего вас, полагаю, не ожидало бы.
— Спасибо. Почему вы помогаете мне?
— Вас ко мне принесли начальник станции и его помощник. Вы все-таки спасли их. Их не расстреляли. Мне кажется, вы бывший офицер.
— Да. Полковник.
— Ох, и что же вас затянуло к большевикам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92