Сколько было удивительных балерин — Нина Тимофеева, Стручкова, Лепешинская, Адырхаева... Какое счастье! И с этими дивными звездами дети могли танцевать на одной сцене, столкнуться в кулисах, слышать их дыхание после танца, ощущать жар их тел. Какая великая школа! Вспомнив о школе, об учебе, о завтрашнем дне Наташины мысли постепенно перекочевали в сон.
Дети радовались любой возможности вырваться из казенной интернатской обстановки, ведь так хотелось домой. Когда кто-то из московских ребят приглашал в гости — ликованью не было предела! В одно румяное январское воскресенье москвич Слава позвал ребят к себе. Вячеслав интригующе прошептал: “Поедем за город. Родителей не будет!” — и многозначительно скосил глаза. Приглашенных это страшно взбудоражило. Скинулись последними копейками, выскребли все, что было, в строжайшей тайне купили сухого вина, продуктов. Хотя ребятам было уже по четырнадцать лет, с ними поехала воспитательница. Молоденькая красивая Генриетта Семеновна была хорошим товарищем, не очень строго следившим за их поведением.
Слава жил в Подмосковье. 16 одноклассников долго тряслись в электричке с матовыми от холода стеклами. Интернатские всегда одевались не по сезону, детям не нравились драповые пальто на ватине, купленные на вырост. Девичьи фигуры только начинали приобретать волнующую округлость форм, преступно прятать женственность под мешковатым фасоном, возвращающим в детство. Поэтому ребята были одеты в тоненькие нейлоновые курточки и шапки-ушанки. Казалось, коммуна зайцев с торчащими, трясущимися в такт поезда, ушами, едет на прогулку. Очень замерзли.
Как приятно было приехать в уютный дом. Топить печку. Дрова весело трещали. На плите стояла огромная, еще теплая, кастрюля с жарким, приготовленная Славиной мамой. Кто-то из ребят запустил голодную ручку, Генриетта Семеновна вовремя подоспела, звонко хлопнула по руке. Встала на стражу возле жаркого.
На кухонном столе выстроился бравый отряд трехлитровых банок с соленьями. Открыли. К этим домашним яствам дети присовокупили продукты, привезенные с собой. Галя Соколова ловко разобралась с баклажановой икрой противно коричневого цвета. Галина нарубала яичко, покрошила зелени, чеснока, налила подсолнечного маслица, икра заиграла добавленными ингредиентами, превратившись из магазинной жижи в чудеснейшее кушанье. Быстро накрыли стол. Сели. Все было так славно!
Перед Наташей томно стояла длинношеяя бутылка вина — одна на шестнадцать человек. Мальчишеская рука решительно обхватила зеленую чаровницу, куда-то отнесла. Разлили по столовым стаканам, на дне каждого жмется капля. Бутылку поставили на пол. Она, упав, обиженно укатилась.
Наташа поднесла стакан к губам, зажмурившись, заглотнула непривычную жидкость. Наталья “пила” первый раз в жизни. Захмелела. Девушка пришла в странное, доселе неизведанное состояние. Мысли стали бегать по кругу. В дикой пляске вертелись строчки поэта Петефи, в то время честь формировать Наташино мировоззрение пала на сего славного венгерского стихотворца.
А вино уж мутит мои взоры
И по жилам огнем разлилось...
Дальше никак не могла вспомнить, пришлось досочинить самой:
Что-то тихо звуки до слуха
Долетают. В тумане слилось
Все вокруг: люди, мебель, еда,
И мне кажется, что никогда
Не пройдет этот миг блаженный!
Чувство времени стерлось,
Мир тленный позабылся.
В головушке тьма.
И на пике поэтического вдохновения Наташа уснула прямо за столом.
На зимние каникулы интернатских детей вывозили в Серебряный бор или Красную Пахру. Наташа гуляла со своей подругой Танечкой Гавриловой. Таня, не умолкая, трещала словами. Наташа не слушала, сочиняла стихи.
Вокруг жила природа своей сосредоточенной жизнью, ничуть не обращая внимания на двух гостий. Лес пушился снегом, сосны стояли бородатыми великанами, а редкие березы — скромными девицами, как будто родители ненадолго выпустили их погулять. То и дело раздавались хлопки — веселый снег скатывался с веток кубарем вниз, а испуганная белка карабкалась, впиваясь коготками в замерзшую кору деревьев.
Девушки шли и шли. Одна беззаботно рассыпала слова, другая мучительно выстраивала свои в стихоплетный строй. Вдруг наткнулись на забор, на серый наглый забор. Наташа гневно обличила:
Тебя, несчастная природа,
Заполонил жестокий человека род,
И очень скоро ты, небесный свод,
Падешь ты в рабстве у двуногого урода.
Таня посмотрела на подругу, моргнула два раза круглыми синими глазами. Пошла. Наталья поплелась за ней. Лес становился темнее, мужественнее, березы попадались все реже, наверное, их загнали домой. Сумерки спускались тяжелой поступью. Большой ворон сел на сук, ветка жалобно пискнула, ворон прикрикнул на нее и уставился на Наташу умными глазами. Девочка замерла, на правом виске напряженно пульсировала голубая жилка — еще чуть-чуть и она найдет нужное слово.
Вдруг что-то ущипнуло Наташу за руку, откуда-то донесся противный обиженный голос: “Пошли! Чего стоишь как вкопанная. Все время молчишь! О чем ты думаешь? Мне скучно с тобой гулять”. Наталья отпихнула подругу, побежала. Бежала, бежала — ворон, слова кружились над ней. Но высокий полет мысли не предостерег девочку от падения в сугроб. Из снега раздался заносчивый возглас:
Люблю упасть навзничь на снег
И долго так лежать, открыв глаза.
Смотреть на эти небеса!
Печальных мыслей гнать набег.
Вон ворон там кружит над головой,
Описывает плавные он круги.
Как будто он смеется надо мной
И говорит: “О нет во мне той муки,
Что раздирает существо твое!”.
Подбежала Татьяна, вытащила из сугроба подругу, отряхнула. Пошли домой.
Летом все уезжали к родителям, осенью возвращались. Дети везли роскошные фрукты — знаменитый алма-атинский апорт, несчетное количество дынь и арбузов, коробками виноград. Половина запасов тут же отдавалась в общий котел. Приглашали воспитателей, педагогов, устраивали пир! Как было приятно видеть, что в пиршественный день взрослые уходят домой с сумками, полными сладостных даров.
Нет детства без праздников! В каждый большой государственный праздник в училище устраивался сабантуй. В столовой буквой П накрывались столы, готовилось угощение, что-нибудь особенно вкусное — ромштекс с жареной картошкой! Каждому ребенку ставилась тарелка с бутылкой лимонада, конфетами, двумя пирожными и бутербродами с красной и черной икрой. Ван-Мэй не могла есть икру, у китаянки на нее была страшная пятнистая аллергия. Наташа терпеть не могла пирожные. Девочки к обоюдному удовольствию менялись лакомствами.
Накушавшись до отвала, дети выкатывались на середину зала. Воздух лихорадила ритмичная музыка. Начинались танцы. Мальчики приглашали девочек и не тех, с кем поставил в пару педагог, а ту, о которой говоришь снисходительным тоном:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Дети радовались любой возможности вырваться из казенной интернатской обстановки, ведь так хотелось домой. Когда кто-то из московских ребят приглашал в гости — ликованью не было предела! В одно румяное январское воскресенье москвич Слава позвал ребят к себе. Вячеслав интригующе прошептал: “Поедем за город. Родителей не будет!” — и многозначительно скосил глаза. Приглашенных это страшно взбудоражило. Скинулись последними копейками, выскребли все, что было, в строжайшей тайне купили сухого вина, продуктов. Хотя ребятам было уже по четырнадцать лет, с ними поехала воспитательница. Молоденькая красивая Генриетта Семеновна была хорошим товарищем, не очень строго следившим за их поведением.
Слава жил в Подмосковье. 16 одноклассников долго тряслись в электричке с матовыми от холода стеклами. Интернатские всегда одевались не по сезону, детям не нравились драповые пальто на ватине, купленные на вырост. Девичьи фигуры только начинали приобретать волнующую округлость форм, преступно прятать женственность под мешковатым фасоном, возвращающим в детство. Поэтому ребята были одеты в тоненькие нейлоновые курточки и шапки-ушанки. Казалось, коммуна зайцев с торчащими, трясущимися в такт поезда, ушами, едет на прогулку. Очень замерзли.
Как приятно было приехать в уютный дом. Топить печку. Дрова весело трещали. На плите стояла огромная, еще теплая, кастрюля с жарким, приготовленная Славиной мамой. Кто-то из ребят запустил голодную ручку, Генриетта Семеновна вовремя подоспела, звонко хлопнула по руке. Встала на стражу возле жаркого.
На кухонном столе выстроился бравый отряд трехлитровых банок с соленьями. Открыли. К этим домашним яствам дети присовокупили продукты, привезенные с собой. Галя Соколова ловко разобралась с баклажановой икрой противно коричневого цвета. Галина нарубала яичко, покрошила зелени, чеснока, налила подсолнечного маслица, икра заиграла добавленными ингредиентами, превратившись из магазинной жижи в чудеснейшее кушанье. Быстро накрыли стол. Сели. Все было так славно!
Перед Наташей томно стояла длинношеяя бутылка вина — одна на шестнадцать человек. Мальчишеская рука решительно обхватила зеленую чаровницу, куда-то отнесла. Разлили по столовым стаканам, на дне каждого жмется капля. Бутылку поставили на пол. Она, упав, обиженно укатилась.
Наташа поднесла стакан к губам, зажмурившись, заглотнула непривычную жидкость. Наталья “пила” первый раз в жизни. Захмелела. Девушка пришла в странное, доселе неизведанное состояние. Мысли стали бегать по кругу. В дикой пляске вертелись строчки поэта Петефи, в то время честь формировать Наташино мировоззрение пала на сего славного венгерского стихотворца.
А вино уж мутит мои взоры
И по жилам огнем разлилось...
Дальше никак не могла вспомнить, пришлось досочинить самой:
Что-то тихо звуки до слуха
Долетают. В тумане слилось
Все вокруг: люди, мебель, еда,
И мне кажется, что никогда
Не пройдет этот миг блаженный!
Чувство времени стерлось,
Мир тленный позабылся.
В головушке тьма.
И на пике поэтического вдохновения Наташа уснула прямо за столом.
На зимние каникулы интернатских детей вывозили в Серебряный бор или Красную Пахру. Наташа гуляла со своей подругой Танечкой Гавриловой. Таня, не умолкая, трещала словами. Наташа не слушала, сочиняла стихи.
Вокруг жила природа своей сосредоточенной жизнью, ничуть не обращая внимания на двух гостий. Лес пушился снегом, сосны стояли бородатыми великанами, а редкие березы — скромными девицами, как будто родители ненадолго выпустили их погулять. То и дело раздавались хлопки — веселый снег скатывался с веток кубарем вниз, а испуганная белка карабкалась, впиваясь коготками в замерзшую кору деревьев.
Девушки шли и шли. Одна беззаботно рассыпала слова, другая мучительно выстраивала свои в стихоплетный строй. Вдруг наткнулись на забор, на серый наглый забор. Наташа гневно обличила:
Тебя, несчастная природа,
Заполонил жестокий человека род,
И очень скоро ты, небесный свод,
Падешь ты в рабстве у двуногого урода.
Таня посмотрела на подругу, моргнула два раза круглыми синими глазами. Пошла. Наталья поплелась за ней. Лес становился темнее, мужественнее, березы попадались все реже, наверное, их загнали домой. Сумерки спускались тяжелой поступью. Большой ворон сел на сук, ветка жалобно пискнула, ворон прикрикнул на нее и уставился на Наташу умными глазами. Девочка замерла, на правом виске напряженно пульсировала голубая жилка — еще чуть-чуть и она найдет нужное слово.
Вдруг что-то ущипнуло Наташу за руку, откуда-то донесся противный обиженный голос: “Пошли! Чего стоишь как вкопанная. Все время молчишь! О чем ты думаешь? Мне скучно с тобой гулять”. Наталья отпихнула подругу, побежала. Бежала, бежала — ворон, слова кружились над ней. Но высокий полет мысли не предостерег девочку от падения в сугроб. Из снега раздался заносчивый возглас:
Люблю упасть навзничь на снег
И долго так лежать, открыв глаза.
Смотреть на эти небеса!
Печальных мыслей гнать набег.
Вон ворон там кружит над головой,
Описывает плавные он круги.
Как будто он смеется надо мной
И говорит: “О нет во мне той муки,
Что раздирает существо твое!”.
Подбежала Татьяна, вытащила из сугроба подругу, отряхнула. Пошли домой.
Летом все уезжали к родителям, осенью возвращались. Дети везли роскошные фрукты — знаменитый алма-атинский апорт, несчетное количество дынь и арбузов, коробками виноград. Половина запасов тут же отдавалась в общий котел. Приглашали воспитателей, педагогов, устраивали пир! Как было приятно видеть, что в пиршественный день взрослые уходят домой с сумками, полными сладостных даров.
Нет детства без праздников! В каждый большой государственный праздник в училище устраивался сабантуй. В столовой буквой П накрывались столы, готовилось угощение, что-нибудь особенно вкусное — ромштекс с жареной картошкой! Каждому ребенку ставилась тарелка с бутылкой лимонада, конфетами, двумя пирожными и бутербродами с красной и черной икрой. Ван-Мэй не могла есть икру, у китаянки на нее была страшная пятнистая аллергия. Наташа терпеть не могла пирожные. Девочки к обоюдному удовольствию менялись лакомствами.
Накушавшись до отвала, дети выкатывались на середину зала. Воздух лихорадила ритмичная музыка. Начинались танцы. Мальчики приглашали девочек и не тех, с кем поставил в пару педагог, а ту, о которой говоришь снисходительным тоном:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66