Он очень много знал, иронично рассказывал о жизни “слуг народа”, Советскую власть называл Софьей Власьевной. Влад любил Андрона, и его ласковая любовь тут же распространилась и на Наташу. В этот вечер, опьяненная счастьем, обаянием собеседников и бокалом “Киндзмараули”, Наталья позвонила Симе Владимировне. Директриса обрадовалась, услышав воспитанницу: “Где ты? Как у тебя дела? Как ты оказалась в Москве?”. “Сима Владимировна, я выхожу замуж! Да, да! За Андрона Кончаловского! Я прилетела в Москву познакомиться с его родителями!”. От радости Наташа не могла стоять на месте, на каждом слове она смешно подпрыгивала.
Вечером 11-го ноября молодые люди вернулись во Фрунзе. Когда они вошли в свой номер-люкс, тут же раздался телефонный звонок.
— Наташа, мне плохо. Срочно приезжай! — услышала девушка голос своей мамы. Андрон повез невесту на автовокзал, посадил в такси. Наталья очень нервничала — “До Алма-Аты 230 километров. Скорей бы доехать!” — всю дорогу подгоняла таксиста. Через три часа, поздно ночью она добралась до дома.
На пороге ее встретила мама. Мария Константиновна не выглядела больной: “Мне позвонила Серафима Владимировна”, — сказала она, гневно теребя пояс платья — “Почему я от нее, из Москвы, узнаю, что ты выходишь замуж? А-а-а?”
В ответ растерянное молчание.
— Молчишь! Никуда ты больше не поедешь. Сниматься мы тебя не отпустим!
— Я не могу сорвать съемки — у меня договор!
— Он — мерзавец! Он первым делом должен был прийти к нам!
Имени Андрона не желали произносить, дабы не осквернять уста. Не раздеваясь, Наталья села в кресло — четверо суток она ничего не ела, только пила. Вся семья ополчилась на девушку. Только Танечка тайком пробиралась к сестре, совала под нос яблоко и, плача, уговаривала: “Ну, хоть яблочко съешь! Ведь с голоду помрешь!”. Беспрерывно кто-то звонил по телефону, Мария Константиновна резко отвечала, бросала трубку.
Через день после пропажи артистки взволнованный режиссер примчался в Алма-Ату, захватив с собой директора картины Воловика. Они затаились возле Наташиного дома, от переживаний у Андрея Сергеевича начался понос. Поэтому помимо слежки за подъездом возлюбленной, он был занят поисками укромного местечка, где можно было бы приземлиться. Верный Воловик стоял на карауле. Каждый час Андрон звонил Марии Константиновне, умоляя вернуть Наталью. Никакие уговоры не помогали, мать была непреклонна. Она, подобна церберу, сторожила двери в комнату, где четверо суток прела в сапогах и пальто ее непокорная дочь. Тем временем отца семейства вызывали в ЦК — уговаривали, грозили исключить из партии. “Пожалуйста, исключайте”, — спокойно говорил он — “Но дочь не отпущу”.
На пятый день Натальиного заточения пришла какая-то женщина. В соседней комнате Мария Константиновна и незнакомка громко о чем-то спорили. Наташа с бьющимся сердцем, осторожно встала, вышла в коридор. И вдруг обнаружила, что входная дверь открыта. Перелетая через ступеньки, она выскочила на улицу, и попала прямо в объятия Андрона. Он тут же посадил девушку в “рафик” и они скорее помчались прочь.
Крепко обнявшись, Андрон с Наташей сидели и плакали. Наконец, он опомнился и воскликнул:
— Надо заехать в ЦК к секретарю Джангильдину, поблагодарить за помощь.
— За какую помощь?
— Он вызывал твоего упрямого отца. Требовал вернуть тебя.
Наталья разволновалась за папу. Но влюбленность так эгоистична — она быстро утешилась рядом с Андроном. Молодые люди заехали в ЦК, поблагодарили благодетеля и понеслись во Фрунзе.
Следующий день был ознаменован предложением Андрея Сергеевича своей руки, сердца и фамилии: “Все, бежим в загс. Скорее распишемся, чтобы никто не мог у меня отнять тебя”. От предложенной славной фамилии Михалковых, Наталья отказалась: “Ваша фамилия и так знаменита, а я хочу, чтобы и фамилия моего папы тоже стала известна”. В районом загсе — маленькой комнатушке, сплошь засиженной мухами, Андрея Сергеевича и Наталью Утевлевну расписали.
Несмотря на важность события в этот день была съемка. Вечером после работы молодожены пошли в ресторан гостиницы “Тянь-Шань”, чтобы тихо отпраздновать женитьбу. Высокие своды залы ухали от развеселого крика подпитой компании киношников. Андрон с Наташей встали во главе стола, объявили: “Мы сегодня поженились!”. Поднялся такой невообразимый ор, что от вибраций Ромадину в рюмку свалился кусок штукатурки. Мишенька вскочил и бросился обнимать и целовать их: “Ах, вы мои дорогие! Как я рад! Как я счастлив! Я вас так люблю!”. От избытка чувств он вытащил из своих штанов ремень, оторвал пряжку. Пряжку подарил Наташе, ремень — Андрону. “Это вам на счастье! Ах!” — и он принялся за карманы своей рубашки. Отрывая от нее по кусочку, кричал: “Какая радость! Мне для Вас ничего не жалко. Вот, последнюю рубашку отдаю! Ха-ха-ха!”. Потом, как и полагается, распитие спиртных напитков продолжалось. Теперь к стрельчатым сводам то и дело возносилось: “Горько!”, только ошалевший от выпитого Гоша Рерберг кричал: “Сладко!”. К концу вечера наступила полная анархия, и к трем часам утра причина веселья была бесследно утеряна.
Работая над фильмом, съемочная группа провела в Киргизии больше полугода. “Как мне надоела это ресторанная еда. Как хочется домой! К маме! Я хочу, чтобы она научила тебя всему, что умеет сама!”. Андрону очень нравилось, когда молодая жена умудрялась что-нибудь приготовить в гостиничном номере и, накрыв стол, поджидала его после съемки.
Однажды он уехал на ночную смену, велев жене запереть дверь. Послушная Наташенька закрылась и, сидя в кресле, благополучно уснула. Проснулась Наталья от вибрации стен. “Землетрясение!” — испугалась она и побежала скорее из номера.
Каково же было ее изумление, когда, распахнув дверь, она увидела своего благоверного, сотрясавшего в праведном гневе здание гостиницы.
Я час не могу достучаться до тебя! Перекидал в окно все монеты, разбудил всю гостиницу, а ты спишь!
Андрей Сергеевич страшно замерз и устал до полусмерти. Он был обижен, и Наталья чувствовала себя безмерно виноватой. Но в молодости так крепко спится!
В Москву! В Москву!
В конце декабря Наташины натурные сцены были отсняты, остались только съемки в павильоне. Двадцать девятого числа Андрон отправил жену самолетом в Москву, сам он должен был прилететь 31-го, прямо к встрече Нового года. Он написал коротенькое письмо и, не запечатывая в конверт, велел передать маме: “Только дай слово, что не будешь читать”. Наташа, как обещала, передала записку Наталье Петровне, не читая.
Прошло много времени, и свекровь спросила ее:
— А ты знаешь, что было написано в том письме?
— Нет, я же дала слово не читать.
Наталья Петровна достала из секретера пожелтевшую записку и прочитала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Вечером 11-го ноября молодые люди вернулись во Фрунзе. Когда они вошли в свой номер-люкс, тут же раздался телефонный звонок.
— Наташа, мне плохо. Срочно приезжай! — услышала девушка голос своей мамы. Андрон повез невесту на автовокзал, посадил в такси. Наталья очень нервничала — “До Алма-Аты 230 километров. Скорей бы доехать!” — всю дорогу подгоняла таксиста. Через три часа, поздно ночью она добралась до дома.
На пороге ее встретила мама. Мария Константиновна не выглядела больной: “Мне позвонила Серафима Владимировна”, — сказала она, гневно теребя пояс платья — “Почему я от нее, из Москвы, узнаю, что ты выходишь замуж? А-а-а?”
В ответ растерянное молчание.
— Молчишь! Никуда ты больше не поедешь. Сниматься мы тебя не отпустим!
— Я не могу сорвать съемки — у меня договор!
— Он — мерзавец! Он первым делом должен был прийти к нам!
Имени Андрона не желали произносить, дабы не осквернять уста. Не раздеваясь, Наталья села в кресло — четверо суток она ничего не ела, только пила. Вся семья ополчилась на девушку. Только Танечка тайком пробиралась к сестре, совала под нос яблоко и, плача, уговаривала: “Ну, хоть яблочко съешь! Ведь с голоду помрешь!”. Беспрерывно кто-то звонил по телефону, Мария Константиновна резко отвечала, бросала трубку.
Через день после пропажи артистки взволнованный режиссер примчался в Алма-Ату, захватив с собой директора картины Воловика. Они затаились возле Наташиного дома, от переживаний у Андрея Сергеевича начался понос. Поэтому помимо слежки за подъездом возлюбленной, он был занят поисками укромного местечка, где можно было бы приземлиться. Верный Воловик стоял на карауле. Каждый час Андрон звонил Марии Константиновне, умоляя вернуть Наталью. Никакие уговоры не помогали, мать была непреклонна. Она, подобна церберу, сторожила двери в комнату, где четверо суток прела в сапогах и пальто ее непокорная дочь. Тем временем отца семейства вызывали в ЦК — уговаривали, грозили исключить из партии. “Пожалуйста, исключайте”, — спокойно говорил он — “Но дочь не отпущу”.
На пятый день Натальиного заточения пришла какая-то женщина. В соседней комнате Мария Константиновна и незнакомка громко о чем-то спорили. Наташа с бьющимся сердцем, осторожно встала, вышла в коридор. И вдруг обнаружила, что входная дверь открыта. Перелетая через ступеньки, она выскочила на улицу, и попала прямо в объятия Андрона. Он тут же посадил девушку в “рафик” и они скорее помчались прочь.
Крепко обнявшись, Андрон с Наташей сидели и плакали. Наконец, он опомнился и воскликнул:
— Надо заехать в ЦК к секретарю Джангильдину, поблагодарить за помощь.
— За какую помощь?
— Он вызывал твоего упрямого отца. Требовал вернуть тебя.
Наталья разволновалась за папу. Но влюбленность так эгоистична — она быстро утешилась рядом с Андроном. Молодые люди заехали в ЦК, поблагодарили благодетеля и понеслись во Фрунзе.
Следующий день был ознаменован предложением Андрея Сергеевича своей руки, сердца и фамилии: “Все, бежим в загс. Скорее распишемся, чтобы никто не мог у меня отнять тебя”. От предложенной славной фамилии Михалковых, Наталья отказалась: “Ваша фамилия и так знаменита, а я хочу, чтобы и фамилия моего папы тоже стала известна”. В районом загсе — маленькой комнатушке, сплошь засиженной мухами, Андрея Сергеевича и Наталью Утевлевну расписали.
Несмотря на важность события в этот день была съемка. Вечером после работы молодожены пошли в ресторан гостиницы “Тянь-Шань”, чтобы тихо отпраздновать женитьбу. Высокие своды залы ухали от развеселого крика подпитой компании киношников. Андрон с Наташей встали во главе стола, объявили: “Мы сегодня поженились!”. Поднялся такой невообразимый ор, что от вибраций Ромадину в рюмку свалился кусок штукатурки. Мишенька вскочил и бросился обнимать и целовать их: “Ах, вы мои дорогие! Как я рад! Как я счастлив! Я вас так люблю!”. От избытка чувств он вытащил из своих штанов ремень, оторвал пряжку. Пряжку подарил Наташе, ремень — Андрону. “Это вам на счастье! Ах!” — и он принялся за карманы своей рубашки. Отрывая от нее по кусочку, кричал: “Какая радость! Мне для Вас ничего не жалко. Вот, последнюю рубашку отдаю! Ха-ха-ха!”. Потом, как и полагается, распитие спиртных напитков продолжалось. Теперь к стрельчатым сводам то и дело возносилось: “Горько!”, только ошалевший от выпитого Гоша Рерберг кричал: “Сладко!”. К концу вечера наступила полная анархия, и к трем часам утра причина веселья была бесследно утеряна.
Работая над фильмом, съемочная группа провела в Киргизии больше полугода. “Как мне надоела это ресторанная еда. Как хочется домой! К маме! Я хочу, чтобы она научила тебя всему, что умеет сама!”. Андрону очень нравилось, когда молодая жена умудрялась что-нибудь приготовить в гостиничном номере и, накрыв стол, поджидала его после съемки.
Однажды он уехал на ночную смену, велев жене запереть дверь. Послушная Наташенька закрылась и, сидя в кресле, благополучно уснула. Проснулась Наталья от вибрации стен. “Землетрясение!” — испугалась она и побежала скорее из номера.
Каково же было ее изумление, когда, распахнув дверь, она увидела своего благоверного, сотрясавшего в праведном гневе здание гостиницы.
Я час не могу достучаться до тебя! Перекидал в окно все монеты, разбудил всю гостиницу, а ты спишь!
Андрей Сергеевич страшно замерз и устал до полусмерти. Он был обижен, и Наталья чувствовала себя безмерно виноватой. Но в молодости так крепко спится!
В Москву! В Москву!
В конце декабря Наташины натурные сцены были отсняты, остались только съемки в павильоне. Двадцать девятого числа Андрон отправил жену самолетом в Москву, сам он должен был прилететь 31-го, прямо к встрече Нового года. Он написал коротенькое письмо и, не запечатывая в конверт, велел передать маме: “Только дай слово, что не будешь читать”. Наташа, как обещала, передала записку Наталье Петровне, не читая.
Прошло много времени, и свекровь спросила ее:
— А ты знаешь, что было написано в том письме?
— Нет, я же дала слово не читать.
Наталья Петровна достала из секретера пожелтевшую записку и прочитала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66