- Понятно, - наконец, произнесла она неподкупно и жестко. - Но, милочка, зарплатишка ваша будет ничтожной... по нынешним временам. Вам сказали?
- Да.
- И как же? - почти иронично. - Жить?
- Ну... попробую... Меня пока только на месяц... Я в Москве ничего не знаю... Я из Воркуты...
Нина Викторовна не проронила в ответ ни слова. Она вертела на пальце золотое колечко и в упор, почти бесстыдно рассматривала меня. Я же под её взглядом все больше сутулилась... Мне казалось что бесправная в московских условиях Наташа из Воркуты именно так должна себя вести... И уж совсем не по сценарию, а из настоящего страха быть опознанной старалась смотреть в пол, а не в глаза этой явно неглупой тетеньки, которая свое заурядное личико с длинноватым носом и небольшими серыми глазками сумела с помощью всяких косметических ухищрений превратить почти в произведение искусства. Особенно удачно она прорисовала именно глаза и брови. Впрочем, и губы, от природы узкие, сумела с помощью обводки и темно-розовой помады превратить в искусительный бутон...
- А где же вы поселились... живете? - наконец, подала она голос, подняла вазочку с веткой белой сирени, поднесла к лицу, понюхала.
Я очень, очень смутилась. Возможно, даже переиграла и не без труда выговорила:
- Пока... тут один знакомый... он по командировкам... вот у него... он приезжал к нам в Воркуту...
- Молодой?
- Почти, - прошептала я, низко, повинно наклоняя голову. - Тридцать семь лет...
- Вот как... Вот, значит, как...
Закончила Нина Викторовна насмешливо-ободряюще:
- Ничего не поделаешь, милочка! Когда не живешь, а выживаешь - не до жиру... Женская гордость только в романах хороша и к месту. А позволь узнать, почему не замужем?
- Была.
И с воодушевлением пересказала кусок подлинной Наташиной биографии. - Он как с армии пришел, ничего был, нормальный. Ну а как в шахте стал - как не пить? Если все у них там пьют... Я с ним два года промучилась... Шел пьяный в метель, а на него бульдозер... Погиб.
- И ребенка не успела родить?
- Нет. Не хотела. И мать не велела. Он же пьяный когда - бил меня...
- Все хорошо, что хорошо кончается, - заключила главврач. - Видно, мать у тебя толковая женщина.
- Она у меня все понимает...
- Ну что ж, красавица, - вздохнула Нина Викторовна. - Мало кто из русских, российских женщин знает, что такое женское счастье. Не ты первая, не ты последняя. Но надеяться надо... Как без надежды? Вдруг ещё и встретится человек, который тебя полюбит, и ты его, и все будет как надо... Небось, так думаешь: в Москве парней много, авось повезет?
- Ой, правда! - поспешила я согласиться, благодарно глядя женщине в глаза. - Это у нас в Воркуте пьянь на пьяни, а здесь всякие... улицы полные... метро...
- Если приоденешься, - она критически оглядела меня с ног до головы, - ну хотя бы через "секонд хэнд", где подержанная одежда продается за пустяковые деньги, - будешь глядеться. Женщине нельзя сдаваться ни при каких обстоятельствах. Она должна всегда иметь вид. Что ж... никогда не поздно начинать жизнь сначала. Особенно в твои годы.
Имела ли я право подозревать эту рассудительную даму в злодействе? Имела ли право относиться к ней с подозрением? И зачислять в людоедское племя умба-юмба? Она смотрелась так хорошо, так уместно за полированным столом, вся в белоснежном, отглаженном, с белой же шапочкой чуть набекрень, пахнущая хорошими духами... И как же трогателен этот стеклянный кувшинчик с веткой белой сирени поблизости от её длинных пальцев хорошей формы с аккуратным бледно-розовым маникюром... Да как же она, такая, могла быть причастна к темной истории с гибелью актрисы Мордвиновой при пожаре?!
Но вот в чем я, Наташа из Воркуты, утвердилась после этой беседы: мне надо всячески, не сбиваясь, тянуть именно на образ сбитой с толку, растерянной и вполне безобидной провинциалки, которая нуждается в советах, утешении и вообще в покровительстве. Женщины, любые, очень любят чувствовать свое превосходство над особями своего пола. Им, многим из тех, у кого и своя судьба не сложилась, как бы в радость, что другой ещё хуже, потому что можно с высоты собственного опыта и неблагополучия поучить жить, "раскрыть глаза" и прочая, и прочая...
Вероятно, оттого, что дурочку непутевую сыграть куда легче, чем, положим, Софью Ковалевскую, я настолько оказалась "в роли", что сестра-хозяйка, полная, грудастая Анна Романовна, расспросив меня прямо в коридоре, откуда, почему, и услыхав историю печальную, неказистую, поглядела критически на мои истоптанные туфлишки, заявила решительно:
- Айда ко мне, горе луковое!
Привела в комнатенку с зарешеченным окном, где на полках лежало в высоких стопках чистое постельное белье, шерстяные одеяла одинакового бежевого цвета, а посреди стояла гладильная доска на алюминиевых ножках врастопырку.
Анна Романовна, тяжеловато дыша, наклонилась, вытащила с нижней полки белые босоножки на танкетке, кинула мне:
- Меряй! Мне не подходят. У меня ноги после ночи пухнут.
- А... а сколько стоят, Анна Романовна?
- Сдурела! Бери и надевай! И зови меня попросту тетей Аней.
Ну и попробуй после этого верить собственным глазам, которые всего несколько дней назад видели, с какой хищной поспешностью эта самая добродушная, сдобная тетя Анечка выискивала в углах комнаты погибшей актрисы возможные сокровища, хватая то то, то это...
- Чего нам-то манерничать друг перед другом, - продолжала она поучать меня. - Ты с Воркуты, я тоже... не с Красной площади, издалека... Беглянки и есть беглянки. Меряй, меряй, не тяни!
- Но как же... - переминалась я в надежде, что тетенька разговорится ещё больше и я получу добавочную информацию. - Вы, наверное, покупали, деньги платили...
И она не удержалась, её моя медлительность в принятии разумного решения окончательно допекла:
- Дурочка! - обозвала беззлобно. - Куда ты пришла работать? К старикам старым. Сколько платить тебе будут? Гроши. Одно удобство - старики не вечные, помирают, а ихние одежки остаются. Или ты брезгуешь? Так протри, вот тебе перекись разведенная, они же новые, от артистки остались...
- От самой настоящей артистки?! - изумилась я, всовывая ногу в босоножку.
- А то от какой же! - горделиво отвечала тетя Аня. - От знаменитой Мордвиновой! Слыхала, небось?
- Да, вроде, нет...
- Ну темнота! Про саму Мордвинову не слыхала? В прошлые годы её фотографии по всем кинотеатрам висели. Что глазки, что губки что бровки - красота! А на щечках ямочки. И волосы хороши были - такая раскудрявая! В киосках открытки продавали, где она улыбается. Красиво пожила... не то что мы, рядовые. Только кончила худо, хуже некуда. Она у нас тут сгорела, бедная...
- Как сгорела? - ужаснулась я. - Вся сгорела? А как же босоножки? Они отдельно от неё были?
- Отдельно. Подошли? Ну и носи. А много будешь знать - скоро состаришься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91