Она попыталась улыбнуться, потому что именно улыбка наиболее глубоко выражала их связь.
– Бедный малыш, – сказал он. – На этот раз ты дошла до ручки.
– Jch kann ja nicht mehr…
Он взял ее на руки. Минна подняла к нему залитое слезами лицо, на котором сквозь пыль и пот еще дрожала улыбка, но он увидел там тот признак бессилия, который так хорошо, еще с самого лагеря, различал: муху, ползавшую по лбу и по щеке, которую у Минны не было сил не только согнать, но и почувствовать. Морель отлично знал ее, эту муху, которая чувствовала себя как дома. Он убрал с подбородка ремень, снял с Минны фетровую шляпу, взял голову девушки в ладони. Даже губы потеряли свои очертания, стали серыми и почти безжизненными. А ведь он рисковал, стараясь сократить путь, ехал по людной дороге, двигаясь прямо вперед, хотя солдаты, несомненно, шли им навстречу; правда, он рассчитывал на сочувствие одних, понимание других и верность французов традициям, но ведь надо посмотреть правде в глаза – дальше она ехать не может. Морель и сам толком не знал, куда ему деться. Пещера в горах Уле обнаружена. Были, правда, и другие пещеры, но без заранее припасенных лекарств, без оружия и продовольствия, кроме оставленного Вайтари, а того хватит всего на несколько дней. Но тем не менее нужно ехать дальше. Люди должны знать, что он жив, находится где-то в Африке, – все дело в его присутствии повсюду, о котором столько говорят. Надо и дальше защищать слонов от их недругов, добиваться, чтобы природу охраняли…
– А что, если ты часок-другой передохнешь? Мы можем остановиться…
Она ничего не ответила. И Морель даже не пытался ее убеждать.
– Ладно, Я отвезу тебя в деревню… Может, там есть санитарный пункт. Во всяком случае, рядом плантации… Я разыщу…
– Нет, я поеду одна.
– Не может быть и речи.
– Если вас из-за меня арестуют… Я вас прошу, уезжайте… Сделайте это для меня.
– Бросить тебя тут, на дороге?
– Я не хочу, чтобы из-за меня с вами что-нибудь случилось.
Морель помедлил, ему трудно было противиться этому взгляду – молящему и властному одновременно. Все, что он мог для нее сделать, – продолжать борьбу. Для нее и для миллионов тех, кому так нужна дружба, он должен идти дальше, не дать себя поймать, ловчить, прятаться, чтобы защищать человеческую свободу, несмотря на самые тяжкие обстоятельства, остаться неуловимым, жить где-нибудь в глуши, среди последних слонов, быть утешением, верой, неистребимой надеждой. Надо оставаться среди людей, а если достанет пуля, уползти умирать куда-нибудь в густые заросли, где его никогда не отыщут. И те, кому он нужен, всегда смогут верить, что он жив. Если уж ему суждено умереть от пули в спину, как положено в таких случаях по классической традиции, надо, чтобы о том никто не узнал, чтобы вокруг него родилась легенда, которая говорила бы о его присутствии сразу повсюду, чтобы люди считали, что он неуязвим, просто прячется и готов появиться в самую неожиданную минуту, когда на него уже и не смеют рассчитывать, и встать на защиту великанов, которым грозит беда.
– Хорошо.
– Нельзя, чтобы с вами что-нибудь случилось…
– Со мной ничего не случится, – серьезно пообещал он. – У меня уйма друзей. Я тебе не все говорил, но мне помогут, не беспокойся.
Он не знал, верит она ему или нет, но ее, как и всех, непременно надо было успокоить.
Как важно, чтобы все верили, что он никогда не умрет!
– Если до тебя дойдут слухи о поражении, ты не верь. Будто я убит или что-нибудь в этом роде… Скажи, чтобы и другие тоже не верили, меня никогда не возьмут.
Самое смешное было в том, что Морель и сам почти в это верил. Он не знал, что станет теперь делать, куда пойдет, почти безоружный, но был уверен, что найдет друзей.
– Ты, наверное, какое-то время обо мне не услышишь, я где-нибудь отсижусь. – Он взмахом руки показал на чащу. – Но я вернусь.
В глазах его снова блеснула смешливая хитреца…
– Их заставят созвать новую конференцию… А может, меня даже туда пригласят…
Говорю тебе, в конце концов они предоставят нам тот простор, какой нам нужен… Ну, а те, кто против… мы их возьмем за горло!
Эйб Филдс услышал эту презрительную фразу. «Мы их возьмем за горло», которую попросту не терпел, ибо тысячу раз слышал из уст французских солдат, так и не вернувшихся с войны. Мучимый лихорадкой, Эйб Филдс все же гордо считал себя практичным американцем, из страны с самым высоким национальным доходом на душу населения в мире, с самым благополучным уровнем жизни со времен первобытной эпохи; даже доисторические пресмыкающиеся могли гордиться Америкой, а чешуйчатый предок, впервые вылезший из своей родной тины, может спать спокойно: американец добился всего. Имя его должно с почетом поминаться во всех школах, потому что он – подлинный пионер, родоначальник свободного предпринимательства, рыцарь духа предприимчивости, риска, всего того, что и сегодня обеспечивает грандиозный материальный прогресс Соединенных Штатов. Филдс окинул собравшихся торжествующим взглядом, и все сидевшие вокруг ящерицы зааплодировали; он хотел в ответ поприветствовать их и только благодаря поддержке Идрисса не свалился с лошади.
– Думаешь, у тебя хватит сил добраться до плантации? До нее километров десять.
– Месье Филдс мне поможет.
– Как же! Погляди на него, у него глаза вылезли на лоб. Его больше нет. Эй, фотограф!
Филдс схватил свой аппарат.
– Ты сможешь ее проводить?
– Я хочу ехать с вами.
– Да что ты! А я думал, что у тебя больше нет пленки.
– Все равно. Как-нибудь выкручусь.
– А чем же ты будешь снимать? Задницей?
– Я хочу вам чем-нибудь помочь.
– Эге! А я-то думал, что тебе плевать на слонов.
– Моя семья погибла в газовой камере Освенцима.
– А-а… Так и надо было сказать. Но только взять тебя с собой я не могу.
– Почему?
– Это будет несправедливо. Ты уже не соображаешь, что делаешь. В таком состоянии, если тебя вежливо попросить, ты способен силой свергнуть правительство Соединенных Штатов.
– Я – американский гражданин и имею право защищать слонов повсюду, где им угрожают!
– рявкнул Эйб Филдс. – Джефферсон, Линкольн, Эйзен…
– Ну да, да, знаю.
– Имею такое же право защищать слонов, как и вы!
– Вот-вот, и ступай защищать их, как все.
– Я хочу умереть за слонов!.. – воскликнул Филдс.
– Еще одни желающий предстать перед следственной комиссией…
– Американские солдаты пришли защищать ваших чертовых слонов в Европу! – орал Филдс. – Без нас…
Сильнейшая боль в боку несколько его утихомирила. Он схватился обеими руками за бедро и состроил страдальческую гримасу.
– Вам сейчас поворачивать. До плантации несколько километров. Ты меня слышишь?
– Не знаю, дотяну ли я. Ребра втыкаются в легкие.
– Попытайся… Что там?
– Джип и грузовики, – закричал Юсеф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
– Бедный малыш, – сказал он. – На этот раз ты дошла до ручки.
– Jch kann ja nicht mehr…
Он взял ее на руки. Минна подняла к нему залитое слезами лицо, на котором сквозь пыль и пот еще дрожала улыбка, но он увидел там тот признак бессилия, который так хорошо, еще с самого лагеря, различал: муху, ползавшую по лбу и по щеке, которую у Минны не было сил не только согнать, но и почувствовать. Морель отлично знал ее, эту муху, которая чувствовала себя как дома. Он убрал с подбородка ремень, снял с Минны фетровую шляпу, взял голову девушки в ладони. Даже губы потеряли свои очертания, стали серыми и почти безжизненными. А ведь он рисковал, стараясь сократить путь, ехал по людной дороге, двигаясь прямо вперед, хотя солдаты, несомненно, шли им навстречу; правда, он рассчитывал на сочувствие одних, понимание других и верность французов традициям, но ведь надо посмотреть правде в глаза – дальше она ехать не может. Морель и сам толком не знал, куда ему деться. Пещера в горах Уле обнаружена. Были, правда, и другие пещеры, но без заранее припасенных лекарств, без оружия и продовольствия, кроме оставленного Вайтари, а того хватит всего на несколько дней. Но тем не менее нужно ехать дальше. Люди должны знать, что он жив, находится где-то в Африке, – все дело в его присутствии повсюду, о котором столько говорят. Надо и дальше защищать слонов от их недругов, добиваться, чтобы природу охраняли…
– А что, если ты часок-другой передохнешь? Мы можем остановиться…
Она ничего не ответила. И Морель даже не пытался ее убеждать.
– Ладно, Я отвезу тебя в деревню… Может, там есть санитарный пункт. Во всяком случае, рядом плантации… Я разыщу…
– Нет, я поеду одна.
– Не может быть и речи.
– Если вас из-за меня арестуют… Я вас прошу, уезжайте… Сделайте это для меня.
– Бросить тебя тут, на дороге?
– Я не хочу, чтобы из-за меня с вами что-нибудь случилось.
Морель помедлил, ему трудно было противиться этому взгляду – молящему и властному одновременно. Все, что он мог для нее сделать, – продолжать борьбу. Для нее и для миллионов тех, кому так нужна дружба, он должен идти дальше, не дать себя поймать, ловчить, прятаться, чтобы защищать человеческую свободу, несмотря на самые тяжкие обстоятельства, остаться неуловимым, жить где-нибудь в глуши, среди последних слонов, быть утешением, верой, неистребимой надеждой. Надо оставаться среди людей, а если достанет пуля, уползти умирать куда-нибудь в густые заросли, где его никогда не отыщут. И те, кому он нужен, всегда смогут верить, что он жив. Если уж ему суждено умереть от пули в спину, как положено в таких случаях по классической традиции, надо, чтобы о том никто не узнал, чтобы вокруг него родилась легенда, которая говорила бы о его присутствии сразу повсюду, чтобы люди считали, что он неуязвим, просто прячется и готов появиться в самую неожиданную минуту, когда на него уже и не смеют рассчитывать, и встать на защиту великанов, которым грозит беда.
– Хорошо.
– Нельзя, чтобы с вами что-нибудь случилось…
– Со мной ничего не случится, – серьезно пообещал он. – У меня уйма друзей. Я тебе не все говорил, но мне помогут, не беспокойся.
Он не знал, верит она ему или нет, но ее, как и всех, непременно надо было успокоить.
Как важно, чтобы все верили, что он никогда не умрет!
– Если до тебя дойдут слухи о поражении, ты не верь. Будто я убит или что-нибудь в этом роде… Скажи, чтобы и другие тоже не верили, меня никогда не возьмут.
Самое смешное было в том, что Морель и сам почти в это верил. Он не знал, что станет теперь делать, куда пойдет, почти безоружный, но был уверен, что найдет друзей.
– Ты, наверное, какое-то время обо мне не услышишь, я где-нибудь отсижусь. – Он взмахом руки показал на чащу. – Но я вернусь.
В глазах его снова блеснула смешливая хитреца…
– Их заставят созвать новую конференцию… А может, меня даже туда пригласят…
Говорю тебе, в конце концов они предоставят нам тот простор, какой нам нужен… Ну, а те, кто против… мы их возьмем за горло!
Эйб Филдс услышал эту презрительную фразу. «Мы их возьмем за горло», которую попросту не терпел, ибо тысячу раз слышал из уст французских солдат, так и не вернувшихся с войны. Мучимый лихорадкой, Эйб Филдс все же гордо считал себя практичным американцем, из страны с самым высоким национальным доходом на душу населения в мире, с самым благополучным уровнем жизни со времен первобытной эпохи; даже доисторические пресмыкающиеся могли гордиться Америкой, а чешуйчатый предок, впервые вылезший из своей родной тины, может спать спокойно: американец добился всего. Имя его должно с почетом поминаться во всех школах, потому что он – подлинный пионер, родоначальник свободного предпринимательства, рыцарь духа предприимчивости, риска, всего того, что и сегодня обеспечивает грандиозный материальный прогресс Соединенных Штатов. Филдс окинул собравшихся торжествующим взглядом, и все сидевшие вокруг ящерицы зааплодировали; он хотел в ответ поприветствовать их и только благодаря поддержке Идрисса не свалился с лошади.
– Думаешь, у тебя хватит сил добраться до плантации? До нее километров десять.
– Месье Филдс мне поможет.
– Как же! Погляди на него, у него глаза вылезли на лоб. Его больше нет. Эй, фотограф!
Филдс схватил свой аппарат.
– Ты сможешь ее проводить?
– Я хочу ехать с вами.
– Да что ты! А я думал, что у тебя больше нет пленки.
– Все равно. Как-нибудь выкручусь.
– А чем же ты будешь снимать? Задницей?
– Я хочу вам чем-нибудь помочь.
– Эге! А я-то думал, что тебе плевать на слонов.
– Моя семья погибла в газовой камере Освенцима.
– А-а… Так и надо было сказать. Но только взять тебя с собой я не могу.
– Почему?
– Это будет несправедливо. Ты уже не соображаешь, что делаешь. В таком состоянии, если тебя вежливо попросить, ты способен силой свергнуть правительство Соединенных Штатов.
– Я – американский гражданин и имею право защищать слонов повсюду, где им угрожают!
– рявкнул Эйб Филдс. – Джефферсон, Линкольн, Эйзен…
– Ну да, да, знаю.
– Имею такое же право защищать слонов, как и вы!
– Вот-вот, и ступай защищать их, как все.
– Я хочу умереть за слонов!.. – воскликнул Филдс.
– Еще одни желающий предстать перед следственной комиссией…
– Американские солдаты пришли защищать ваших чертовых слонов в Европу! – орал Филдс. – Без нас…
Сильнейшая боль в боку несколько его утихомирила. Он схватился обеими руками за бедро и состроил страдальческую гримасу.
– Вам сейчас поворачивать. До плантации несколько километров. Ты меня слышишь?
– Не знаю, дотяну ли я. Ребра втыкаются в легкие.
– Попытайся… Что там?
– Джип и грузовики, – закричал Юсеф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128