Отто подскочил и проснулся.
– Immer die alte Schickse! – прорычал он.
– Странно, что она всегда показывает тебе язык, – проговорил Эмиль.
– Чего тут странного? Я ведь ее задушил.
– А, понятно, – сказал Эмиль. – В тот день, когда увидишь задницу, значит, она тебя простила.
Через вентиляционную щель была видна сторожевая вышка с нацеленным вниз пулеметом.
– Эй, ребята, что будем делать завтра, если жуки снова посыпятся?
– Надо надеяться, что больше они падать не будут, – сказал отец Жюльен.
– Ну нет! – отозвался Ревель. – Я-то надеюсь, что будут. Тогда, по крайней мере, можно излить душу. Это приятно.
– Ну знаешь! – возразил Эмиль. – Погляди на Ротштейна.
– Слушай, кюре!
– Что?
– Твой боженька, на что он смотрит?
– К чертовой матери, – сказал отец Жюльен. – Оставь Бога в покое. Что ему тут делать?
– Ничего, как обычно.
– Может, он тоже упал на спину… шевелит лапками и не в силах подняться.
– К чертовой матери! – выругался в сердцах капеллан.
– Ну и выражение для духовного лица!
– Какие тут духовные лица…
– Эмиль!
– Да?
– Ты коммунист?
– Да.
– Тогда чего же ты надрываешься из-за каких-то жуков? Разве это по-марксистски?
– Имеешь право иногда поступать как хочется.
– Эмиль!
– Что?
– Ты коммунист?
– Ну да. Отстань.
– Ты что, думаешь, в Советской России, в концлагере тебе позволили бы терять время, переворачивать майских жуков?
– Конечно, нет.
– Так что же?
– В России нет концлагерей.
– Ну да, конечно.
– Бедолаги мы…
– Лично я никак не пойму, почему они всегда падают на спину.
– Такая у них природа. А мы-то почему здесь?
– Вот это еще надо прояснить.
– Что именно?
– Этот фокус природы.
– Тебе его разъяснят, не бойся.
– Эмиль!
– Ну что еще?
– Почему ты помогаешь жукам?
– Из христианского милосердия, понятно?
– Молодец, – сказал отец Жюльен.
– А ты, кюре, помолчи. Тебе больше веры нет. Ты себя уронил. Лучше помалкивай.
– Верно, – заметил кто-то. – Да неужто он нам не мог подсобить, твой боженька? Какой же от него толк?
– Послушайте, ребята, я же делаю все, что могу! – воскликнул отец Жюльен.
– Ну да, ну да.
– Вы мне не верите?
– Верим, верим.
– А все же он мог нас выручить. Мы же валяемся на спине, разве он не видит?
– Клянусь, я делаю все, что могу, – повторил отец Жюльен.
– Даже мы и то стараемся что-то сделать для неуков.
– Да ладно, чихали вы на этих жуков, – сказал отец Жюльен. – Вы поступаете так из гордыни. Если бы не концлагерь, шагали бы по этим жукам и даже не заметили бы, что они существуют. Все идет из головы, а не из сердца. Дохнете от гордыни, и все…
– Это не гордыня, – возразил кто-то едва слышно. – Это другое…
– Юсеф!
– Да, муссие.
– Брось ты свое «муссие». Уже не надо. Я все знаю.
Они держали лошадей под уздцы, находясь в глухой чаще, под колючими кустарниками, что прикрывали их своими ветками; над головами желтел бамбук; один стоял, выпрямившись, с пулеметом на изготовку, другой сидел на камне, погрузившись в воспоминания и улыбаясь, высокомерный и такой уверенный в себе, что понять его было невозможно… Грузовиков уже не было слышно, кругом царила тишина, безумствовали одни насекомые. Юсеф видел спину Мореля, которая, казалось, ждала выстрела, а иногда, когда тот поворачивал голову, и чуть насмешливый профиль под порыжелой, рваной фетровой шляпой. Идрисс ушел искать проход сквозь чащу, и они остались вдвоем под желтым отсветом бамбука.
– Ну, чего ты ждешь? Валяй.
Залитое потом лицо студента было почти тупым, ничего не выражало.
Ему пришлось сделать огромное усилие, чтобы проглотить ком в горле.
– Как вы узнали?
…Ночью в пустыне на песке зашевелилась белая фигура; Морель остановился над спящим юношей. В голубоватом полумраке лицо Юсефа было серьезным и даже печальным.
Потом губы дрогнули, произнесли несколько слов; Морель долго стоял, не двигаясь, глядя на непокорную голову, которую даже во сне мучило обретение опоры, которой всегда жаждет человек.
– Ты говорил во сне по-французски…
– Что я сказал?
Морель отвел глаза. Посмотрел вдаль, его взгляд не так-то легко было поймать.
– Что-то насчет человеческого достоинства…
Он повернулся к юноше с той спокойной улыбкой, которая исходила больше от доброты глаз, чем от иронической складки губ.
– Так кто же ты на самом деле?
– Меня зовут Юсеф Ланото, и я три года проучился на юридическом факультете в Париже.
– А потом?
– Вайтари приставил меня к вам, чтобы я вас стерег.
– Это было очень любезно с его стороны.
– Нельзя, чтобы вы попали живым в руки властей. Вы бы и там утверждали, будто единственная цель ваших поступков – защита слонов…
– Но ведь это правда.
– После Сионвилля вас приговорили к смерти. Вы злоупотребили нашей помощью, скрыли подлинные политические цели нашего движения… Раньше привести в исполнение приговор было невозможно из-за американского журналиста.
– Понятно.
– Я должен был вас убить, когда он уедет. Когда мы останемся одни…
– Ну что же, значит, теперь, – сказал Морель.
– Да, теперь… – Голос Юсефа был полон горечи… – Потом вас изобразят перед всем миром героем, отдавшим жизнь за независимость Африки.
Морель слегка наклонил голову. Его губы сжались еще плотнее, челюсти набрякли, лицо снова приняло упрямое выражение.
– Здорово, ничего не скажешь! Только вы дали маху. Со мной такие штучки не пройдут.
Говоришь, национальные интересы? Знаем, слыхали, меня от них тошнит, навидался – у Гитлера, у Насера… Самые большие кладбища слонов – у них. Но если желаете выполнять работенку сами – не возражаю. Меня это устраивает. Только делайте. Будь то вы или мы, желтые или черные, синие, красные или белые, мне все равно. Я всегда буду с ними. Но при одном условии. Для меня ведь важно только одно… – В голосе его вдруг зазвучала злость.
– Я хочу, чтобы уважали слонов.
– Знаю, – тихо сказал Юсеф.
Морель снова взглянул на дуло пулемета. Почти с надеждой: ему так хотелось немножко передохнуть, прежде чем идти дальше. Это была минутная усталость, ничего больше, и стыдиться не приходилось.
– Короче говоря, ты должен был меня пристрелить, – сказал он с оттенком сожаления.
– Интересно, что же тебе помешало? Да, впрочем, не поздно… Пожалуй, момент лучше не придумаешь.
– Я не собираюсь этого делать.
– Да ну? Почему же?
Юсеф поглядел на него с любовью. Перед ним стоял человек, которого надо беречь, неотразимое доверие которого надо оправдать и беречь, как последний перл творения…
– Думаю, наши дороги пока не расходятся, – сказал он.
Эйб Филдс стоял посреди дороги, уставившись на кожаный портфель. Тот, набитый воззваниями и прокламациями, полный неоправданных надежд, валялся в дорожной пыли…
Филдс нагнулся и поднял портфель. Ерунда все это, – подумал он, пытаясь цинично хихикнуть, чтобы пересилить душевную боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
– Immer die alte Schickse! – прорычал он.
– Странно, что она всегда показывает тебе язык, – проговорил Эмиль.
– Чего тут странного? Я ведь ее задушил.
– А, понятно, – сказал Эмиль. – В тот день, когда увидишь задницу, значит, она тебя простила.
Через вентиляционную щель была видна сторожевая вышка с нацеленным вниз пулеметом.
– Эй, ребята, что будем делать завтра, если жуки снова посыпятся?
– Надо надеяться, что больше они падать не будут, – сказал отец Жюльен.
– Ну нет! – отозвался Ревель. – Я-то надеюсь, что будут. Тогда, по крайней мере, можно излить душу. Это приятно.
– Ну знаешь! – возразил Эмиль. – Погляди на Ротштейна.
– Слушай, кюре!
– Что?
– Твой боженька, на что он смотрит?
– К чертовой матери, – сказал отец Жюльен. – Оставь Бога в покое. Что ему тут делать?
– Ничего, как обычно.
– Может, он тоже упал на спину… шевелит лапками и не в силах подняться.
– К чертовой матери! – выругался в сердцах капеллан.
– Ну и выражение для духовного лица!
– Какие тут духовные лица…
– Эмиль!
– Да?
– Ты коммунист?
– Да.
– Тогда чего же ты надрываешься из-за каких-то жуков? Разве это по-марксистски?
– Имеешь право иногда поступать как хочется.
– Эмиль!
– Что?
– Ты коммунист?
– Ну да. Отстань.
– Ты что, думаешь, в Советской России, в концлагере тебе позволили бы терять время, переворачивать майских жуков?
– Конечно, нет.
– Так что же?
– В России нет концлагерей.
– Ну да, конечно.
– Бедолаги мы…
– Лично я никак не пойму, почему они всегда падают на спину.
– Такая у них природа. А мы-то почему здесь?
– Вот это еще надо прояснить.
– Что именно?
– Этот фокус природы.
– Тебе его разъяснят, не бойся.
– Эмиль!
– Ну что еще?
– Почему ты помогаешь жукам?
– Из христианского милосердия, понятно?
– Молодец, – сказал отец Жюльен.
– А ты, кюре, помолчи. Тебе больше веры нет. Ты себя уронил. Лучше помалкивай.
– Верно, – заметил кто-то. – Да неужто он нам не мог подсобить, твой боженька? Какой же от него толк?
– Послушайте, ребята, я же делаю все, что могу! – воскликнул отец Жюльен.
– Ну да, ну да.
– Вы мне не верите?
– Верим, верим.
– А все же он мог нас выручить. Мы же валяемся на спине, разве он не видит?
– Клянусь, я делаю все, что могу, – повторил отец Жюльен.
– Даже мы и то стараемся что-то сделать для неуков.
– Да ладно, чихали вы на этих жуков, – сказал отец Жюльен. – Вы поступаете так из гордыни. Если бы не концлагерь, шагали бы по этим жукам и даже не заметили бы, что они существуют. Все идет из головы, а не из сердца. Дохнете от гордыни, и все…
– Это не гордыня, – возразил кто-то едва слышно. – Это другое…
– Юсеф!
– Да, муссие.
– Брось ты свое «муссие». Уже не надо. Я все знаю.
Они держали лошадей под уздцы, находясь в глухой чаще, под колючими кустарниками, что прикрывали их своими ветками; над головами желтел бамбук; один стоял, выпрямившись, с пулеметом на изготовку, другой сидел на камне, погрузившись в воспоминания и улыбаясь, высокомерный и такой уверенный в себе, что понять его было невозможно… Грузовиков уже не было слышно, кругом царила тишина, безумствовали одни насекомые. Юсеф видел спину Мореля, которая, казалось, ждала выстрела, а иногда, когда тот поворачивал голову, и чуть насмешливый профиль под порыжелой, рваной фетровой шляпой. Идрисс ушел искать проход сквозь чащу, и они остались вдвоем под желтым отсветом бамбука.
– Ну, чего ты ждешь? Валяй.
Залитое потом лицо студента было почти тупым, ничего не выражало.
Ему пришлось сделать огромное усилие, чтобы проглотить ком в горле.
– Как вы узнали?
…Ночью в пустыне на песке зашевелилась белая фигура; Морель остановился над спящим юношей. В голубоватом полумраке лицо Юсефа было серьезным и даже печальным.
Потом губы дрогнули, произнесли несколько слов; Морель долго стоял, не двигаясь, глядя на непокорную голову, которую даже во сне мучило обретение опоры, которой всегда жаждет человек.
– Ты говорил во сне по-французски…
– Что я сказал?
Морель отвел глаза. Посмотрел вдаль, его взгляд не так-то легко было поймать.
– Что-то насчет человеческого достоинства…
Он повернулся к юноше с той спокойной улыбкой, которая исходила больше от доброты глаз, чем от иронической складки губ.
– Так кто же ты на самом деле?
– Меня зовут Юсеф Ланото, и я три года проучился на юридическом факультете в Париже.
– А потом?
– Вайтари приставил меня к вам, чтобы я вас стерег.
– Это было очень любезно с его стороны.
– Нельзя, чтобы вы попали живым в руки властей. Вы бы и там утверждали, будто единственная цель ваших поступков – защита слонов…
– Но ведь это правда.
– После Сионвилля вас приговорили к смерти. Вы злоупотребили нашей помощью, скрыли подлинные политические цели нашего движения… Раньше привести в исполнение приговор было невозможно из-за американского журналиста.
– Понятно.
– Я должен был вас убить, когда он уедет. Когда мы останемся одни…
– Ну что же, значит, теперь, – сказал Морель.
– Да, теперь… – Голос Юсефа был полон горечи… – Потом вас изобразят перед всем миром героем, отдавшим жизнь за независимость Африки.
Морель слегка наклонил голову. Его губы сжались еще плотнее, челюсти набрякли, лицо снова приняло упрямое выражение.
– Здорово, ничего не скажешь! Только вы дали маху. Со мной такие штучки не пройдут.
Говоришь, национальные интересы? Знаем, слыхали, меня от них тошнит, навидался – у Гитлера, у Насера… Самые большие кладбища слонов – у них. Но если желаете выполнять работенку сами – не возражаю. Меня это устраивает. Только делайте. Будь то вы или мы, желтые или черные, синие, красные или белые, мне все равно. Я всегда буду с ними. Но при одном условии. Для меня ведь важно только одно… – В голосе его вдруг зазвучала злость.
– Я хочу, чтобы уважали слонов.
– Знаю, – тихо сказал Юсеф.
Морель снова взглянул на дуло пулемета. Почти с надеждой: ему так хотелось немножко передохнуть, прежде чем идти дальше. Это была минутная усталость, ничего больше, и стыдиться не приходилось.
– Короче говоря, ты должен был меня пристрелить, – сказал он с оттенком сожаления.
– Интересно, что же тебе помешало? Да, впрочем, не поздно… Пожалуй, момент лучше не придумаешь.
– Я не собираюсь этого делать.
– Да ну? Почему же?
Юсеф поглядел на него с любовью. Перед ним стоял человек, которого надо беречь, неотразимое доверие которого надо оправдать и беречь, как последний перл творения…
– Думаю, наши дороги пока не расходятся, – сказал он.
Эйб Филдс стоял посреди дороги, уставившись на кожаный портфель. Тот, набитый воззваниями и прокламациями, полный неоправданных надежд, валялся в дорожной пыли…
Филдс нагнулся и поднял портфель. Ерунда все это, – подумал он, пытаясь цинично хихикнуть, чтобы пересилить душевную боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128