мы оба перебрали; я поставил бутылку и стаканы на пол.
- Так, думаю, теперь я уже могу туда пойти... Нет, не оставляйте меня, идемте вместе...
У выхода толпились люди, все прощались, чье-то пальто искало своего хозяина, поцелуи в обе щечки, созвонимся, приходите непременно, португальская девочка: одни большие глаза выглядывают из-за кучи вещей, которые она держит в руках. Я прошел вслед за Лидией по коридору, вежливо пропуская к выходу уже одетых гостей.
- Лидочка... Ты считаешь, это разумно...
Она уже здесь, теребит нить жемчуга у себя на шее. Улыбка стала жестче. Зато Лидия улыбалась не стесняясь; что тут было: печаль, обида или злость - не разобрать, слишком мало света в коридоре. Единственное, что можно было сказать: эти две женщины прекрасно друг друга знают.
- Вы упрекали меня, что я не прихожу к нему; вы настояли, чтобы я пришла на этот вечер, а теперь полагаете, что мое присутствие...
- Уже поздно. Ален устал... Я уже и забыл про время.
- Вы прекрасно знаете, что он почти не спит... Соня светилась.
- Сегодня днем он немного вздремнул. Двадцать минут. Доктор Габо очень доволен... Но он еще такой нервный, и лучше бы...
Лидии стоило больших усилий сохранять спокойствие. Поэтому голос ее звучал по-детски тонко:
- Может, это из-за того, что я не одна? Так он никогда ничего об этом не узнает.
- Мишенька? Да нет, что ты...
- Что за манера переделывать все имена на русский лад, смешно даже...
- Иногда нужно и посмеяться, Лидочка, больше смеха, больше шуток, чтобы жить дальше. Нет, конечно, это не из-за нашего дорогого Мишеньки... Ее взгляд топил меня в доброте. Вот что значит - настоящая ненависть. Напротив, Ален хочет, чтобы ты была счастлива, дорогая.
- Прекратите, Соня. И потом, откуда вы знаете? Он вам это сказал?
- Я его знаю. Я знаю своего сына.
- Ну конечно, сердце матери... Бред. Вы перегибаете, Соня. Уже все в курсе, какая вы замечательная.
Пожилая дама улыбалась, теребя свой жемчуг:
- Я не сержусь на тебя, дорогая. Я понимаю. Ты очень несчастлива.
- О да, мы здесь в храме всепрощения. Прощают Богу, прощают немцам, прощают русским, всем... Йом-кипур круглый год...
- Моей невестке не повезло, Мишель. Меня вернули Франции!
- ...Она не верит в Бога. Ей нечем жить. А вы? Я как-то не ожидал подобного вопроса: вот так, прямо в коридоре.
- Не знаю, что и сказать, Соня. Вы застали меня врасплох.
- Как, и вы тоже? Врасплох. Жаль. Я порылся в карманах. Мне казалось, там должно было что-то заваляться.
- Ничего, - заключил я.
- Вы пьяны, Мишенька. Мишенька. Меня опять признали.
- Знаете, я ирландец по происхождению. Так вот, есть такая гаэльская легенда, по которой Бог купил землю у дьявола и заплатил за нее тем, что было в наличии... что под руку попалось. Ха, ха, ха!
Не смешно.
- Извините. - Мне стало стыдно.
- Я попросила тебя прийти, Лидия, потому что наши друзья удивились бы, не будь тебя здесь сегодня вечером. И они очень строго осудили бы тебя. Я не хочу, чтобы все говорили, что у тебя нет сердца...
- Браво! Наконец-то! И посмотрите на эту широкую добрую улыбку, Мишель... Я сделал последнюю попытку:
- А не пойти ли нам всем в какой-нибудь русский кабак, прямо сейчас?
- Я никогда не осуждала тебя, Лидия. Я всегда тебя защищала перед всеми. Ты вышла за моего сына...
- Преступление!
- Ты ему очень дорога.
- Откуда вы знаете?
- Ему иногда удается произнести твое имя. "Мама" он говорит очень легко и естественно. А этим утром я застала его с твоей фотокарточкой в руках. Я не понимаю, почему ты нас так ненавидишь. Это была не его вина. Все свидетели аварии это подтверждают. Я начинаю думать, что ты ненавидишь его только потому, что больше не любишь.
Лидия закрыла глаза. На ней было светло-серое платье и белое боа, совсем не к месту в той обстановке. Тогда я этого не заметил, но сейчас я думаю об этом снова, чтобы вспомнить ее получше. Я знаю, что говорю: да, я думаю о ней, чтобы забыть. И потом, от всего этого не останется и следа. К чему же тогда весь этот шум, злоба?
- У врачей очень оптимистичные прогнозы. Он уже без особых усилий складывает слова, даже если они пока еще в беспорядке. С буквами тоже весьма многообещающая ситуация, он делает большие успехи. Гласные все получаются. Еще немного терпения, и ему удастся произнести весь алфавит. Без всякого сомнения, обязательно. Бог нас не оставит.
Я совсем уже ничего не понимал, я погружался в эйфорию.
- Карашо, - сказал я, потому что знал это слово и оно подходило, так как означало, что все в порядке. Послышался смех - там, где праздновали, но мне показалось, что он доносился откуда-то сверху, с самых верхних этажей. Какой-то старик растерянно искал, где выход. За последние десять минут я ничего не выпил и уже забеспокоился: еще немного, и я начну приходить в себя. Португальская девочка ходила туда-сюда с широко раскрытыми глазами: ей, верно, и десяти еще нет, а вокруг столько интересного. В одной руке Лидия держала серебряную сумочку, в другой - длинный черный мундштук, это всего лишь моя злопамятность, мои безвредные колкости. Ветер играет в ее волосах, здесь, на пляже, где я сейчас пишу, нет, это лишь воспоминание, выпорхнувшее из шелеста белых страниц. Официант подошел сказать Соне, что больше ничего не осталось, на что она ответила, что вечер окончен и это уже не важно. Было еще несколько цыганских ай-ай-ай, но шутки уже не действовали. Сжатые кулаки говорят лишь о бессилии кулаков; смелость сама по себе сомнительна, она не может тратиться попусту, она помогает жить. Двуногие скрипки становятся на колени и просят, и те, чей голос надрывнее, ставятся в один ряд с шедеврами Страдивари. Слишком хрупкие инструменты устраняются, потому что от них требуют еще и стойкости. И сеньор Гальба здесь, среди равных ему, обсуждает качество исполнения, вон там, справа от другого неизвестного знатока нашей природы. У этого есть будущее: пожертвуем ему. Проигравшие упиваются будущими победами. Острая боль пронзила мой затылок, там, где провели смычком.
Две женщины говорили одновременно, не слушая друг друга: может, речь идет о всеобщей злобе, слишком большой для меня одного.
- На следующей неделе мы едем в Соединенные Штаты. Они там чудеса творят. Мы должны попробовать все. Мы все живем надеждой.
- Мы живем по привычке.
- Мы должны продолжать бороться и верить, изо всех сил. Мы не имеем права позволить себе пасть духом...
Прошел директор музыкальных театров, принося свои извинения: он перепутал то ли пальто, то ли дверь. Соня обратилась ко мне:
- Я потеряла мужа тридцать три года назад, Мишель. И я давным-давно сама бы уже умерла, если бы не могла чтить его память. Я живу хорошо. У меня машина с личным шофером, драгоценности. Я хочу, чтобы он был спокоен, по крайней мере в том, что касается материальной стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
- Так, думаю, теперь я уже могу туда пойти... Нет, не оставляйте меня, идемте вместе...
У выхода толпились люди, все прощались, чье-то пальто искало своего хозяина, поцелуи в обе щечки, созвонимся, приходите непременно, португальская девочка: одни большие глаза выглядывают из-за кучи вещей, которые она держит в руках. Я прошел вслед за Лидией по коридору, вежливо пропуская к выходу уже одетых гостей.
- Лидочка... Ты считаешь, это разумно...
Она уже здесь, теребит нить жемчуга у себя на шее. Улыбка стала жестче. Зато Лидия улыбалась не стесняясь; что тут было: печаль, обида или злость - не разобрать, слишком мало света в коридоре. Единственное, что можно было сказать: эти две женщины прекрасно друг друга знают.
- Вы упрекали меня, что я не прихожу к нему; вы настояли, чтобы я пришла на этот вечер, а теперь полагаете, что мое присутствие...
- Уже поздно. Ален устал... Я уже и забыл про время.
- Вы прекрасно знаете, что он почти не спит... Соня светилась.
- Сегодня днем он немного вздремнул. Двадцать минут. Доктор Габо очень доволен... Но он еще такой нервный, и лучше бы...
Лидии стоило больших усилий сохранять спокойствие. Поэтому голос ее звучал по-детски тонко:
- Может, это из-за того, что я не одна? Так он никогда ничего об этом не узнает.
- Мишенька? Да нет, что ты...
- Что за манера переделывать все имена на русский лад, смешно даже...
- Иногда нужно и посмеяться, Лидочка, больше смеха, больше шуток, чтобы жить дальше. Нет, конечно, это не из-за нашего дорогого Мишеньки... Ее взгляд топил меня в доброте. Вот что значит - настоящая ненависть. Напротив, Ален хочет, чтобы ты была счастлива, дорогая.
- Прекратите, Соня. И потом, откуда вы знаете? Он вам это сказал?
- Я его знаю. Я знаю своего сына.
- Ну конечно, сердце матери... Бред. Вы перегибаете, Соня. Уже все в курсе, какая вы замечательная.
Пожилая дама улыбалась, теребя свой жемчуг:
- Я не сержусь на тебя, дорогая. Я понимаю. Ты очень несчастлива.
- О да, мы здесь в храме всепрощения. Прощают Богу, прощают немцам, прощают русским, всем... Йом-кипур круглый год...
- Моей невестке не повезло, Мишель. Меня вернули Франции!
- ...Она не верит в Бога. Ей нечем жить. А вы? Я как-то не ожидал подобного вопроса: вот так, прямо в коридоре.
- Не знаю, что и сказать, Соня. Вы застали меня врасплох.
- Как, и вы тоже? Врасплох. Жаль. Я порылся в карманах. Мне казалось, там должно было что-то заваляться.
- Ничего, - заключил я.
- Вы пьяны, Мишенька. Мишенька. Меня опять признали.
- Знаете, я ирландец по происхождению. Так вот, есть такая гаэльская легенда, по которой Бог купил землю у дьявола и заплатил за нее тем, что было в наличии... что под руку попалось. Ха, ха, ха!
Не смешно.
- Извините. - Мне стало стыдно.
- Я попросила тебя прийти, Лидия, потому что наши друзья удивились бы, не будь тебя здесь сегодня вечером. И они очень строго осудили бы тебя. Я не хочу, чтобы все говорили, что у тебя нет сердца...
- Браво! Наконец-то! И посмотрите на эту широкую добрую улыбку, Мишель... Я сделал последнюю попытку:
- А не пойти ли нам всем в какой-нибудь русский кабак, прямо сейчас?
- Я никогда не осуждала тебя, Лидия. Я всегда тебя защищала перед всеми. Ты вышла за моего сына...
- Преступление!
- Ты ему очень дорога.
- Откуда вы знаете?
- Ему иногда удается произнести твое имя. "Мама" он говорит очень легко и естественно. А этим утром я застала его с твоей фотокарточкой в руках. Я не понимаю, почему ты нас так ненавидишь. Это была не его вина. Все свидетели аварии это подтверждают. Я начинаю думать, что ты ненавидишь его только потому, что больше не любишь.
Лидия закрыла глаза. На ней было светло-серое платье и белое боа, совсем не к месту в той обстановке. Тогда я этого не заметил, но сейчас я думаю об этом снова, чтобы вспомнить ее получше. Я знаю, что говорю: да, я думаю о ней, чтобы забыть. И потом, от всего этого не останется и следа. К чему же тогда весь этот шум, злоба?
- У врачей очень оптимистичные прогнозы. Он уже без особых усилий складывает слова, даже если они пока еще в беспорядке. С буквами тоже весьма многообещающая ситуация, он делает большие успехи. Гласные все получаются. Еще немного терпения, и ему удастся произнести весь алфавит. Без всякого сомнения, обязательно. Бог нас не оставит.
Я совсем уже ничего не понимал, я погружался в эйфорию.
- Карашо, - сказал я, потому что знал это слово и оно подходило, так как означало, что все в порядке. Послышался смех - там, где праздновали, но мне показалось, что он доносился откуда-то сверху, с самых верхних этажей. Какой-то старик растерянно искал, где выход. За последние десять минут я ничего не выпил и уже забеспокоился: еще немного, и я начну приходить в себя. Португальская девочка ходила туда-сюда с широко раскрытыми глазами: ей, верно, и десяти еще нет, а вокруг столько интересного. В одной руке Лидия держала серебряную сумочку, в другой - длинный черный мундштук, это всего лишь моя злопамятность, мои безвредные колкости. Ветер играет в ее волосах, здесь, на пляже, где я сейчас пишу, нет, это лишь воспоминание, выпорхнувшее из шелеста белых страниц. Официант подошел сказать Соне, что больше ничего не осталось, на что она ответила, что вечер окончен и это уже не важно. Было еще несколько цыганских ай-ай-ай, но шутки уже не действовали. Сжатые кулаки говорят лишь о бессилии кулаков; смелость сама по себе сомнительна, она не может тратиться попусту, она помогает жить. Двуногие скрипки становятся на колени и просят, и те, чей голос надрывнее, ставятся в один ряд с шедеврами Страдивари. Слишком хрупкие инструменты устраняются, потому что от них требуют еще и стойкости. И сеньор Гальба здесь, среди равных ему, обсуждает качество исполнения, вон там, справа от другого неизвестного знатока нашей природы. У этого есть будущее: пожертвуем ему. Проигравшие упиваются будущими победами. Острая боль пронзила мой затылок, там, где провели смычком.
Две женщины говорили одновременно, не слушая друг друга: может, речь идет о всеобщей злобе, слишком большой для меня одного.
- На следующей неделе мы едем в Соединенные Штаты. Они там чудеса творят. Мы должны попробовать все. Мы все живем надеждой.
- Мы живем по привычке.
- Мы должны продолжать бороться и верить, изо всех сил. Мы не имеем права позволить себе пасть духом...
Прошел директор музыкальных театров, принося свои извинения: он перепутал то ли пальто, то ли дверь. Соня обратилась ко мне:
- Я потеряла мужа тридцать три года назад, Мишель. И я давным-давно сама бы уже умерла, если бы не могла чтить его память. Я живу хорошо. У меня машина с личным шофером, драгоценности. Я хочу, чтобы он был спокоен, по крайней мере в том, что касается материальной стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26