необходимо, чтобы он продолжал выступать со своим номером, ведь это шедевр дрессировочного жанра, публике никогда не надоедает. Так вот, я очень беспокоился и спросил: "Как вы себя чувствуете, senor?" Ему нравится, когда его называют senor, на испанский манер, хотя сам он итальянец из Триеста. "Ничего, Свен, этот пес был очень нервный... Нужно будет сегодня ночью еще порепетировать, ритм куда-то пропал". Он заказал шампанского, а потом вернулся в гостиницу, забрав с собой Джексона, шимпанзе, и Дору, розового пуделя. Этот человек не может обходиться без компании. Он также привел одну особу с улицы, с которой у него установились какие-то мимолетные приятельские отношения. Ему подходят эти девицы: "...потому что они не дают вам времени привязаться к ним", - как он мне объяснил. Надо вам сказать, он очень любил одну женщину, которая ушла от него, и именно это, как я заметил, оставляет самые глубокие следы...
- Точно.
- Мне пришлось выложить двести франков на лапу охраннику, чтобы он позволил им подняться в номер; знаете, шимпанзе, розовый пудель, уличная девица - с такими посетителями возникают подозрения порнографического толка. Я зашел к нему утром помочь уложить чемоданы, сегодня днем у нас самолет. Теперь жду: пусть поспит немного, он этого заслуживает. Самый замечательный номер дрессировщика в мире, вне всякого сомнения. В этом жанре никто не сделал лучше. Нет, месье, никто.
Он замолчал, выжидая, как будто давал мне время перетряхнуть мой жизненный багаж в поисках нужной реплики.
- Я не слишком в этом разбираюсь, - извинился я.
- Возможно, вы скажете, что посвятить всю свою жизнь какому-то легкомысленному номеру... но именно поэтому, месье, именно! Кто скажет лучше?
- Думаю, вам стоит вернуться в Упсалу и дописать свою диссертацию, Свенссон. Извините, меня ждут. Я только хотел забрать сумку, вот и все.
Он устало улыбнулся:
- Понятно. Вы, естественно, предпочитаете Шекспира. Но Шекспир в своих произведениях, месье, слишком уважительно судит о жизни и смерти, тогда как сеньор Гальба их в грош не ставит".
- Я не собираюсь обсуждать шедевры, Свенссон. А теперь...
- Хорошо, идемте.
Мы вежливо постучали в дверь пятьдесят седьмого, но никто не ответил. Тогда мы отправились искать горничную, но та не захотела нас впускать. Надо было прежде позвонить консьержу. Получив разрешение вышестоящей инстанция, горничная открыла нам дверь.
Шторы были опущены, горел свет. Сеньор Гальба сидел в кресле возле камина. Шимпанзе устроился на коленях у хозяина и искал блох у него в волосах. Розовый пудель лежал у кресла и, увидев Свенссона, завилял хвостом.
Сеньор Гальба был в пижаме. Глаза широко открыты, лицо осунулось, отчего нос с мощными ноздрями казался еще больше, как будто он устремился на врага. Сеньор Гальба был мертв.
Шимпанзе посмотрел на нас, чмокнул своего хозяина и погладил его по щеке.
Горничная что-то выкрикнула по-португальски и кинулась предупредить дирекцию, что в пятьдесят седьмой привели животных.
Тут Свенссон допустил одну ошибку.
- Джексон! - крикнул он. Не знаю, то ли шимпанзе потерял голову, то ли, напротив, своим поведением доказал замечательное присутствие духа, но он отреагировал на свое имя рефлексом настоящего профессионала. Издав пронзительно-испуганный крик, он бросился к проигрывателю, стоявшему на столике, и сделал точно такое же движение, которое мне довелось видеть на сцене: завел пластинку. Пасодобль El Fuego de Andalusia зазвучал во всем своем великолепии, и то, что воспоследовало, несомненно, делало честь этому искусству дрессировки, пределы которого определялись лишь застывшим стеклянным взглядом сеньора Гальбы.
В мгновение ока шимпанзе и розовый пудель уже стояли в обнимку посреди комнаты и танцевали пасодобль, бросая на нас испуганные взгляды, будто понимая, что речь идет о жизни и смерти.
- Вот дерьмо, - в сердцах воскликнул Свенссон.
Я решительно направился к дивану, взял свою дорожную сумку и вышел в коридор. Прежде чем поскорее убраться оттуда (мало ли что еще может случиться), я в последний раз взглянул на своего друга из Лас-Вегаса: трогательная картина - последняя честь, которую шимпанзе и пудель отдавали таким образом труду всей жизни. В общем, последнее слово осталось за сеньором Гальбой.
Я кинулся сломя голову вниз по лестнице, а ритмичные звуки пасодобля всё неслись мне вслед от этажа к этажу до самого тротуара, хотя слышать их, естественно, я уже не мог. К тому же мне казалась, что пустой взгляд моего лас-вегасского друга с невозмутимым безразличием наблюдает мои попытки увернуться от палочки дрессировщика. Заметив, что ни машины, ни Лидии уже нет, я постоял немного у входа, с дорожной сумкой в руках, слушая мелодию пасодобль, которая все еще звенела у меня в ушах, и успокаиваясь под монотонный голос громкоговорителя; потом я вышел на дорогу, очутившись в потоке машин и ругательств, повернулся пару раз вокруг себя, щелкая пальцами, чтобы не сбиться с ритма, и, когда какое-то такси наконец остановилось, водитель засомневался, брать ли меня: он боялся за свои сиденья. Я назвал ему адрес Лидии и попросил выключить радио, потому что я слушал музыку. В зеркале заднего вида отражался его недоверчивый взгляд. Я успокаивал себя тем, что я еще в полном расцвете сил и что так можно протянуть еще довольно долго, если не курить и заниматься спортом. В этой эйфории мне вдруг захотелось поболтать с шофером.
- Знаете, продолжительность жизни увеличилась в среднем на семь лет, по статистике...
- Если вам кажется, что я опасно вожу, выходите, никто не держит.
- Нет, вы не поняли... Я просто сделал оптимистическое замечание общего порядка.
- Мне с вами не о чем говорить.
Ехать туда было минут десять, пятнадцать от силы, но я превратил это в целый час. Время взялось за меня с тщательностью ювелира, не спеша вырезая каждую минуту, как драгоценный камень. Мне недоставало какой-то малости до выдрессированного болванчика: щепотка цинизма, или пусть хотя бы намек на низость, дуновение стоицизма, еще несколько капель иронии. Но я любил одну женщину такой любовью, какой может одарить только женщина, и я не умел сдаваться.
Я позвонил и сначала даже подумал, что там никого нет. Потом дверь открылась, и меня встретила, широко улыбаясь, какая-то старушка; она, верно, думала о ссоре влюбленных.
- Входите, входите. Мадам просила подождать. Она вам позвонит.
В гостиной на столе был кофе и горячие круассаны.
- Сварить вам яйцо?
- Нет, спасибо.
- Мадам сказала, что вам надо поесть и поспать немного.
- Где она?
- Не знаю, понятия не имею. Она вам позвонит.
Я прождал около часа. Я знал, что она вернется. Теперь, раз она останется со мной, я даже мог побыть в одиночестве. Потом я собирался сходить за цветами и подарить их той уличной мадемуазель, которая приходила к сеньору Гальбе поддержать компанию, потому что человек не может обходиться одной собакой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
- Точно.
- Мне пришлось выложить двести франков на лапу охраннику, чтобы он позволил им подняться в номер; знаете, шимпанзе, розовый пудель, уличная девица - с такими посетителями возникают подозрения порнографического толка. Я зашел к нему утром помочь уложить чемоданы, сегодня днем у нас самолет. Теперь жду: пусть поспит немного, он этого заслуживает. Самый замечательный номер дрессировщика в мире, вне всякого сомнения. В этом жанре никто не сделал лучше. Нет, месье, никто.
Он замолчал, выжидая, как будто давал мне время перетряхнуть мой жизненный багаж в поисках нужной реплики.
- Я не слишком в этом разбираюсь, - извинился я.
- Возможно, вы скажете, что посвятить всю свою жизнь какому-то легкомысленному номеру... но именно поэтому, месье, именно! Кто скажет лучше?
- Думаю, вам стоит вернуться в Упсалу и дописать свою диссертацию, Свенссон. Извините, меня ждут. Я только хотел забрать сумку, вот и все.
Он устало улыбнулся:
- Понятно. Вы, естественно, предпочитаете Шекспира. Но Шекспир в своих произведениях, месье, слишком уважительно судит о жизни и смерти, тогда как сеньор Гальба их в грош не ставит".
- Я не собираюсь обсуждать шедевры, Свенссон. А теперь...
- Хорошо, идемте.
Мы вежливо постучали в дверь пятьдесят седьмого, но никто не ответил. Тогда мы отправились искать горничную, но та не захотела нас впускать. Надо было прежде позвонить консьержу. Получив разрешение вышестоящей инстанция, горничная открыла нам дверь.
Шторы были опущены, горел свет. Сеньор Гальба сидел в кресле возле камина. Шимпанзе устроился на коленях у хозяина и искал блох у него в волосах. Розовый пудель лежал у кресла и, увидев Свенссона, завилял хвостом.
Сеньор Гальба был в пижаме. Глаза широко открыты, лицо осунулось, отчего нос с мощными ноздрями казался еще больше, как будто он устремился на врага. Сеньор Гальба был мертв.
Шимпанзе посмотрел на нас, чмокнул своего хозяина и погладил его по щеке.
Горничная что-то выкрикнула по-португальски и кинулась предупредить дирекцию, что в пятьдесят седьмой привели животных.
Тут Свенссон допустил одну ошибку.
- Джексон! - крикнул он. Не знаю, то ли шимпанзе потерял голову, то ли, напротив, своим поведением доказал замечательное присутствие духа, но он отреагировал на свое имя рефлексом настоящего профессионала. Издав пронзительно-испуганный крик, он бросился к проигрывателю, стоявшему на столике, и сделал точно такое же движение, которое мне довелось видеть на сцене: завел пластинку. Пасодобль El Fuego de Andalusia зазвучал во всем своем великолепии, и то, что воспоследовало, несомненно, делало честь этому искусству дрессировки, пределы которого определялись лишь застывшим стеклянным взглядом сеньора Гальбы.
В мгновение ока шимпанзе и розовый пудель уже стояли в обнимку посреди комнаты и танцевали пасодобль, бросая на нас испуганные взгляды, будто понимая, что речь идет о жизни и смерти.
- Вот дерьмо, - в сердцах воскликнул Свенссон.
Я решительно направился к дивану, взял свою дорожную сумку и вышел в коридор. Прежде чем поскорее убраться оттуда (мало ли что еще может случиться), я в последний раз взглянул на своего друга из Лас-Вегаса: трогательная картина - последняя честь, которую шимпанзе и пудель отдавали таким образом труду всей жизни. В общем, последнее слово осталось за сеньором Гальбой.
Я кинулся сломя голову вниз по лестнице, а ритмичные звуки пасодобля всё неслись мне вслед от этажа к этажу до самого тротуара, хотя слышать их, естественно, я уже не мог. К тому же мне казалась, что пустой взгляд моего лас-вегасского друга с невозмутимым безразличием наблюдает мои попытки увернуться от палочки дрессировщика. Заметив, что ни машины, ни Лидии уже нет, я постоял немного у входа, с дорожной сумкой в руках, слушая мелодию пасодобль, которая все еще звенела у меня в ушах, и успокаиваясь под монотонный голос громкоговорителя; потом я вышел на дорогу, очутившись в потоке машин и ругательств, повернулся пару раз вокруг себя, щелкая пальцами, чтобы не сбиться с ритма, и, когда какое-то такси наконец остановилось, водитель засомневался, брать ли меня: он боялся за свои сиденья. Я назвал ему адрес Лидии и попросил выключить радио, потому что я слушал музыку. В зеркале заднего вида отражался его недоверчивый взгляд. Я успокаивал себя тем, что я еще в полном расцвете сил и что так можно протянуть еще довольно долго, если не курить и заниматься спортом. В этой эйфории мне вдруг захотелось поболтать с шофером.
- Знаете, продолжительность жизни увеличилась в среднем на семь лет, по статистике...
- Если вам кажется, что я опасно вожу, выходите, никто не держит.
- Нет, вы не поняли... Я просто сделал оптимистическое замечание общего порядка.
- Мне с вами не о чем говорить.
Ехать туда было минут десять, пятнадцать от силы, но я превратил это в целый час. Время взялось за меня с тщательностью ювелира, не спеша вырезая каждую минуту, как драгоценный камень. Мне недоставало какой-то малости до выдрессированного болванчика: щепотка цинизма, или пусть хотя бы намек на низость, дуновение стоицизма, еще несколько капель иронии. Но я любил одну женщину такой любовью, какой может одарить только женщина, и я не умел сдаваться.
Я позвонил и сначала даже подумал, что там никого нет. Потом дверь открылась, и меня встретила, широко улыбаясь, какая-то старушка; она, верно, думала о ссоре влюбленных.
- Входите, входите. Мадам просила подождать. Она вам позвонит.
В гостиной на столе был кофе и горячие круассаны.
- Сварить вам яйцо?
- Нет, спасибо.
- Мадам сказала, что вам надо поесть и поспать немного.
- Где она?
- Не знаю, понятия не имею. Она вам позвонит.
Я прождал около часа. Я знал, что она вернется. Теперь, раз она останется со мной, я даже мог побыть в одиночестве. Потом я собирался сходить за цветами и подарить их той уличной мадемуазель, которая приходила к сеньору Гальбе поддержать компанию, потому что человек не может обходиться одной собакой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26