Коллеге и товарищу Юрия Александровича по лётно-испытательной работе, Герою Советского Союза, заслуженному лётчику-испытателю СССР Александру Александровичу Щербакову, оказывается, довелось достоверно услышать эту историю из первых уст в доверительной дружеской беседе ещё в начале шестидесятых! И это было описано им в изданной в 1998 году монографии под названием «Лётчики. Самолёты. Испытания». Вот как там это описано:
"… По окончании войны он – штурман истребительного полка. В его обязанности входит составление учебных планов лётной подготовки.
Формально такой план – секретный документ. Он должен печататься машинисткой, допущенной специальным приказом к секретному делопроизводству на специально зарегистрированной пишущей машинке.
В какой-то предпраздничный день нужно было дать на подпись командиру очередной план штурманской подготовки, а «секретной» машинистки почему-то не оказалось на работе. А Юра – холостяк, и у него есть подруга с незарегистрированной машинкой, но тоже машинистка их части. Она по Юриной просьбе перепечатала его рукописный план.
Известно, что каждая машинка имеет хоть и малоразличимый, но свой почерк. Бдительный начальник СМЕРШа обнаружил нарушение секретного делопроизводства. Сначала он строго отчитал Юру и указал, какая есть в Уголовном Кодексе на этот счёт статья, и этим разговором обещал ограничиться. Но потом решил, что своя рубашка ближе к телу: а вдруг виновный кому-нибудь расскажет, как начальник СМЕРШа попустительствует нарушителям секретности.
Делу дали законный ход. На ту беду шла очередная компания с призывом: «Бди!» Гарнаева отдают под суд…"
ноябрь 1990 г.
ГОТОВИМСЯ К «ГАСТРОЛЯМ»
Александр ГАРНАЕВ:
И всё-таки упорно продолжает сбываться прогноз о возрастании количества зарубежных лётных демонстраций. В принципе, объяснение этому очевидно: наш военно-промышленный комплекс начинает широким шагом открыто выходить на международный рынок, да и в разваливающейся экономике родной державы приносимая «товарами» ВПК прибыль, должно быть, ощутима. Но, как и в любой области продуктивной деятельности сегодня, на нашем труде постоянно заметен несмываемый отпечаток социальных издержек.
Мне трудно найти логичное оправдание потрясающему парадоксу во всех нынешних лётных подразделениях авиастроительных фирм и лётно-исследовательских организаций: занятия исследованиями, разработкой и лётными испытаниями передовой авиатехники сегодня для всех их участников намного менее выгодны, чем коммерческая деятельность.
… И вот уже лётчики-испытатели высочайшей квалификации предпочитают заниматься на тяжёлых самолётах перевозками грузов во всех концах бела света. И гнут петли-бочки на авиашоу в разных странах испытатели истребительных фирм. А те из летунов, кто вместо коммерческих рейсов и «загранок» вынужден за мизерную получку нести нелёгкую долю наиболее ответственной исследовательской работы, испытывают, помимо самолётов, смешанные чувства униженности или собственной неполноценности…
Поздний вечер в далёком приполярном городке Новый Уренгой. У нас здесь – незапланированная остановка с ночёвкой.
Пройдя интенсивный курс подготовки к выполнению на зарубежных авиашоу наивысшей сложности демонстрационных полётов, мы в паре с Маратом Алыковым на наших МиГ-29 «на всех парах» помчались в США. Сегодня же, «подсев» в Уренгое лишь на дозаправку, мы должны были лететь дальше в Тикси, а оттуда – в Анадырь. Из Анадыря же, в свою очередь, отдохнув, вылетать на Аляску, в строго определённый день и час пересекая Государственную границу.
А мы вот на первой же остановке решили взять тайм-аут и заночевать здесь. Дело в том, что этот самый первый из перелётов по нашему большому плану, имел все шансы закончиться очень неблагополучно.
Перелёт в Новый Уренгой с нашего базового аэродрома в Жуковском – на дальность более 2300 километров – для МиГ-29 лежит фактически за пределами принятых норм. Такой полёт был позволен в нашем случае лишь потому, что, подразумевая гораздо более высокую, по сравнению со среднестатистическими строевыми лётчиками, натренированность испытателей и знание ими всех нюансов своей машины, вероятность успешного захода и посадки на аэродром назначения в сложных условиях считалась более высокой. А следовательно, требовались меньшие навигационные запасы топлива по отношению к расчётному расходу.
И вот, когда мы пришли сюда, как говорится, «на последних каплях» керосина, все прочие обстоятельства сложились против нас. По дороге на моей машине начисто отказало почти всё навигационное оборудование, даже курс «ушёл» напрочь. Нам оставалось одно – зайти и сесть в паре, пробив облачность в сомкнутом строю с ведущим Маратом… А вот уж эта самая облачность опустилась намного ниже наших метеоминимумов и, вообще, всех мыслимых пределов. Наземная система курсоглиссадных маяков для инструментального захода на посадку на этом аэродроме к тому моменту ещё не была окончательно сертифицирована. И вот – как только пошло резкое ухудшение погоды, местное аэродромное начальство, предчувствуя в данной ситуации возможность серьёзных последствий и не на шутку испугавшись возможной ответственности, решило вовсе отключить вообщем-то вполне исправную посадочную систему.
Пробивая плотную толстенную облачность сомкнутым строем, когда расстояние от моего фонаря до законцовки консоли самолёта Марата было не больше пары метров, мы, таким образом, были вынуждены использовать намного менее точный метод захода – «по приводам». А в довершении всего, как мы узнали уже потом, у уренгойского руководителя систем посадки («РСП»), видевшего нас на экранах локаторов и имевшего реальную возможность помочь нам своими командами по радио, в силу столь «непривычных» для него обстоятельств просто-напросто сдали нервы. И при первом же осложнении ситуации, он, бросив микрофон с криком: «Я не буду ими руководить!» – убежал со своего поста.
Когда же мы, сделав с помощью лишь показывающих направление на приводные радиостанции стрелок радиокомпасов, да собственной интуиции, две неудачные попытки захода, наконец увидели на прямой посадочную полосу, она оказалась далеко справа. Мне стало очевидно: в паре из такого положения мы не сядем!
Отчаянно крикнув Марату по радио:
– Заходи сам, я не сяду! – я отвалил без дискуссий влево, и один, со всей отказавшей на моей «спарке» навигацией, даже без показаний курса, пошёл на третий круг. Зная при этом, что с моим фактическим остатком топлива в триста килограммов, эта попытка захода в любом случае была последней.
Бедный-несчастный мой штурман Юра Ермаков! В этой ситуации он сидел в задней кабине «двадцать девятой» спарки как заложник, будучи совершенно бессильным хоть чем-то повлиять на развитие событий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51