Витька Харламов — тот, что дежурил у газеты, — босой, в одних трусах, сжав локти собственными ладонями, стоял в жидких кустиках у штакетника танцплощадки. Зебра света, отбрасываемая фонарем сквозь рейки, делала его кривоногую фигуру еще нескладней.
— Ты что? — Ленька, возвращаясь на танцплощадку с парой эскимо, увидел Витьку первым и подошел.
Витька не ответил, отвернулся, глотнув слюну.
— Вить! — заглянул ему в лицо Ленька.
— Загораю! Видишь? — зло огрызнулся тот.
— А по делу?
— Ты что — дурак? — уже не сдержался друг. — Раздели.
— Здесь?
— Ну да. Я Фаю ждал. Приставили нож вот сюда. — Витьку трясло.
— Иди домой, — посоветовал Ленька.
— Свет погасят — пойду.
— Надевай! — Ленька сбросил с себя пиджак, перекладывая мороженое из руки в руку. — Лезь через забор и иди задами.
Витька надевал пиджак, не попадая в рукава.
— Заявлять будешь?
— Без пользы, — перебирая кривыми ногами, Витька исчез в темноте.
— Медленный танец, — объявил руководитель паркового джаза и сел за барабаны.
«Осень, прозрачное утро», — завыли полузапрещенные тогда саксофоны. Танцплощадка с фокстротного бега перешла на медленный шаг с остановками.
Ленька танцевал с Ритой.
— А где пиджак? Ты же был в пиджаке, — спросила девушка, оглядывая его худые плечи, прикрытые сеткой-тенниской.
— Дал одному погреться, — небрежно бросил Ленька.
— Когда отдаст?
— Завтра.
— Значит, завтра меня и провожать пойдешь, — показала язык Рита.
— Почему? — притворно удивился Ленька.
— Окоченеешь! — Девушка в танце прижалась к нему.
— Зато не разденут! — двинул плечами парнишка.
— Не обязательно. Могут и тенниску снять... И все остальное.
— А ты сама? Не боишься? — Это звучало уже серьезно.
— Мы до казармы всей капеллой пойдем. А ты домой — один, через линию, поздно...
— Что ж мы с тобой, теперь всегда при людях видеться будем? — вытянул губы он, изображая уныние.
— Не всегда, — обнадежила Рита, — я постараюсь что-нибудь придумать.
Девушка так смотрела на него, что Ленька понял — придумает.
— Костя, моего друга раздели! На танцах! В парке! — почти кричал Ленька, задрав голову, и Костя, сидевший на полатях сарая, понял, что парнишка пришел просить за приятеля.
— Значит, подставился, — заключил Коновалов и кто-то невидимый — с полатей торчали только подошвы его сапог — согласно хохотнул:
— Фраер неразумный!
— На нем костюм был. Новый. Мать справила. Она на второй прядильной работает. Прядильщицей. Костюм новый... И полуботинки... — не унимался Ленька.
— Ты хочешь, чтобы твоему корешу все вернули? — Костя спустился по лестнице.
Ленька, соглашаясь, кивнул:
— Ты город держишь!
— Запомни. Я могу отмазать только вора, бегающего... Такой закон.
Коновалов взял Леньку за плечи, развернул, вытолкнул из двери и задвинул за ним засов.
Потерянный и униженный, сознавая свою ничтожность, Ленька торчал у стены Костиного сарая, упершись глазами в сбитые носки собственных тапочек.
— Чо ты здесь трешься, фитиль? — Угрожающий и подозрительный окрик вернул его к действительности.
Шагах в пяти двое парней, сидя на корточках, что-то чертили пальцами на земле, поросшей хилой травкой, а третий стоял, повернувшись к Леньке и вложив руку в оттопыренный карман.
— Этот — свой, — успокоил стоявшего парень с черной масленой челкой. Леньке показалось, что видел его в окружении Коновалова. — Он с Костей про книжки разговаривает.
«Подозрительный» опустился на корточки, и они возобновили беседу, не обращая теперь внимания на Леньку.
— Через двор товар не возьмешь!
— Можно попробовать, — возразил парень с челкой.
— Одна пробовала — семерых родила, — разозлился «подозрительный».
— Там два вохра с пушками, — согласился невзрачный с впалыми щеками.
Ленька с возрастающим вниманием слушал это обсуждение.
— А если с Ленинской улицы? — спросил собеседников парень с челкой.
— Сразу заметут, — прервал «подозрительный». — На улице в субботу — народ. Вечером — на танцы валят. А ночью — мусора.
— А я что — зря на красилку устроился? — вскинулся невзрачный. — В субботу там только поммастера. Они не расколятся — перехезают. Вельвету и маркизету — полно. По 110 метров кипа. Я к любому выходу поднесу — только берите снаружи.
— А как возьмешь? — ни к кому не обращаясь, спросил «подозрительный».
— Я знаю, как взять! — неожиданно вырвалось у Леньки.
Парни разом повернулись к нему.
— Ну?
— Завтра утром скажу.
Эдик по кличке «Трекало» сидел, по-восточному сложив ноги, на лавах через мутную Клязьму и тоскливо пел, бренча на гитаре:
Идут на север срока огромные,
Кого ни спросишь — у всех Указ.
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Быть может, видишь в последний раз...
— Что значит — Указ? — прервал его Ленька.
Трекало пренебрежительно обернулся и объяснил, как недоумку:
— Указ Президиума Верховного Совета РСФСР сорок седьмого года о хищении соцсобственности. Понял?
Ленька, морщась от прямого вечернего солнца, кивнул, и Трекало продолжил:
— «Быть может, завтра покину Пресню я, уйду этапом на Колыму...» — сейчас Трекало прервался по собственной инициативе: — Пресня — это Пресненский пересыльный пункт в столице мира Москве... «Уйду этапом на Колыму...» Колыма, знаешь, что такое?
Про Колыму Ленька знал.
Уйду этапом на Колыму.
И под конвоем в своей работе тяжкой,
Быть может, смерть я свою приму...
...Следующий куплет песни Эдика неотвязно звучал в ушах парнишки.
Друзья накроют мой труп бушлатиком,
За моим за гробом ты не пойдешь.
Не плачь, не плачь, любимая, хорошая,
Ты вора вновь себе найдешь!
Под лучом фотоувеличителя Ленька чертил цветными карандашами на тетрадном листе. Закончил. Окинул взглядом листок, сложил вчетверо и выключил лампу.
Листок ходил из рук в руки.
— Кипу нужно не бросать из окна, а спускать на веревке. Спустил на полметра — подождал минут пять. Спустил — подождал. Спустил — подождал... — растолковывал Ленька знакомой троице, которая расположилась на прежнем месте у сараев.
— К двенадцати кипа должна лежать на газоне у стены...
— Кипу я спущу, — поднял голову невзрачный, — а кто возьмет товар с газона и понесет по улице?
Все трое ожидали Ленькиных пояснений.
— Пойду с танцев. В толпе. В двенадцать как раз играют гимн — толпа у красилки. Подойду к стене поссать. Увижу тюк. И понесу направо к общаге. — Ленька ткнул пальцем в место на листке, где был обозначен его поворот. — По дороге сажусь вот на эту скамейку. Тут темно. Оставляю тюк. Дальше — вы.
Он забрал у «подозрительного» листок, разорвал, даже не разорвал, а измельчил его и положил обрывки в карман.
— А если тебя заметут? — спросил «подозрительный». — Ты всех закладываешь?
— Я говорю: иду с танцев. Увидел тюк на газоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91