На первом этаже и в подвале на вас устремлены несколько ядовитые взоры новых книг в разноцветных суперобложках, но поднимитесь наверх по скрипучим неровным ступенькам, и вам откроется диккенсовский ландшафт. В каждой комнате от пола до потолка выстроились на полках плотные ряды старых книг. Полки встречают вас на узких лестничных площадках, и дальше они окружают вас со всех сторон, образуя чудесное, теплое, ароматное чрево.
Возьмите любую книгу — у каждой свой запах. Одна пахнет не только пылью, но и грибами, другая — осенним лесом или цветущим ракитником под ярким солнцем, третья — жареными каштанами. Есть книги, пахнущие едким дымком горящего угля, есть благоухающие медом. Но мало запахов — они дивные на ощупь в своих тяжелых кожаных переплетах, лоснящиеся, точно тюленья кожа, с жилками золотых букв на глянцевитых корешках.
Книги толщиной с бревно, книги тонкие, как прутик, бумага толстая и мягкая, как листья наперстянки, хрустящая и белая, как лед, легкая и ломкая, как иней на паутине. А цвета переплетов… Цвета восхода и захода, багряной осенней листвы, покрытых вереском зимних холмов; форзацы — разноцветные, мраморные, точно некие марсианские облака. И всем этим упиваются и наслаждаются ваши органы чувств еще до того, как вы прочли названия («Великий Красный остров — Мадагаскар», «От Пекина до Лхасы», «Через бразильские дебри», «Сьерра-Леоне — люди, продукты и тайные общества») и вот наступила дивная минута, когда вы открываете книгу, словно волшебную дверь.
Тотчас книжная лавка куда-то исчезает, и вы вместе с Уоллесом впитываете густые запахи Амазонии, вместе с Мэри Кингсли торгуетесь с продавцом слоновой кости, вместе с Дю Шаллю оказываетесь лицом к лицу с разъяренной гориллой, в тысячах романах предаетесь любви с тысячами прекрасных женщин, вместе с Сидни Картоном идете на гильотину, смеетесь вместе с тремя джентльменами в одной лодке, отправляетесь вместе с Марко Поло в Китай. И все это вы делаете, стоя на жестком неровном полу, с магическим паспортом в руках, без малейших затрат. Вернее, мне следовало бы сказать, что вам это может не стоить ни гроша, ибо лично я не способен войти в книжную лавку без денег и выйти из нее с пустыми руками. Всякий раз моя чековая книжка худеет, и чаще всего приходится вызывать такси, чтобы отвезти мою добычу.
В данном случае я уже истратил куда больше, чем предполагал (но какой сколько-нибудь решительный, волевой человек устоит против соблазна купить книгу о слонах или про анатомию гориллы?), когда, мирно сидя на корточках перед очередной полкой, прямо перед собой (так что пропустить было невозможно) увидел тома издания, о котором давно мечтал. В темно-бордовых матерчатых переплетах, они отличались друг от друга только толщиной. Крупные буквы названия почти стерлись, так что этот книжный ящик Пандоры вполне мог бы остаться незамеченным мной, не пробейся в эту самую минуту сквозь пыльное оконное стекло луч зимнего солнца, позволяя прочесть: Хэвлок Эллис, «Психология секса».
Так вот, всякому, кто изучает, содержит, а главное — разводит редких животных, известно, какую огромную роль играет секс и изучение сексуальных импульсов животного, способного рассказать и написать о своих чувствах и переживаниях, то бишь человека, чрезвычайно важно для работы с менее речистыми представителями животного мира. Хотя я располагал достаточно внушительным собранием книг о человеческом сексе, ему недоставало шедевра, за которым я давно охотился, классического труда Хэвлока Эллиса. Конечно, современная наука продвинулась вперед после его написания, и все-таки он во многом сохранял актуальность, не говоря уже про обилие ценной информации.
Молодая леди, которая помогла мне отнести книги вниз, явно полагала, что мужчине моего возраста не следовало бы покупать девять томов о сексе. Знающий меня не один год владелец лавки Джон Рэстон был настроен более благожелательно.
— Ага, — сказал он, покачиваясь, точно дрессированный медведь, — ага, Эллис. Довольно редкое издание.
— Сто лет за ним охочусь, — отозвался я. — Я просто в восторге.
— Отличный, чистый экземпляр, — не сознавая юмор своих слов, заметил Джон, взяв в руки и рассматривая том, посвященный гомосексуальности.
Итак, моего Хэвлока Эллиса упаковали вместе с еще несколькими, замеченными в последнюю минуту книгами (назовите мне любознательного человека, которого не привлекли бы такие названия, как «Речь обезьян», или «Дневник работорговца», или «Патагонцы»), и Джон Рэстон позаботился о том, чтобы меня отвезли в гостиницу, где всю последующую неделю я почти не расставался с Хэвлоком, всюду носил с собой какой-нибудь из девяти томов, отмечая карандашом сведения, полезные для работы с разведением животных. Мне было невдомек, что в пустующей среди зимы гостинице ее персонал изучал мои повадки почти так же внимательно, как я изучал своих животных. А видели они, что, перемещаясь из коктейль-бара в ресторан и из ресторана в гостиную, я постоянно читаю одну книгу (все тома выглядели одинаково), делая на ходу какие-то пометки. Когда в половине восьмого утра мне приносили в номер завтрак, я лежал в постели с Хэвлоком, и с ним же в два часа ночи меня видели ночные швейцары. Несомненно, в этой книге было что-то особенное, если я никак не мог от нее оторваться, подолгу не произнося ни слова.
Я и не подозревал, как всех заинтриговало мое увлечение Хэвлоком, пока итальянский бармен Луиджи однажды не обратился ко мне:
— Должно быть, мистер Даррелл, это очень интересная книга?
— Ага, — промямлил я. — Хэвлок Эллис.
Луиджи довольствовался этим, не желая сознаваться, что имя Хэвлока Эллиса ему ничего не говорит. После него заместитель управляющего гостиницей, австриец Стивен Грамп, тоже спросил меня:
— Должно быть, мистер Даррелл, книга очень интересная?
— Ага, — ответил я. — Хэвлок Эллис.
Он тоже не захотел обнаруживать свое невежество и лишь глубокомысленно кивнул.
Я же был до того пленен не только собственно исследованиями Хэвлока, но и стилем письма, в котором угадывался нрав автора — серьезный, педантичный, лишенный чувства юмора, типичный для американца, когда он основательно берется за дело, этакая смесь дотошности прусского офицера, вдумчивости шведского артиста и осмотрительности швейцарского банкира, — словом, я был до того пленен всем этим, что совершенно не замечал, как страстно окружающим хочется узнать, что же такое я читаю. Тусклый темно-бордовый переплет и выцветшие буквы на корешке ничего не могли им сказать. Но однажды, совершенно случайно, секрет раскрылся, и поднялось смятение, подобного которому мне редко доводилось наблюдать. Произошло это безо всякого моего умысла, когда я в ресторане читал Хэвлока, уписывая великолепно приготовленные макароны и авокадо (поварами в гостинице работали итальянцы, обслугу составляли англичане).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Возьмите любую книгу — у каждой свой запах. Одна пахнет не только пылью, но и грибами, другая — осенним лесом или цветущим ракитником под ярким солнцем, третья — жареными каштанами. Есть книги, пахнущие едким дымком горящего угля, есть благоухающие медом. Но мало запахов — они дивные на ощупь в своих тяжелых кожаных переплетах, лоснящиеся, точно тюленья кожа, с жилками золотых букв на глянцевитых корешках.
Книги толщиной с бревно, книги тонкие, как прутик, бумага толстая и мягкая, как листья наперстянки, хрустящая и белая, как лед, легкая и ломкая, как иней на паутине. А цвета переплетов… Цвета восхода и захода, багряной осенней листвы, покрытых вереском зимних холмов; форзацы — разноцветные, мраморные, точно некие марсианские облака. И всем этим упиваются и наслаждаются ваши органы чувств еще до того, как вы прочли названия («Великий Красный остров — Мадагаскар», «От Пекина до Лхасы», «Через бразильские дебри», «Сьерра-Леоне — люди, продукты и тайные общества») и вот наступила дивная минута, когда вы открываете книгу, словно волшебную дверь.
Тотчас книжная лавка куда-то исчезает, и вы вместе с Уоллесом впитываете густые запахи Амазонии, вместе с Мэри Кингсли торгуетесь с продавцом слоновой кости, вместе с Дю Шаллю оказываетесь лицом к лицу с разъяренной гориллой, в тысячах романах предаетесь любви с тысячами прекрасных женщин, вместе с Сидни Картоном идете на гильотину, смеетесь вместе с тремя джентльменами в одной лодке, отправляетесь вместе с Марко Поло в Китай. И все это вы делаете, стоя на жестком неровном полу, с магическим паспортом в руках, без малейших затрат. Вернее, мне следовало бы сказать, что вам это может не стоить ни гроша, ибо лично я не способен войти в книжную лавку без денег и выйти из нее с пустыми руками. Всякий раз моя чековая книжка худеет, и чаще всего приходится вызывать такси, чтобы отвезти мою добычу.
В данном случае я уже истратил куда больше, чем предполагал (но какой сколько-нибудь решительный, волевой человек устоит против соблазна купить книгу о слонах или про анатомию гориллы?), когда, мирно сидя на корточках перед очередной полкой, прямо перед собой (так что пропустить было невозможно) увидел тома издания, о котором давно мечтал. В темно-бордовых матерчатых переплетах, они отличались друг от друга только толщиной. Крупные буквы названия почти стерлись, так что этот книжный ящик Пандоры вполне мог бы остаться незамеченным мной, не пробейся в эту самую минуту сквозь пыльное оконное стекло луч зимнего солнца, позволяя прочесть: Хэвлок Эллис, «Психология секса».
Так вот, всякому, кто изучает, содержит, а главное — разводит редких животных, известно, какую огромную роль играет секс и изучение сексуальных импульсов животного, способного рассказать и написать о своих чувствах и переживаниях, то бишь человека, чрезвычайно важно для работы с менее речистыми представителями животного мира. Хотя я располагал достаточно внушительным собранием книг о человеческом сексе, ему недоставало шедевра, за которым я давно охотился, классического труда Хэвлока Эллиса. Конечно, современная наука продвинулась вперед после его написания, и все-таки он во многом сохранял актуальность, не говоря уже про обилие ценной информации.
Молодая леди, которая помогла мне отнести книги вниз, явно полагала, что мужчине моего возраста не следовало бы покупать девять томов о сексе. Знающий меня не один год владелец лавки Джон Рэстон был настроен более благожелательно.
— Ага, — сказал он, покачиваясь, точно дрессированный медведь, — ага, Эллис. Довольно редкое издание.
— Сто лет за ним охочусь, — отозвался я. — Я просто в восторге.
— Отличный, чистый экземпляр, — не сознавая юмор своих слов, заметил Джон, взяв в руки и рассматривая том, посвященный гомосексуальности.
Итак, моего Хэвлока Эллиса упаковали вместе с еще несколькими, замеченными в последнюю минуту книгами (назовите мне любознательного человека, которого не привлекли бы такие названия, как «Речь обезьян», или «Дневник работорговца», или «Патагонцы»), и Джон Рэстон позаботился о том, чтобы меня отвезли в гостиницу, где всю последующую неделю я почти не расставался с Хэвлоком, всюду носил с собой какой-нибудь из девяти томов, отмечая карандашом сведения, полезные для работы с разведением животных. Мне было невдомек, что в пустующей среди зимы гостинице ее персонал изучал мои повадки почти так же внимательно, как я изучал своих животных. А видели они, что, перемещаясь из коктейль-бара в ресторан и из ресторана в гостиную, я постоянно читаю одну книгу (все тома выглядели одинаково), делая на ходу какие-то пометки. Когда в половине восьмого утра мне приносили в номер завтрак, я лежал в постели с Хэвлоком, и с ним же в два часа ночи меня видели ночные швейцары. Несомненно, в этой книге было что-то особенное, если я никак не мог от нее оторваться, подолгу не произнося ни слова.
Я и не подозревал, как всех заинтриговало мое увлечение Хэвлоком, пока итальянский бармен Луиджи однажды не обратился ко мне:
— Должно быть, мистер Даррелл, это очень интересная книга?
— Ага, — промямлил я. — Хэвлок Эллис.
Луиджи довольствовался этим, не желая сознаваться, что имя Хэвлока Эллиса ему ничего не говорит. После него заместитель управляющего гостиницей, австриец Стивен Грамп, тоже спросил меня:
— Должно быть, мистер Даррелл, книга очень интересная?
— Ага, — ответил я. — Хэвлок Эллис.
Он тоже не захотел обнаруживать свое невежество и лишь глубокомысленно кивнул.
Я же был до того пленен не только собственно исследованиями Хэвлока, но и стилем письма, в котором угадывался нрав автора — серьезный, педантичный, лишенный чувства юмора, типичный для американца, когда он основательно берется за дело, этакая смесь дотошности прусского офицера, вдумчивости шведского артиста и осмотрительности швейцарского банкира, — словом, я был до того пленен всем этим, что совершенно не замечал, как страстно окружающим хочется узнать, что же такое я читаю. Тусклый темно-бордовый переплет и выцветшие буквы на корешке ничего не могли им сказать. Но однажды, совершенно случайно, секрет раскрылся, и поднялось смятение, подобного которому мне редко доводилось наблюдать. Произошло это безо всякого моего умысла, когда я в ресторане читал Хэвлока, уписывая великолепно приготовленные макароны и авокадо (поварами в гостинице работали итальянцы, обслугу составляли англичане).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49