На какой-то стадии своей предыдущей карьеры оно благополучно обслуживало внутренние линии, но и тогда, только что сойдя со стапелей и сверкая свежей краской, вряд ли отличалось особой красотой. Теперь же, лишенное всего, что в призрачном фосфоресцирующем свете могло придать ему достойный вид, судно это являло собой удручающую картину. Кисть маляра много лет не касалась его корпуса, расцвеченного струпьями ржавчины. Подобно моднице, потерявшей высокий каблук, оно сильно кренилось вправо. Картину предельной запущенности венчало скорбное зрелище, открывшееся нам, когда пароход развернулся, подходя к причалу. В носовой части корпуса зияла рваная дыра, через которую могли бы одновременно въехать внутрь два «роллс-ройса». Пробоина выглядела тем страшнее, что команда явно не успела принять даже самых примитивных мер, чтобы залатать ее. Смятые железные листы чем-то напоминали лепестки гигантской хризантемы. Онемев от удивления, мы смотрели, как к нам приближается диковинная посудина с надписью «Посейдон» над самой пробоиной.
— Господи! — выдохнул Ларри.
— Ужасно, — произнес Лесли, самый опытный моряк в нашем семействе. — Поглядите только на этот крен.
— Но это наш пароход! — пропищала Марго. — Мама, это наш пароход!
— Вздор, дорогая, не может этого быть, — возразила мама, поправляя очки и с надеждой взирая на высящийся над нами корпус.
— Три дня на этой посудине, — вымолвил Ларри. — Вот увидите, нас ждут переживания похуже тех, что выпали на долю Старого Морехода.
— Надеюсь, они сделают что-нибудь с этой дырой, прежде чем выходить в море, — тревожно произнесла мама.
— Что, например? — спросил Ларри. — Заткнут ее одеялом?
— Но ведь капитан должен был видеть, что произошло, — озадаченно произнесла мама.
— Полагаю, даже греческий капитан обязан был обратить внимание на то, что он совсем недавно с кем-то крепко стукнулся, — согласился Ларри.
— Нас захлестнет волнами, — простонала Марго. — Не хочу, чтобы мою каюту захлестнуло волной. Все мои платья будут испорчены.
— Сдается мне, сейчас уже все каюты затоплены, — заметил Лесли.
— Вот когда нам пригодятся наши ласты и дыхательные трубки, — сказал Ларри. — Представляете себе новшество — мы плывем в столовую обедать. Как это будет замечательно!
— Значит, так — как только мы поднимемся на борт, ты отправляешься к капитану, — постановила мама. — Может быть, он отсутствовал, когда произошло столкновение, и ему еще никто не доложил.
— Право, мама, ты меня раздражаешь, — огрызнулся Ларри. — Что я, по-твоему, должен сказать этому человеку? «Извините, кирие капитано, сэр, вам известно, что нос вашего корабля прогрызли жуки-точильщики?»
— Ларри, что за страсть все усложнять, — отозвалась мама. — Ты ведь знаешь, что я не говорю по-гречески, а то я сама пошла бы к нему.
— Скажи капитану, что я не хочу, чтобы затопило мою каюту, — настаивала Марго.
— Поскольку мы отчаливаем сегодня вечером, они при всем желании не успеют заделать пробоину, — сказал Лесли.
— Вот именно, — подхватил Ларри. — Но мама почему-то видит во мне нечто вроде перевоплощения Ноя.
— Ладно, у меня будет, что сказать, когда мы поднимемся на борт, — воинственно произнесла мама, направляясь вместе с нами к трапу.
Наверху нас встретил романтического вида грек с черными, как анютины глазки, бархатными умильными глазами, в посеревшем белом костюме, на котором уцелело лишь несколько пуговиц. Судя по потускневшим эполетам, это был судовой казначей. Когда он попросил предъявить паспорта и билеты, на нас повеяло таким густым запахом чеснока, что мама отпрянула к поручням, забыв о том, что намеревалась справиться о состоянии парохода.
— Вы говорите по-английски? — спросила Марго, укротив бунт своих обонятельных луковиц.
— Немного, — ответил грек с поклоном.
— Так вот, я не желаю, чтобы мою каюту захлестывали волны, — твердо произнесла Марго. — Вода повредит мою одежду.
— Все, что прикажете, — ответил грек. — Если вы желать жена, я дать свою. Она…
— Нет-нет! — воскликнула Марго. — Волны. Поняли?.. Вода.
Судовой казначей явно не различал английские слова «вэйв» и «вайф».
— В каждой кабине есть горячий и холодный душ, — гордо сообщил он. — Еще у нас есть бассейн и ночной клуб с танцами, вином и водой.
— Послушай, Ларри, чем смеяться, лучше помоги нам, — вмешалась мама, прижимая к носу платок для защиты от запаха чеснока, такого крепкого, что казалось — он окружает голову грека светящимся облачком.
Ларри взял себя в руки, обратился к судовому казначею на чистейшем греческом языке (чем явно его обрадовал) и в два счета выяснил, что судно не тонет, что каюты не захлестывает волнами и что капитану известно об аварии, поскольку он сам в ней повинен. О чем Ларри предусмотрительно не стал сообщать маме. Благоухающий казначей любезно вызвался проводить маму и Марго в их каюту, а мы с братьями отправились искать бар, следуя его наставлениям.
Войдя в бар, мы остолбенели. Больше всего он напоминал обитую панелями красного дерева комнату отдыха какого-нибудь скучного лондонского клуба. Большие шоколадного цвета кожаные кресла и диваны теснились вокруг огромных столов из мореного дуба. Тут и там над бронзовыми индийскими кадками возвышались пыльные потрепанные пальмы. В центре этой унылой роскоши остался свободный клочок паркета для танцев; к нему с одной стороны примыкала небольшая стойка с ядовитым набором напитков, с другой — низкий помост, обрамленный целым лесом пальм в кадках. На помосте жались, словно мошки в янтаре, три унылых музыканта в сюртуках с целлулоидными манишками и с кушаками, какие были в моде в девяностых годах прошлого века. Один играл на древнем пианино и тубе, другой пилил с профессиональным видом скрипку, третий истязал барабаны и тромбон. При нашем появлении это немыслимое трио играло для пустого зала «Пикардийские розы».
— Ужасно, — сказал Ларри. — Это не пароход, а какое-то плавучее кафе «Кадена» из Борнмута. Мы тут все свихнемся.
Заслышав его голос, музыканты перестали играть, руководитель трио блеснул золотыми зубами в приветственной улыбке, поклонился нам, приглашая своих коллег последовать его примеру, и они тоже расплылись в улыбке. Нам оставалось только ответить коротким поклоном, после чего мы проследовали к стойке. Теперь, когда появились слушатели, трио с еще большим рвением принялось наяривать «Пикардийские розы».
— Будьте любезны, — обратился Ларри к бармену, морщинистому человечку в грязном фартуке, — налейте мне в самый большой стакан, какой только есть, анисовки, чтобы я мог отключиться.
Речь иностранца, не только свободно говорящего по-гречески, но и достаточно богатого, чтобы заказать большой стакан анисовки, вызвала счастливую улыбку на лице бармена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49