— Сергей, но, если тот майор — наш Сарматов, давай попытаемся отбить его или обменять на каких-нибудь важных душков, а, Сергей, впервой, что ли?
— Я что против. Давай решай, старый хрен, сам же учил меня приказ дважды не повторять! — стараясь не встречаться с глазами старика, с нарастающим раздражением бросил Толмачев.
Артамон Матвеевич встал, и сердито набычившись, недовольно посмотрел на начальство:
— Еще тогда, еще щенка мокрогубого я учил: за наших людей надо бороться, ни при каких обстоятельствах не сдавать их, на их слабые человечьи плечи груз посильный взваливать! Нацепили на тебя две звезды — и что? Память ими отшибли, что ли?! Не пойму я тебя что-то сегодня, Сергей!
— Давай лечи, лечи! — отмахнулся Толмачев. — Ишь, красными пятнами пошел, старый!
— Я тут в одной умной книге наткнулся на определение, что есть совесть! — сердито продолжил тот. — Представь, оказывается, это боязнь, нежелание совершить грех...
— Ну, это ты загнул! — перебил его Толмачев. — В нашей поганой службе стыковать совесть с грехом — все равно что жирафа с налимом скрещивать!
— Не скажи! — усмехнулся Артамон Матвеевич, наклоняясь ближе к Толмачеву. — Мои предки, как ты знаешь, четыре века занимались тем же, чем я у тебя... Менялись цари, псари, системы, политики, а они, так же, как я, грешный, сидели, канцелярские крысы, в каморке под лестницей, тайные бумажки, кровью крапленые, перебирали, через те бумажки в тайники сокровенные душ людских проникали и, если находили в них не только грех, но что-то и божеское, тех людишек в агентурную разработку пускали, в раскрутку по-нынешнему. Пускали, но потом жалели их — жалели, ни при каких выгодах не сдавали. И тем свою душу и совесть тех людишек с грехом примиряли... Потомки-то тех людишек до сих пор на нас с тобой пашут и впредь пахать будут, каким бы боком горбачевская перестройка ни вышла. Заметь, Сергей, чужих жалели! А ты от своего хочешь отказаться!
Артамон Матвеевич замолк. Толмачев, потягивая свой коньяк, вопросительно поглядел на него и спросил наконец:
— Правда ли, Артамон Матвеевич, что один твой далекий прапредок из сына винницкого еврея-шинкаря шляхтича сделал, а потом из того шляхтича — гетмана всея Украины?
— Кое-какие бумажки на сей счет имеются, — уклончиво ответил тот и, вздохнув, обронил: — Ты здесь хозяин, а все же в сторону от разговора не уходи. Такие офицеры, как твой Сарматов, редкость по нашим дням!
— Сам знаю. Знаю... Ну что ты мне душу, Матвеевич, бередишь. Понимаешь ли ты, что в данной ситуации ошибиться никак нельзя — дело ведь государственной важности... Понимаешь!.. Государственной... И ни ты, ни я не имеем права...
— Грешно Сарматовым жертвовать, Сергей! Нельзя его один на один с Каракуртом оставлять, — как-то совсем по-домашнему перебил его старик. — Он как клинок златоустовский: согнуть можно, а сломать его не сломаешь. Твои паркетные шаркуны в чинах его давно обошли на всех поворотах, Золотые Звезды, добытые им кровью в делах смертных, все на других падают, а он молчит и пашет, молчит и пашет. Не верю я в то, что он скурвился!
— Согласен. Это нам и надо выяснить. Делай, что хочешь, но задача должна быть решена, — командным голосом произнес Толмачев и встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен. — Интересы государства, дед!.. Представь себе, какой гвалт во всем мире поднимется, если наш майор двустволкой стал и к ЦРУ переметнулся. Ты хотя бы представляешь, что будет, если он раскроет или из него выбьют — это уже принципиального значения не имеет — наши забугорные операции, хотя бы те, что сам проводил? А если посыплется агентура?! Приказ должен быть выполнен, Артамон Матвеевич! Понял? — жестко повторил он. — А то: грешно! Грешно Родину предавать — вот что грешно. Так ты меня, по-моему, учил!
— Ты опять за свое, — поднимаясь с кресла, произнес старик и, помолчав, добавил: — Засиделся я на работе... Совсем старым стал... Рапорт об отставке у меня давно в столе лежит, лишь дату поставить осталось. Решай, какому охламону мне отдел сдавать.
— Как отдел сдавать?! — покрываясь красными пятнами, обескураженно пробормотал Толмачев. — Да ты что?! Вот-вот приказ на тебя спустят на генерала. Ты хоть понимаешь, чего мне это стоило... Еле пробили... Ведь возраст у тебя, сам знаешь, какой... А ты!.. Да и с Сарматовым надо до конца разобраться...
— Я и по молодости-то за генеральскими погонами не гонялся, а теперь уж... У нас, как говорится, штаны чистые, без лампасов, как и совесть чистая, товарищ генерал-лейтенант! А Сарматов... Я думаю, что этот парень сам выплывет...
— Сдвинулся, старый! — грохнул кулаком по столу Толмачев. — Мемуары ему, видите ли, приспичило писать!
— Мемуары из-за моей деликатной службы писать не положено. А все ли у меня с головой в порядке, тебе судить. Но сдается мне, что суетиться еще рано. Надо набраться терпения и ждать. А ситуация с Сарматовым и этим майором сама разрулится. Напрягая Каракурта, мы только усугубим положение. Это мой тебе последний совет. А таким начальникам, которые начинают дергаться из-за боязни попадания очередной порции говна на родную контору, им грош цена. Ведь одной порцией говна больше, одной меньше — что меняется?.. Нет, не по-нашему это, Сергей!..
— Значит, сдается вам, я ошибаюсь? — официальным тоном переспросил Толмачев. — А что вам еще сдается? Договаривайте уж!
— Еще... — старик помедлил несколько секунд, будто раздумывая над тем, стоит ли говорить Толмачеву все, что накипело у него в душе за последнее время. Но все же решился и сказал: — Еще, думаю я, что поспешил ты с награждением Золотой Звездой Савелова.
— Артамон Матвеевич, я вижу, вы действительно устали, а может, и впрямь с мозгами поссорились, — язвительно заметил старику Толмачев и, поиграв желваками, бросил в спину уходящему полковнику: — Завтра с утра я доведу до вашего сведения, кому сдать подразделение!
Услышав последнее предложение, полковник повернулся к Толмачеву лицом и, презрительно усмехнувшись, вздохнул:
— Эх ты, сокол ясный! — жалостливо покачав головой, он по-стариковски неловко щелкнул каблуками и твердо добавил: — Честь имею!
Когда за стариком закрылась дверь, Толмачев наполнил фужер и, залпом опрокинув в рот обжигающий нутро коньяк, снова отошел к окну, за которым все еще бесновался проливной дождь. Из глубокой задумчивости его вывел появившийся в дверном проеме адъютант.
— Машина у подъезда, Сергей Иванович! — доложил он.
Генерал молча показал ему на дверь и взялся за трубку телефонного аппарата, на диске которого красовался государственный герб СССР.
— Алло, Павел? — набрав номер, спросил он. — Да я, Сергей!.. Дела у вас, небожителей, у нас делишки!.. Надо бы парой слов перекинуться... Приедешь ко мне?.. Не годится: ты на «членовозе» прикатишь, с мигалками, охраной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Я что против. Давай решай, старый хрен, сам же учил меня приказ дважды не повторять! — стараясь не встречаться с глазами старика, с нарастающим раздражением бросил Толмачев.
Артамон Матвеевич встал, и сердито набычившись, недовольно посмотрел на начальство:
— Еще тогда, еще щенка мокрогубого я учил: за наших людей надо бороться, ни при каких обстоятельствах не сдавать их, на их слабые человечьи плечи груз посильный взваливать! Нацепили на тебя две звезды — и что? Память ими отшибли, что ли?! Не пойму я тебя что-то сегодня, Сергей!
— Давай лечи, лечи! — отмахнулся Толмачев. — Ишь, красными пятнами пошел, старый!
— Я тут в одной умной книге наткнулся на определение, что есть совесть! — сердито продолжил тот. — Представь, оказывается, это боязнь, нежелание совершить грех...
— Ну, это ты загнул! — перебил его Толмачев. — В нашей поганой службе стыковать совесть с грехом — все равно что жирафа с налимом скрещивать!
— Не скажи! — усмехнулся Артамон Матвеевич, наклоняясь ближе к Толмачеву. — Мои предки, как ты знаешь, четыре века занимались тем же, чем я у тебя... Менялись цари, псари, системы, политики, а они, так же, как я, грешный, сидели, канцелярские крысы, в каморке под лестницей, тайные бумажки, кровью крапленые, перебирали, через те бумажки в тайники сокровенные душ людских проникали и, если находили в них не только грех, но что-то и божеское, тех людишек в агентурную разработку пускали, в раскрутку по-нынешнему. Пускали, но потом жалели их — жалели, ни при каких выгодах не сдавали. И тем свою душу и совесть тех людишек с грехом примиряли... Потомки-то тех людишек до сих пор на нас с тобой пашут и впредь пахать будут, каким бы боком горбачевская перестройка ни вышла. Заметь, Сергей, чужих жалели! А ты от своего хочешь отказаться!
Артамон Матвеевич замолк. Толмачев, потягивая свой коньяк, вопросительно поглядел на него и спросил наконец:
— Правда ли, Артамон Матвеевич, что один твой далекий прапредок из сына винницкого еврея-шинкаря шляхтича сделал, а потом из того шляхтича — гетмана всея Украины?
— Кое-какие бумажки на сей счет имеются, — уклончиво ответил тот и, вздохнув, обронил: — Ты здесь хозяин, а все же в сторону от разговора не уходи. Такие офицеры, как твой Сарматов, редкость по нашим дням!
— Сам знаю. Знаю... Ну что ты мне душу, Матвеевич, бередишь. Понимаешь ли ты, что в данной ситуации ошибиться никак нельзя — дело ведь государственной важности... Понимаешь!.. Государственной... И ни ты, ни я не имеем права...
— Грешно Сарматовым жертвовать, Сергей! Нельзя его один на один с Каракуртом оставлять, — как-то совсем по-домашнему перебил его старик. — Он как клинок златоустовский: согнуть можно, а сломать его не сломаешь. Твои паркетные шаркуны в чинах его давно обошли на всех поворотах, Золотые Звезды, добытые им кровью в делах смертных, все на других падают, а он молчит и пашет, молчит и пашет. Не верю я в то, что он скурвился!
— Согласен. Это нам и надо выяснить. Делай, что хочешь, но задача должна быть решена, — командным голосом произнес Толмачев и встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен. — Интересы государства, дед!.. Представь себе, какой гвалт во всем мире поднимется, если наш майор двустволкой стал и к ЦРУ переметнулся. Ты хотя бы представляешь, что будет, если он раскроет или из него выбьют — это уже принципиального значения не имеет — наши забугорные операции, хотя бы те, что сам проводил? А если посыплется агентура?! Приказ должен быть выполнен, Артамон Матвеевич! Понял? — жестко повторил он. — А то: грешно! Грешно Родину предавать — вот что грешно. Так ты меня, по-моему, учил!
— Ты опять за свое, — поднимаясь с кресла, произнес старик и, помолчав, добавил: — Засиделся я на работе... Совсем старым стал... Рапорт об отставке у меня давно в столе лежит, лишь дату поставить осталось. Решай, какому охламону мне отдел сдавать.
— Как отдел сдавать?! — покрываясь красными пятнами, обескураженно пробормотал Толмачев. — Да ты что?! Вот-вот приказ на тебя спустят на генерала. Ты хоть понимаешь, чего мне это стоило... Еле пробили... Ведь возраст у тебя, сам знаешь, какой... А ты!.. Да и с Сарматовым надо до конца разобраться...
— Я и по молодости-то за генеральскими погонами не гонялся, а теперь уж... У нас, как говорится, штаны чистые, без лампасов, как и совесть чистая, товарищ генерал-лейтенант! А Сарматов... Я думаю, что этот парень сам выплывет...
— Сдвинулся, старый! — грохнул кулаком по столу Толмачев. — Мемуары ему, видите ли, приспичило писать!
— Мемуары из-за моей деликатной службы писать не положено. А все ли у меня с головой в порядке, тебе судить. Но сдается мне, что суетиться еще рано. Надо набраться терпения и ждать. А ситуация с Сарматовым и этим майором сама разрулится. Напрягая Каракурта, мы только усугубим положение. Это мой тебе последний совет. А таким начальникам, которые начинают дергаться из-за боязни попадания очередной порции говна на родную контору, им грош цена. Ведь одной порцией говна больше, одной меньше — что меняется?.. Нет, не по-нашему это, Сергей!..
— Значит, сдается вам, я ошибаюсь? — официальным тоном переспросил Толмачев. — А что вам еще сдается? Договаривайте уж!
— Еще... — старик помедлил несколько секунд, будто раздумывая над тем, стоит ли говорить Толмачеву все, что накипело у него в душе за последнее время. Но все же решился и сказал: — Еще, думаю я, что поспешил ты с награждением Золотой Звездой Савелова.
— Артамон Матвеевич, я вижу, вы действительно устали, а может, и впрямь с мозгами поссорились, — язвительно заметил старику Толмачев и, поиграв желваками, бросил в спину уходящему полковнику: — Завтра с утра я доведу до вашего сведения, кому сдать подразделение!
Услышав последнее предложение, полковник повернулся к Толмачеву лицом и, презрительно усмехнувшись, вздохнул:
— Эх ты, сокол ясный! — жалостливо покачав головой, он по-стариковски неловко щелкнул каблуками и твердо добавил: — Честь имею!
Когда за стариком закрылась дверь, Толмачев наполнил фужер и, залпом опрокинув в рот обжигающий нутро коньяк, снова отошел к окну, за которым все еще бесновался проливной дождь. Из глубокой задумчивости его вывел появившийся в дверном проеме адъютант.
— Машина у подъезда, Сергей Иванович! — доложил он.
Генерал молча показал ему на дверь и взялся за трубку телефонного аппарата, на диске которого красовался государственный герб СССР.
— Алло, Павел? — набрав номер, спросил он. — Да я, Сергей!.. Дела у вас, небожителей, у нас делишки!.. Надо бы парой слов перекинуться... Приедешь ко мне?.. Не годится: ты на «членовозе» прикатишь, с мигалками, охраной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45