Малыш так и не поел до наступления ночи – верный признак того, что он не жилец.
Три дня лама не отходила от детеныша. Мать охраняла и защищала маленькое безжизненное существо, словно сила ее инстинкта могла вернуть ему жизнь. Хищники и падальщики пытались приблизиться, но она каждый раз яростно кидалась на них, и они ретировались. Иногда они собирались по трое-четверо и ходили кругами вокруг трупа; лама бежала в одну сторону, прогоняла хищника и возвращалась к телу жеребенка; потом бросалась в противоположную сторону, преследуя зверя. Но теперь ее силы иссякли, материнский инстинкт ослабел – пора было уходить. Лама в последний раз обнюхала маленький безжизненный мешок кожи и вялые ноги, лизнула их и потрусила прочь, пробираясь среди огромных валунов.
Сонни Морено смотрел, как птица снижается и планирует на мертвечину. «Господи, – пробормотал он про себя, – они действительно великие матери». Ловко орудуя крючковатым клювом, словно разрывая тряпку, птица быстрыми уверенными движениями вспорола жеребенку живот и засунула голову во внутренности. Потом она вылезла, испачкав лысую макушку запекшейся кровью, держа в клюве куски кишок и обрывки желудка.
Это было обычное патрулирование. Они – Сонни, Датчанин и «помойка» – сделали передышку. Кроме них, было еще три патруля, разбросанные в десятикилометровом районе. Базовый лагерь находился в тридцати километрах к югу, там располагались основные силы.
Для Сонни это был родной дом, он работал здесь всю жизнь, если не считать времени, проведенного во Вьетнаме. Размышляя об этом, он чувствовал усталость. В этом заключалась главная проблема военной службы: ты выкладываешься здесь годами, а потом становится слишком поздно заниматься чем-либо другим.
– Я был в Боливии, когда эти трусливые индейцы продали Гевару, – сказал он Датчанину. – А теперь вот здесь ловлю за задницу коммунистов. – Он внимательно наблюдал за птицей, отрывавшей куски от растерзанного жеребенка.
– Мы делаем, что можем, – отозвался Датчанин.
Это был плотный блондин с крепкой бычьей шеей, однако у него не набралось бы и десяти фунтов лишнего веса... Автомат, висевший на плечевом ремне и колотивший его по правому бедру, казался игрушкой в его кулачищах. Его настоящее имя было Пит Кноппер, но никто его так не называл. Сонни уже встречался с ним раньше: небольшая война здесь, революция там; разница между ними была номинальной – Сонни был советником, а Датчанин – наемником. Термины не играли никакой роли, когда речь шла об убийстве людей, чем они, собственно говоря, и занимались.
На соседних скалах расположились на перекур еще двадцать человек – солдаты Республиканской армии. «Помойка» – так их называл Сонни. Среди них было два офицера, которых Сонни прозвал Заячьи Зубы и Дерьмовые Мозги. Он знал их настоящие имена, но пользовался ими только при крайней необходимости. Сонни прилично владел местным языком, но употреблял его редко. Он не любил этих сукиных сынов, и его ни капельки не волновало, знают они об этом или нет.
Сонни перестал думать о политике уже в двадцать лет – вся она не стоила выеденного яйца. Террорист для одних – борец за свободу для других; освобождение для одних – угнетение для других. Здесь было то же самое: к власти вернулось ненавидимое народом, но любимое политиками правительство; убийства и взрывы в городах, партизанская война в лесах. Воюет Армия Освобождения – «Лос Либертадорес», которую поддерживают и подкармливают крестьяне. Дьявольщина, многие из «помойки» сами были крестьянами, как, например, Нэм.
Начать с того, что, по мнению Сонни, это мало походило на войну. Враг был плохо вооружен. Они снабжались оружием, то в одной деревне, то в другой, и в этом были неуязвимы, но все их пушки оказывались дерьмовыми. Война продолжалась только по двум причинам: фанатизм партизан и качество сражающихся против них солдат, то есть «помойки».
Заячьи Зубы разворачивал походную кухню. Судя по жадным взглядам окружающих, там было кое-что поинтереснее воды. Сонни вздохнул.
– Что ты сказал?
Датчанин покачал головой:
– Так, ничего.
Сонни приподнялся и заговорил с офицером Заячьи Зубы на его языке. Тот пожал плечами и вылил в рот остатки спиртного. Сонни пошел впереди, направляясь на юг. В их районе оставались еще три деревни, и в каждой могло оказаться оружие, которое искал патруль.
Жеребенок ламы окончательно превратился в груду падали. Прилетели другие птицы, и теперь они отталкивали одна другую, спеша урвать свою долю добычи. Они ходили вперевалочку, подпрыгивая вокруг трупа, словно участники немыслимого пьяного танца смерти, хватая сырые останки и растопыривая крылья, чтобы прикрыть добычу. У них были красные клювы и головы, земля тоже покраснела от разбросанных в беспорядке кусков шкуры, ног и внутренностей. Безглазая голова жеребенка смотрела в ту сторону, куда ушел Сонни.
* * *
Они добрались до деревни еще через два часа марша и сначала залегли за деревьями, чтобы немного понаблюдать. Ничего интересного не происходило: женщины варили пищу, мужчины лежали в гамаках, дети собрались около большой хижины. Они вели себя тихо, и Сонни понял, что деревня знает о его присутствии. Датчанин взял несколько солдат и, обойдя поляну, оказался прямо напротив Сонни. Они вошли в деревню почти одновременно – выступление Сонни послужило сигналом для Датчанина.
Женщины бросили стряпать. Мужчины выползли из гамаков. Из хижин вышли еще несколько жителей. Солдаты на ходу рассредоточились и образовали два полукруга, чтобы взять деревню в кольцо.
Сонни поставил автомат на беглый огонь. Он шевельнул стволом, и солдаты справа и слева по двое пошли обыскивать хижины – пока один входил, низко пригнувшись, в дверь, другой давал быстрые автоматные очереди поверх его головы. Дерьмовые Мозги установил с одной стороны «ЛМ-6», чтобы обеспечить позицию для стрельбы. Сонни презрительно поморщился: «ЛМ-6» был командной версией «М-16»; при неумелом использовании он в лучшем случае забивался грязью, а в худшем – стрелял мимо цели. Кое-кто из «помойки» открыто протестовал против этого оружия, но к ним не прислушивались.
Заячьи Зубы доложил Сонни, что в хижинах чисто. Сонни кивнул и сделал знак Датчанину. Они вместе подошли к мужчинам и женщинам, сбившимся в кучу, словно ища защиты, около самой большой хижины. Один человек стоял немного в стороне от остальных и, казалось, ожидал, что с ним заговорят. Он был невысок, со светлой кожей и морщинами на лице, которые при ближайшем рассмотрении оказались племенной раскраской. Датчанин понимал далеко не все из того, что говорил Сонни, но он знал обычный порядок допроса.
– Мы знаем, что вы даете убежище партизанам.
– Каким партизанам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Три дня лама не отходила от детеныша. Мать охраняла и защищала маленькое безжизненное существо, словно сила ее инстинкта могла вернуть ему жизнь. Хищники и падальщики пытались приблизиться, но она каждый раз яростно кидалась на них, и они ретировались. Иногда они собирались по трое-четверо и ходили кругами вокруг трупа; лама бежала в одну сторону, прогоняла хищника и возвращалась к телу жеребенка; потом бросалась в противоположную сторону, преследуя зверя. Но теперь ее силы иссякли, материнский инстинкт ослабел – пора было уходить. Лама в последний раз обнюхала маленький безжизненный мешок кожи и вялые ноги, лизнула их и потрусила прочь, пробираясь среди огромных валунов.
Сонни Морено смотрел, как птица снижается и планирует на мертвечину. «Господи, – пробормотал он про себя, – они действительно великие матери». Ловко орудуя крючковатым клювом, словно разрывая тряпку, птица быстрыми уверенными движениями вспорола жеребенку живот и засунула голову во внутренности. Потом она вылезла, испачкав лысую макушку запекшейся кровью, держа в клюве куски кишок и обрывки желудка.
Это было обычное патрулирование. Они – Сонни, Датчанин и «помойка» – сделали передышку. Кроме них, было еще три патруля, разбросанные в десятикилометровом районе. Базовый лагерь находился в тридцати километрах к югу, там располагались основные силы.
Для Сонни это был родной дом, он работал здесь всю жизнь, если не считать времени, проведенного во Вьетнаме. Размышляя об этом, он чувствовал усталость. В этом заключалась главная проблема военной службы: ты выкладываешься здесь годами, а потом становится слишком поздно заниматься чем-либо другим.
– Я был в Боливии, когда эти трусливые индейцы продали Гевару, – сказал он Датчанину. – А теперь вот здесь ловлю за задницу коммунистов. – Он внимательно наблюдал за птицей, отрывавшей куски от растерзанного жеребенка.
– Мы делаем, что можем, – отозвался Датчанин.
Это был плотный блондин с крепкой бычьей шеей, однако у него не набралось бы и десяти фунтов лишнего веса... Автомат, висевший на плечевом ремне и колотивший его по правому бедру, казался игрушкой в его кулачищах. Его настоящее имя было Пит Кноппер, но никто его так не называл. Сонни уже встречался с ним раньше: небольшая война здесь, революция там; разница между ними была номинальной – Сонни был советником, а Датчанин – наемником. Термины не играли никакой роли, когда речь шла об убийстве людей, чем они, собственно говоря, и занимались.
На соседних скалах расположились на перекур еще двадцать человек – солдаты Республиканской армии. «Помойка» – так их называл Сонни. Среди них было два офицера, которых Сонни прозвал Заячьи Зубы и Дерьмовые Мозги. Он знал их настоящие имена, но пользовался ими только при крайней необходимости. Сонни прилично владел местным языком, но употреблял его редко. Он не любил этих сукиных сынов, и его ни капельки не волновало, знают они об этом или нет.
Сонни перестал думать о политике уже в двадцать лет – вся она не стоила выеденного яйца. Террорист для одних – борец за свободу для других; освобождение для одних – угнетение для других. Здесь было то же самое: к власти вернулось ненавидимое народом, но любимое политиками правительство; убийства и взрывы в городах, партизанская война в лесах. Воюет Армия Освобождения – «Лос Либертадорес», которую поддерживают и подкармливают крестьяне. Дьявольщина, многие из «помойки» сами были крестьянами, как, например, Нэм.
Начать с того, что, по мнению Сонни, это мало походило на войну. Враг был плохо вооружен. Они снабжались оружием, то в одной деревне, то в другой, и в этом были неуязвимы, но все их пушки оказывались дерьмовыми. Война продолжалась только по двум причинам: фанатизм партизан и качество сражающихся против них солдат, то есть «помойки».
Заячьи Зубы разворачивал походную кухню. Судя по жадным взглядам окружающих, там было кое-что поинтереснее воды. Сонни вздохнул.
– Что ты сказал?
Датчанин покачал головой:
– Так, ничего.
Сонни приподнялся и заговорил с офицером Заячьи Зубы на его языке. Тот пожал плечами и вылил в рот остатки спиртного. Сонни пошел впереди, направляясь на юг. В их районе оставались еще три деревни, и в каждой могло оказаться оружие, которое искал патруль.
Жеребенок ламы окончательно превратился в груду падали. Прилетели другие птицы, и теперь они отталкивали одна другую, спеша урвать свою долю добычи. Они ходили вперевалочку, подпрыгивая вокруг трупа, словно участники немыслимого пьяного танца смерти, хватая сырые останки и растопыривая крылья, чтобы прикрыть добычу. У них были красные клювы и головы, земля тоже покраснела от разбросанных в беспорядке кусков шкуры, ног и внутренностей. Безглазая голова жеребенка смотрела в ту сторону, куда ушел Сонни.
* * *
Они добрались до деревни еще через два часа марша и сначала залегли за деревьями, чтобы немного понаблюдать. Ничего интересного не происходило: женщины варили пищу, мужчины лежали в гамаках, дети собрались около большой хижины. Они вели себя тихо, и Сонни понял, что деревня знает о его присутствии. Датчанин взял несколько солдат и, обойдя поляну, оказался прямо напротив Сонни. Они вошли в деревню почти одновременно – выступление Сонни послужило сигналом для Датчанина.
Женщины бросили стряпать. Мужчины выползли из гамаков. Из хижин вышли еще несколько жителей. Солдаты на ходу рассредоточились и образовали два полукруга, чтобы взять деревню в кольцо.
Сонни поставил автомат на беглый огонь. Он шевельнул стволом, и солдаты справа и слева по двое пошли обыскивать хижины – пока один входил, низко пригнувшись, в дверь, другой давал быстрые автоматные очереди поверх его головы. Дерьмовые Мозги установил с одной стороны «ЛМ-6», чтобы обеспечить позицию для стрельбы. Сонни презрительно поморщился: «ЛМ-6» был командной версией «М-16»; при неумелом использовании он в лучшем случае забивался грязью, а в худшем – стрелял мимо цели. Кое-кто из «помойки» открыто протестовал против этого оружия, но к ним не прислушивались.
Заячьи Зубы доложил Сонни, что в хижинах чисто. Сонни кивнул и сделал знак Датчанину. Они вместе подошли к мужчинам и женщинам, сбившимся в кучу, словно ища защиты, около самой большой хижины. Один человек стоял немного в стороне от остальных и, казалось, ожидал, что с ним заговорят. Он был невысок, со светлой кожей и морщинами на лице, которые при ближайшем рассмотрении оказались племенной раскраской. Датчанин понимал далеко не все из того, что говорил Сонни, но он знал обычный порядок допроса.
– Мы знаем, что вы даете убежище партизанам.
– Каким партизанам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99