– Нисколько и поубавь голос, привык в своем райкоме на мальчишек орать, но в моем доме я тебе этого не позволю.
– В твоем доме?! – Вскинулся Петя?
– Не надо, – отец смотрел прямо в глаза сына, – не надо провокаций. Со мной эти шутки не проходят. И, пожалуйста, помолчи немного. Наберись сил и молча выслушай меня.
Петя сел на кровать и опустил глаза. Он и сам не понимал, что с ним происходит, но смотреть отцу в глаза юноша не мог.
– Мне тошно видеть, как ты тратишь жизнь на, так называемую «партийную работу». Тебе через несколько месяцев тридцать лет, а у тебя собрания, митинги, бумажки, опять собрания, митинги и снова бумажки.
Сын дернулся, хотел возразить, но стиснул руки и опустил голову еще ниже.
– Мужчина, если он мужчина, должен заниматься производительным трудом. Иди в политехнический институт, ты, когда-то: мечтал о нем. Учи детей. В конце концов, стань хорошим токарем, но не сиди в кабинете, не руководи «массами». Так, по-моему, вы сейчас называете наш народ?
Петя молчал.
– Я всю жизнь простоял у станка. Оглянись, меня знает весь город, у меня сотни учеников, мои детали вместе с локомотивами ходят по всей стране. А что ты дал людям, которые кормят и одевают тебя? Бумажки сотрутся в пыль, призывы развеет ветер – вот и вся твоя работа. Работа… – Старик отошел от двери. – Она сделала тебя бездушным, черствым человеком. Я на днях встретил твою Наташку, она мне все рассказала. Ты предал ее, бросил, как кость, вместо себя. Мне страшно, что ты стал подлецом. Ты, мой сын, не задумываясь, променял свое благополучие на человека!
Отец почти вплотную подошел к сыну. Тот поднял голову, но старшему Моршанскому показалось, что Петя смотрит сквозь него.
– Ни я, ни мать, ни старшие братья – мы не могли сделать из тебя чудовище. В этом виновата твоя «политическая» деятельность. Я не разрешаю тебе ехать в Москву, тебе надо оставить эту работу.
Только тут Петя понял, что стоит. Отец был выше его, но годы согнули Моршанского, и теперь они стояли лицом к лицу. Только сейчас старик увидел глаза сына. В них была ненависть.
– Я не чудовище и люблю свою работу. К тому же я такой же член партии, как и ты. И она сейчас посылает меня на учебу. Работаю я лучше многих, только результаты моего труда, в отличии от твоего, нельзя сразу пощупать. Ты, – он прищурился, хотел сдержаться, но не смог, – за всю свою жизнь не поднялся выше простого рабочего, а я уже сейчас секретарь райкома.
Несколько секунд они смотрели в глаза друг друга. Потом сын бросил:
– Я все сказал.
Старик повернулся и тяжело пошел к двери. У самого порога он оглянулся, окинул взглядом сына. И тому показалось, что отцу, почему-то, жаль его.
– Прощай, – проговорил отец и закрыл за собой дверь.
Через пять лет после окончания высшей партийной школы, Моршанский возглавил горком, а еще через три месяца – областной комитет партии. Это был последний штрих в картине, которую «живописал» в своем крае Леонид Федорович Чабанов.
ГЛАВА 9
Пересыпкина допрашивали пятый день подряд. За это время сменилось несколько следователей, но раненый молчал. Особенно он озлобился, когда один из следователей, несколько раз сильно ударил его по лицу.
Арестованный и в этот раз промолчал, но так взглянул на офицера, что тот понял – если бы не рана, приковывшая бандита к кровати, тот, не задумываясь, бросился бы в драку.
Кроме того, по тому, как за Пересыпкиным ухаживали в тюремном лазарете и кормили, он понял, что обещание неизвестного руководителя исполняются и о нем не забыли. Один раз ночью ему даже передали записку от жены, в которой она писала, чтобы он не волновался – о семье позаботились. На шестой день в камеру вошли два человека в гражданском.
– Вы можете ходить? – Спросил первый.
– Нет.
Незнакомец повернулся к двери:
– Носилки.
Через некоторое время езды на автомобиле и долгого спуска на лифте Виктор Пересыпкин попал в небольшую комнату. В ней стояла аккуратно заправленная кровать и небольшой столик, на котором лежали газеты и журналы. Он не успел осмотреться, как дверь снова открылась и в комнату или камеру, потому что в новом жилище не было окон, вошел мужчина в безрукавке. Он приветливо улыбнулся и поздоровался. Спокойно прошел к столику и раскрыл принесенную с собой тоненькую папочку.
– Давайте знакомиться. Меня зовут Борис Аркадьевич. Теперь ваше дело буду вести я – следователь комитета государственной безопасности.
Пересыпкин похолодел. Он был готов ко всему: крику, избиению и даже расстрелу, но КГБ… Во рту пересохло, ладони взмокли. Следователь, по-прежнему улыбаясь, смотрел на бандита и тому казалось, что офицер читает его мысли.
«Что делать, господи? – Пересыпкин впервые в жизни упомянул бога. – Стоп, чего это я перепугался? Меня просили молчать до тех пор, пока смогу, а сейчас я не могу и не хочу молчать.»
– Если моя персона заинтересовала государственную безопасность, то я готов все рассказать. Только прошу об одном: не перебивайте меня. Я плохо себя чувствую и могу сбиться.
– Бога ради, – следователь протестующе поднял руку, – я вас слушаю.
– Всему виной моя неуемная жажда острых ощущений и наша паскудная жизнь, – Пересыпкин хотел встать, но острая боль в колене заставила его опуститься на кровать.
Следователь внимательно смотрел в потемневшие от боли глаза налетчика, но молчал. Он понимал, что в момент откровения не стоит отвлекать человека сочувствием.
Виктор перевел дыхание.
– Я все время хотел быть первым. В школе я часами штудировал учебники и читал груду различной литературы, чтобы поражать знаниями одноклассников и учителей. Особенно интересно было на уроках физики, когда мы начинали спорить с учительницей. Умная, удивительная была женщина. Мне до сих пор кажется, что я любил ее.
Пересыпкин задумался, легкая улыбка коснулась его губ. Следователь смотрел на него и думал о странностях жизни, заставившей этого, по рассказам соседей и сослуживцев, хорошего человека, взять в руки оружие и пойти на разбой. В доме, после непонятного и поспешного бегства жены Пересыпкина, не было каких-нибудь ценных вещей или признаков роскоши. Образ жизни арестованного говорил о том, что копить деньги этот человек не мог. Скорее он бы раздарил, прогулял их. Тогда что же сделало его бандитом?
– Да, – опять начал арестованный, – потом я стал увлекаться футболом. Хорошо играл, был в сборной области. Даже в армии, я не столько служил, сколько гонял мяч. Мне бы, дураку, посвятить себя спорту, а я в политехнический пошел. Учиться было трудно, но я привык ломать себя, вот и ломал. Получил диплом, а работа, – он вздохнул и отвернулся, – как старая-престарая жена. Не то, чтобы в одну кровать, а и одним воздухом дышать не хочется. Поверите, каждое утро заставлял себя вставать, одеваться и идти в отдел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84