— А почему бы вам самим не пошевелиться? Сделайте запросы. Не ленитесь.
— Спасибо, — сказал я телефонистке. — Нас можно разъединить.
Гренад закричал:
— Альберт пьет виски «Димпл Хейг».
— Ваши внутренние проблемы меня не интересуют, — сказал я.
— С вами очень тяжело, — сказал Гренад.
— Но это мало кто замечает, — сказал я. В этот момент телефонистка прервала наш разговор.
Джин бросила мне чистую салфетку и принесла ужин. Я пересказал ей разговор с Гренадом.
— А какая разница, кто этот Брум и что он делал во время войны? Наша задача состоит только в том, чтобы перевезти человека по имени Семица из Восточного Берлина в Лондон.
— Ты, как всегда, упрощаешь, — сказал я. — Если бы это было так просто, то с этой задачей справился бы и Картер Патерсон. Причина нашего участия в том, что мы хотим узнать как можно больше и о Карлхорсте в целом, и о Стоке в частности. Во-вторых, я хочу выяснить, насколько надежен Валкан и можем ли мы доверять ему в серьезной ситуации. В-третьих, мы не знаем в деталях замысла Гелена, а также хотим проверить его лояльность Бонну, госдепартаменту, армии США...
— Нам, — добавила Джин.
— Даже нам, — согласился я. — А кроме того, есть еще и сам Семица, главное действующее лицо всей истории. Как только он перейдет Циммерштрассе, он станет Полем Луи Брумом и у него будет достаточно доказательств, чтобы опровергнуть любого, кто усомнится в этом. Вот почему я хочу знать, кто был Брум и почему Семица так хочет стать им.
— С чего же ты начнешь? — спросила Джин.
— "Начни с начала", — так советовала королева Алисе. «Дойди до конца. Потом остановись». Поль Луи Брум родился в Праге.
Глава 31
Чешская защита: в этом дебюте пешки взаимно блокируются и решающую роль начинает играть ферзевый слон.
Прага, понедельник, 21 октября
Если кто-нибудь вдруг решился бы иллюстрировать сказки Андерсена фотографиями, то должен был бы начать с Праги. Небо пронзают вершины сказочного леса высоких шпилей; замок Градчаны и колокольня собора Святого Витуса смотрят на средневековый Карлов мост, который, прежде чем пересечь голубую спокойную Влтаву, принял под свой кров таверну «Три страуса». Старая часть города являет собой паутину маленьких кривых улочек, освещенных газовыми фонарями, место здесь такое холмистое, что невнимательный водитель может легко загреметь вниз с крутой каменной лестницы. Наступили сумерки, и город стал похож на пыльную рождественскую елку. Я припарковал свою взятую напрокат «шкоду» и возвратился пешком к таверне «Три страуса». Ступени были сношены до блеска, а внутреннее убранство было словно сработано из дерева одним топором. Потолочные перекрытия были разрисованы красными и зелеными виноградными листьями, прокопчены пятисотлетним табачным окуриванием. Небольшой радиоприемничек над изразцовой печью так громко орал «Я иду с малышкой домой», что на подоконнике шевелились листья герани. Зал был заполнен, как рабочий лень стахановца, оживленные мужчины громко заказывали сливовицу, боровичку или кружку пльзеньского пива, официанты, выполнив заказ, что-то писали карандашом на салфетке посетителя.
Харви сидел в углу, пил и разговаривал. Харви был типичным дипломатом. Он менял костюм трижды в день, пользовался тальком и мужскими духами. Это был невысокий толстенький городской американец с длинными руками и настолько короткой прической, что она позволяла скрывать нарождающуюся лысину. Цвет его кожи был почти оливковый. Он очень внимательно слушал собеседника, выражение лица его быстро менялось от серьезного к веселому и обратно. Именно живая мимика и делала его привлекательным, не красивым, но определенно привлекательным.
— Не столь жизнеспособный, как мюнхенский проект, — говорил он, когда я подошел к столу. Кивком он пригласил меня садиться. Собеседнику он меня не представил.
Его собеседник кивнул, с необычайной ловкостью снял с пальца кольцо с печаткой, а потом снова надел его.
— Но я все равно за него, — сказал Харви. У него был тот особый бостонский акцент, который приобретают все американцы, работающие на государственный департамент.
Собеседник Харви заговорил тихим шепотом.
— Зарплата все время растет, Харви. Думаешь, что дело изменится, а оно не меняется. И делу это не на пользу. Я снова займусь рекламой. — Он повернулся ко мне. — Пока, — сказал он. Потом попрощался с Харви и выплыл через дверь, словно облако дыма.
— Что за жаргон, Харви? — спросил я.
Харви опрокинул в себя рюмочку сливовицы.
— Мы все теперь так говорим, — сказал он. — Это чтобы англичане не понимали.
Когда официант принес два высоких больших бокала холодного пльзеньского пива, Харви сказал:
— Раньше я думал, что знаю этот город. Мой старик всегда рассказывал мне о земле предков, и, еще не успев ступить на борт корабля, плывущего в Европу, я уже считал американцев чужими мне людьми. Но чем дольше я живу здесь, тем меньше понимаю. — Харви бессильно опустил ладонь на стол. — Мне нужна прислуга, согласен?
— Согласен, — сказал я.
— Вот уже три недели я пытаюсь нанять местную девушку для помощи по дому. Работа не тяжелая, и ты думаешь, что я легко нашел такую девушку? Нет, сэр. Мне говорят, что на домашнюю работу здесь больше никто не соглашается, что такая работа «только для капиталистических стран». Сегодня я сказал одному из них: «Я раньше считал, что одна из задач коммуниста — возвеличивать труд, а не уничтожать его».
— Так ты нашел себе девушку?
— Нет, — сказал Харви.
— Тебе необходимо поучиться у европейских дипломатов, — сказал я. — Цель политических споров — достижение результатов, а не оттачивание аргументов.
Харви одним залпом выпил свое пиво. Снаружи доносились звонки трамваев и свистки дорожной полиции.
— Сливовица, — сказал Харви. — Как насчет рюмки сливовицы до поездки к нему?
— Мне, Харви, не надо, да и тебе тоже. Поехали. Я проголодался. — Харви хотел выпить еще сливовицы, но я уже заметил опасные симптомы. Харви вознамерился напиться. Мы оставили «додж» Харви там, где он стоял, под деревьями в На Кампе, и сели в мою «шкоду», что позволяло мне сесть за руль. Мы проехали сквозь пыльный район стройки, Харви, развалившись на сиденье, изредка командовал: «Направо», «Налево», «Прямо».
Дороги, ведущие в Прагу, обсажены вишнями. Весной вишневый цвет висит над дорогой, словно сизоватый дымок выхлопных газов, а летом можно нередко встретить остановившийся грузовик, с кабины которого водитель лакомится ягодами. А теперь стояла осень, деревья оголились, лишь самые цепкие листочки льнули к веткам, словно обманутые любовники. Время от времени мы проезжали мимо одетых в обязательные брюки девушек или детей, которые присматривали за коровой, козой или несколькими гусями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— Спасибо, — сказал я телефонистке. — Нас можно разъединить.
Гренад закричал:
— Альберт пьет виски «Димпл Хейг».
— Ваши внутренние проблемы меня не интересуют, — сказал я.
— С вами очень тяжело, — сказал Гренад.
— Но это мало кто замечает, — сказал я. В этот момент телефонистка прервала наш разговор.
Джин бросила мне чистую салфетку и принесла ужин. Я пересказал ей разговор с Гренадом.
— А какая разница, кто этот Брум и что он делал во время войны? Наша задача состоит только в том, чтобы перевезти человека по имени Семица из Восточного Берлина в Лондон.
— Ты, как всегда, упрощаешь, — сказал я. — Если бы это было так просто, то с этой задачей справился бы и Картер Патерсон. Причина нашего участия в том, что мы хотим узнать как можно больше и о Карлхорсте в целом, и о Стоке в частности. Во-вторых, я хочу выяснить, насколько надежен Валкан и можем ли мы доверять ему в серьезной ситуации. В-третьих, мы не знаем в деталях замысла Гелена, а также хотим проверить его лояльность Бонну, госдепартаменту, армии США...
— Нам, — добавила Джин.
— Даже нам, — согласился я. — А кроме того, есть еще и сам Семица, главное действующее лицо всей истории. Как только он перейдет Циммерштрассе, он станет Полем Луи Брумом и у него будет достаточно доказательств, чтобы опровергнуть любого, кто усомнится в этом. Вот почему я хочу знать, кто был Брум и почему Семица так хочет стать им.
— С чего же ты начнешь? — спросила Джин.
— "Начни с начала", — так советовала королева Алисе. «Дойди до конца. Потом остановись». Поль Луи Брум родился в Праге.
Глава 31
Чешская защита: в этом дебюте пешки взаимно блокируются и решающую роль начинает играть ферзевый слон.
Прага, понедельник, 21 октября
Если кто-нибудь вдруг решился бы иллюстрировать сказки Андерсена фотографиями, то должен был бы начать с Праги. Небо пронзают вершины сказочного леса высоких шпилей; замок Градчаны и колокольня собора Святого Витуса смотрят на средневековый Карлов мост, который, прежде чем пересечь голубую спокойную Влтаву, принял под свой кров таверну «Три страуса». Старая часть города являет собой паутину маленьких кривых улочек, освещенных газовыми фонарями, место здесь такое холмистое, что невнимательный водитель может легко загреметь вниз с крутой каменной лестницы. Наступили сумерки, и город стал похож на пыльную рождественскую елку. Я припарковал свою взятую напрокат «шкоду» и возвратился пешком к таверне «Три страуса». Ступени были сношены до блеска, а внутреннее убранство было словно сработано из дерева одним топором. Потолочные перекрытия были разрисованы красными и зелеными виноградными листьями, прокопчены пятисотлетним табачным окуриванием. Небольшой радиоприемничек над изразцовой печью так громко орал «Я иду с малышкой домой», что на подоконнике шевелились листья герани. Зал был заполнен, как рабочий лень стахановца, оживленные мужчины громко заказывали сливовицу, боровичку или кружку пльзеньского пива, официанты, выполнив заказ, что-то писали карандашом на салфетке посетителя.
Харви сидел в углу, пил и разговаривал. Харви был типичным дипломатом. Он менял костюм трижды в день, пользовался тальком и мужскими духами. Это был невысокий толстенький городской американец с длинными руками и настолько короткой прической, что она позволяла скрывать нарождающуюся лысину. Цвет его кожи был почти оливковый. Он очень внимательно слушал собеседника, выражение лица его быстро менялось от серьезного к веселому и обратно. Именно живая мимика и делала его привлекательным, не красивым, но определенно привлекательным.
— Не столь жизнеспособный, как мюнхенский проект, — говорил он, когда я подошел к столу. Кивком он пригласил меня садиться. Собеседнику он меня не представил.
Его собеседник кивнул, с необычайной ловкостью снял с пальца кольцо с печаткой, а потом снова надел его.
— Но я все равно за него, — сказал Харви. У него был тот особый бостонский акцент, который приобретают все американцы, работающие на государственный департамент.
Собеседник Харви заговорил тихим шепотом.
— Зарплата все время растет, Харви. Думаешь, что дело изменится, а оно не меняется. И делу это не на пользу. Я снова займусь рекламой. — Он повернулся ко мне. — Пока, — сказал он. Потом попрощался с Харви и выплыл через дверь, словно облако дыма.
— Что за жаргон, Харви? — спросил я.
Харви опрокинул в себя рюмочку сливовицы.
— Мы все теперь так говорим, — сказал он. — Это чтобы англичане не понимали.
Когда официант принес два высоких больших бокала холодного пльзеньского пива, Харви сказал:
— Раньше я думал, что знаю этот город. Мой старик всегда рассказывал мне о земле предков, и, еще не успев ступить на борт корабля, плывущего в Европу, я уже считал американцев чужими мне людьми. Но чем дольше я живу здесь, тем меньше понимаю. — Харви бессильно опустил ладонь на стол. — Мне нужна прислуга, согласен?
— Согласен, — сказал я.
— Вот уже три недели я пытаюсь нанять местную девушку для помощи по дому. Работа не тяжелая, и ты думаешь, что я легко нашел такую девушку? Нет, сэр. Мне говорят, что на домашнюю работу здесь больше никто не соглашается, что такая работа «только для капиталистических стран». Сегодня я сказал одному из них: «Я раньше считал, что одна из задач коммуниста — возвеличивать труд, а не уничтожать его».
— Так ты нашел себе девушку?
— Нет, — сказал Харви.
— Тебе необходимо поучиться у европейских дипломатов, — сказал я. — Цель политических споров — достижение результатов, а не оттачивание аргументов.
Харви одним залпом выпил свое пиво. Снаружи доносились звонки трамваев и свистки дорожной полиции.
— Сливовица, — сказал Харви. — Как насчет рюмки сливовицы до поездки к нему?
— Мне, Харви, не надо, да и тебе тоже. Поехали. Я проголодался. — Харви хотел выпить еще сливовицы, но я уже заметил опасные симптомы. Харви вознамерился напиться. Мы оставили «додж» Харви там, где он стоял, под деревьями в На Кампе, и сели в мою «шкоду», что позволяло мне сесть за руль. Мы проехали сквозь пыльный район стройки, Харви, развалившись на сиденье, изредка командовал: «Направо», «Налево», «Прямо».
Дороги, ведущие в Прагу, обсажены вишнями. Весной вишневый цвет висит над дорогой, словно сизоватый дымок выхлопных газов, а летом можно нередко встретить остановившийся грузовик, с кабины которого водитель лакомится ягодами. А теперь стояла осень, деревья оголились, лишь самые цепкие листочки льнули к веткам, словно обманутые любовники. Время от времени мы проезжали мимо одетых в обязательные брюки девушек или детей, которые присматривали за коровой, козой или несколькими гусями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67