Как ни странно, это тревожное известие вызвало среди партизан шумное и радостное оживление. Наконец-то мы снова встретимся с врагом лицом к лицу! Ясное дело, мы должны их опередить!
Мой приказ — выделить группу из пятидесяти человек для удара по противнику — вызвал общее разочарование. Бойцы рассчитывали, что ударим всем отрядом.
Особенно удручен был Стехов. Он собирался идти во главе группы, я же его не пустил. Командиром пошел начальник штаба майор Пашун — кряжистый, расчетливый, с энергичным скуластым лицом, белорус по национальности, в прошлом паровозный машинист.
Тем, кто попал к нему в группу, все откровенно завидовали.
Ночью группа скрытно приблизилась к разъезду. Разведка установила, что фашисты находятся в эшелоне, стоящем неподалеку на запасном пути.
Партизаны скрытно подползли к вагонам и залегли. Не успел Пашун осмотреться, как группе пришлось действовать. Какая-то собачонка, видимо, услышав шорох, подняла лай и всполошила охрану. Часовой окликнул — ему никто не ответил; тогда он дал два сигнальных выстрела. Медлить было нельзя, и Пашун скомандовал: «Огонь!»
В вагоны полетели гранаты, вступили в дело автоматы и пулеметы. От разрывной пули загорелась стоявшая у самого состава бочка с бензином; огонь перекинулся на вагоны; начался пожар.
К рассвету гитлеровцы, собиравшиеся нас разгромить, сами оказались разбитыми. Не многим из них удалось унести ноги.
Трофеи мы взяли большие: много оружия — винтовок, гранат, патронов; разный хозяйственный инвентарь и очень нужные нам продукты, в особенности сахар и сахарин.
При этой операции погиб испанец Антонио Бланко. Он первым подбежал к вагону и бросил в окно гранату. Нацелился бросить вторую, но тут же упал, сраженный автоматной очередью врага.
Бланко был молод, ему было всего двадцать два года, но короткую жизнь свою он прожил достойно — как патриот своей родины и антифашист. В 1936 году, шестнадцатилетним юношей, он дрался с легионами Франко в рядах народной милиции. Потом жил в Советском Союзе. В партизанский отряд Бланко пошел добровольно. Он погиб, сражаясь с фашистами и, наверно, не желая для себя лучшей жизни и лучшей смерти.
Через два дня после боя у разъезда Будки-Сновидовичи мы пришли в Сарненские леса.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
На улице необычайное скопление народа.
Все население деревни — от ветхого, все пережившего деда до малых ребят — вышло из хат. Великое горе, страшное бедствие обрушилось на людей: угоняют в Германию.
Плачут женщины. Прижавшись испуганно к матерям, голосят ребятишки.
Пятеро полицаев безучастно наблюдают это зрелище.
— Куды ж воны их гонять! — причитает старая крестьянка, схватившись за голову. — Що воны роблять, що воны роблять!..
— Петро! — кричит другая, окликая стоящего неподалеку от нее полицая. — Петро! Це ж твое село, що ж ты робышь!.. З кым же мои диты зостануться? Мий чоловик зовсим хворый, зовсим хворый…
Петро поворачивает голову, смотрит на женщину мутными, пьяными глазами.
— Перестань реветь! Говорять тоби, що пойдете до Великонеметчины, а твои диты тут як-небудь перебудуть!
И вдруг в толпе неожиданно появляется богатырская фигура человека, неизвестно откуда взявшегося. Он грозно спрашивает:
— Що тут таке робиться?
Он направляется к полицаям, нахмурившись, смотрит на них с высоты своего роста.
— Хто вы таки, хлопцы?
Женщина бросается к нему. Лицо у нее в слезах.
— Воны забирають до неметчины!
— До неметчины… — Незнакомец уничтожающим взглядом окидывает полицаев. — Зачем забираете людей из села?
— Нам приказали, мы и забираемо, — отвечает, пятясь назад, полицай. — А ты хто такий?
— А вот сейчас представлюсь!
С этими словами незнакомец хватает за шиворот двух полицаев и сталкивает их лбами. Происходит замешательство. А незнакомец уже гремит, держа перед собой автомат:
— Ни с места! Кладить зброю!
Полицай по имени Петро, поднимаясь с земли, хватает свою винтовку, но тут же падает вновь, сбитый с ног тяжелым ударом незнакомца.
— Кладить, кажу, зброю бо буду стриляты!
Полицаи послушно складывают винтовки.
— А тепер — геть з села! Щоб вашего духу тут не було! Швыдче, швыдче!
И полицаи побежали без оглядки.
Крестьяне обступают избавителя.
— Спасыби тоби, хлопче, — произносит дед с низким, поясным поклоном. — Ты, як я бачу, свий хлопец, партизан?
— Партизан… партизан… — разносится вокруг.
Разведчики отряда, придя в село, застают здесь трогательную сцену. Партизан-избавитель стоит в тесном кругу крестьян и мирно с ними беседует.
— Микола! Микола! — кричат ему разведчики издали. — Вот он где, черт возьми! Микола! Приходько! — продолжают звать его до тех пор, пока он не оборачивается.
— Пришли? — как ни в чем не бывало сказал Приходько и, распрощавшись с крестьянами, отправился к товарищам.
Он был виноват перед ними. Вышли все вместе, а он вот взял и отбился, ушел в сторону. Хорошо, что они его нашли. Не ровен час, наскочат гитлеровцы, а он тут один…
Дорогой Приходько упросил товарищей, чтобы, придя в отряд, молчали о том, что случилось в селе. Он чувствовал, что ему не миновать взыскания.
Но куда денешь винтовки, взятые у полицаев? По нашему обычаю все трофеи подлежат немедленной сдаче.
И через час после возвращения разведчиков Коле Приходько пришлось выслушать выговор. Началось с расспросов.
— Приходько, это ты принес винтовки?
— Я, товарищ командир.
— Где ты их взял? У кого?
— Та там, у одних полицаев.
Постепенно выясняется вся картина.
— У тебя есть свое задание, своя работа. Тебя послали в разведку. Тебе было приказано — не стрелять.
— Та я не стрельнув ни разу, товарищ командир!
— Не стрелять и не связываться ни с какими немцами, ни с какими полицаями.
Тут Приходько, до сих пор старавшийся отвечать уклончиво, не выдерживает:
— Так я ж не можу, товарищ командир!
— Все не могут. Подумай сам: где от тебя больше пользы — когда ты с риском для жизни убьешь фашиста или полицая или когда доставишь нам ценные сведения о противнике?
Приходько понимающе кивнул. Конечно, он был согласен с моими доводами. Согласен до тех пор, пока мог рассуждать, но как только доходило до дела, он терял эту способность. Все, что было в его душе наболевшего, выстраданного, вырывалось наружу, не давая опомниться.
— Ступай и чтобы впредь без молодчества, — говорю ему. — В следующий раз, если повторится, получишь трое суток и поставлю вопрос в комсомольской организации. Понятно?
— Разрешите идти?
— Иди.
…Первое время в Москве Приходько казался мне человеком чрезвычайно замкнутым. Рослый, широкий в плечах, с простым и добрым лицом, какие бывают у богатырей, он старательно делал все, что от него требовалось, ни о чем не расспрашивал, больше молчал и, казалось, был поглощен своими думами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135