— Товарищ командир, — сказал он, — если все сойдет благополучно, дайте мне рекомендацию в партию.
Я готов был прослезиться, услышав эти слова. Фадеев считался хорошим бойцом, достойным комсомольцем, из рядовых его сделали командиром взвода…
— Конечно, дам. А за исход операции ты не беспокойся. Ты ведь знаешь Цессарского, у него все выходит хорошо.
О том, какой пилой ему собираются отнимать ногу, и всех наших волнениях Фадеев не подозревал. Но он, безусловно, понимал, что операция предстояла рискованная.
Кроме Цессарского и его помощника, все, в том числе и я, отошли от «операционной».
Через несколько минут мы услышали… громкие ругательства. Это Коля Фадеев, нарушив все запреты, разошелся под наркозом.
— Вот парень душу отведет, и ничего ему за это не будет, — попробовал пошутить Лукин, стараясь отвлечь нас и себя от тяжелых мыслей.
На открытом воздухе наркоз быстро проходил, а операция продолжалась больше часа. Хорошо, что у Цессарского был запас хлороформа.
Цессарский пришел ко мне после операции бледный, измученный. Лицо его было в капельках пота.
— Есть, конечно, большие опасения, но надежды не теряю.
И он не ошибся. На другой день температура у Фадеева снизилась, и все пошло как в первоклассном госпитале. Коля стал быстро поправляться.
А через несколько дней он опять попросил меня зайти.
— Товарищ командир, неужели правда, что будто я ругался? Может, меня ребята разыгрывают.
Я улыбнулся.
— Значит, правда? Вы уж меня извините…
— Ладно. Что поделаешь, придется извинить. Обстоятельства такие.
— Товарищ командир, у меня к вам еще один вопрос: что же я теперь, без ноги, буду делать? В тыл отправляться не хочу.
— Подожди, придумаем что-нибудь, ты еще будешь полезнее других.
— Вот за это вам большое спасибо.
По выздоровлении я назначил Фадеева начальником учебной группы по подрывному делу. Ему были доверены охрана и учет всего подрывного имущества. Фадеев очень хорошо выполнял эти свои обязанности. Рекомендацию в партию я, конечно, ему дал.
— Дмитрий Николаевич, вы вызывали из Ровно Кузнецова? — обратился ко мне Александр Александрович, когда я вернулся из взвода, где проводил беседу с товарищами.
— Нет, а что?
— Он только что приехал.
— Где он?
— Сейчас зайдет, пошел умываться. С ним что-то неладное…
— Что именно?
— Не знаю. Но мне показалось, он расстроен чем-то.
— Ничего не сказал?
— Я его не успел расспросить. Но чувствую — приехал человек неспроста.
Минуту спустя Кузнецов появился на пороге чума.
— Разрешите, товарищ полковник?
Мы поздоровались.
Во всем его облике, в манере держаться было что-то новое, не свойственное Кузнецову. Всегда уверенный и спокойный, часто непроницаемый, он показался мне сейчас смущенным, даже растерянным, словно совершил какую-то оплошность и не знает, как ее исправить.
— Прибыл без вызова, — сказал Кузнецов и неловко улыбнулся.
— Мы всегда рады вас видеть, Николай Иванович, — ответил я, стараясь не замечать его смущения. — Такие случаи неизбежны. Ведь вы в стане врагов, вам там, наверно, не сладко.
Взгляд, которым посмотрел на меня Кузнецов, был лучшим подтверждением того, что я угадал его мысли.
— Да, собственно, по этому-то вопросу я и приехал, — сказал он. — Мне, Дмитрий Николаевич, в самом деле тяжеловато. Вы были тогда правы, — помните, когда говорили, что нужно величайшее самообладание. Приходится улыбаться и поддакивать. Этот мундир, будь он трижды проклят, душит меня. А кругом ни одной живой души. Иногда думаешь: все к черту, буду стрелять. Нет, разведчик из меня плохой, — заключил он.
— Николай Иванович, если вы приехали просить разрешение на активные действия…
— Да нет, я понимаю, что это преждевременно… Но если бы возле меня была хоть одна живая душа, — помолчав, продолжал Кузнецов, — с кем бы я мог советоваться, делиться или хотя бы разговаривать по-человечески.
— Мы вас хорошо понимаем, Николай Иванович. Надо будет что-то придумать. Сергей Трофимович предлагает вызывать вас время от времени в отряд на недельку-другую. Как вы на это смотрите?
— Нет, с этим я согласиться не могу, — промолвил Кузнецов решительно. — Мое место там, в Ровно. Сейчас не время для отдыха. Моя просьба вот о чем. Разрешите мне связаться с ровенским подпольем.
— А вы уже знаете кого-либо из подпольщиков?
— Нет. Но если заняться этим делом, можно найти…
— В Ровно подполье есть, это мы знаем, и довольно сильное. Но должен вас огорчить, Николай Иванович: с подпольем вам нельзя связываться.
— Почему? — удивленно взглянул на меня Кузнецов. — Почему нельзя и именно мне? — спросил он озадаченно.
— Подпольщики занимаются агитацией, проводят диверсии, вооружают советских людей и отправляют их в леса, — старался объяснить я. — У них своя работа, а у вас своя. Ваша работа требует исключительной конспирации. Надели фашистскую форму, начали с фашистами жить, — значит, должны по-фашистски и выть.
— Поймите меня, товарищ командир, — волнуясь, проговорил Кузнецов. — Вы поймите. Идешь по улице — встречный не смотрит в глаза, спешит пройти мимо, а если приветствует, то так, что на душе тошно после этого. Сколько презрения в каждом взгляде! Это может понять только тот, кто хотя бы день пробыл в моей шкуре. Такое чувство, будто тебе в лицо плюнули. И хочется, знаете, подойти к человеку и спросить: «За что же, товарищ, ты меня ненавидишь? Ведь я свой…»
Сколько горечи и отчаяния было в этом неожиданном признании! Оно не могло не тронуть, не взволновать до глубины души. Одиночество человека, оказавшегося в удушливой фашистской атмосфере, не смеющего дать волю своим чувствам, обязанного не только молчать, но и напускать на себя выражение довольства, наглости, выть по-волчьи, — что может быть тягостнее этого, обиднее и страшнее?
И все же я запретил Кузнецову не только связываться с подпольщиками, но и принимать меры к их розыску.
— Потерпите, Николай Иванович. Мы что-нибудь придумаем. Непременно.
Оставшись наедине, мы с Лукиным долго ломали голову над тем, что бы такое придумать для Кузнецова, пока не вспомнили о Вале Довгер.
Она была с нами здесь, на новом месте. На ее участии в переходе настояла Марина Ких. Занявшись по нашей просьбе Валей, Марина уже при первой беседе была сбита с толку неожиданным и резким вопросом девушки:
— Зачем вы меня успокаиваете? Не надо меня успокаивать.
И действительно, познакомившись поближе с Валей, мы убедились, что не успокоения ищет она, что перед нами не просто девушка-подросток, тоскующая о любимом отце, а полностью сложившийся, убежденный антифашист.
…При первой встрече Кузнецов и Валя не очень понравились друг другу. Может быть, тут отчасти был виной Лукин, предупредивший Валю, что собирается знакомить ее с разведчиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135