Когда я вновь предстал пред светлые очи королевы, то понял, что прошедшие зимы лишь укрепили мою любовь. Мне удалось увидеться с Фредегондой наедине, однако не о любви был наш разговор. В порыве откровенности она поведала мне вещи, которые мой разум и по сей день не в силах вместить в себя. Я дал королеве клятву, что никогда, покуда смерть не вырвет ее из подлунного мира, не открою ее тайну ни одной живой душе, и потому, мой принц, я ничего не скажу тебе об этом. Ты скажешь, что твоя мать погибла. Что ж, пусть это так, но я не присутствовал при ее смерти, а посему не вправе нарушить данное ей обещание, ибо в час своей кончины она не дала мне позволения сломать печать молчания, наложенную на мои уста. Скажу только то, что после той ночи я совсем помешался с горя и одно время даже помышлял убить Орантиса Антуйского, в надежде, что после его гибели мы сможем соединиться с моей возлюбленной. В порыве отчаяния я рассказал ей о своих планах, но она запретила мне даже думать об этом, пригрозив, что если я решусь на такое злодейство, она отомстит мне страшной карой. В ту пору, все лучшие силы Аквилонии объединились, чтобы дать отпор воинственным киммерийцам, посягнувшим на наши северные границы, и защитить форт Венариум, недавно возведенный нашими доблестными пионерами. Мы должны были встретиться там с герцогом, и я хотел после штурма вызвать его на дуэль, дабы кровью его или своей разомкнуть порочный круг.
Но мне не дано было привести свой замысел в исполнение, ибо отец твой пал, защищая Венариум. А перед той страшной ночью герцог поделился со мной своей горестью: он потерял или у него похитили фамильный оберег – изображение Пресветлого. Этот талисман, который, как ты знаешь, выкован был еще при валузийском короле Кулле, дарует своему владельцу неуязвимость в бою, – его не может поразить металл, будь то железо, бронза или медь, или даже золото, серебро и платина. Злые языки говорили, что всем своим многочисленным победам на поле брани Орантис Антуйский обязан магии амулета. Я не верю этому: герцог был отважен, как тауранский тур, которому неведомо чувство страха. Его ничуть не пугало то, что придется идти завтра в бой без защиты талисмана, – и все же, с той самой минуты, как он обнаружил пропажу, его терзали дурные предчувствия. А ты сам знаешь, Валерий, как суеверны бывают воины… И оказалось, страхи его были не напрасны. Твой отец, принц, пал от арбалетной стрелы, которая пробила его сердце.
Ты прав, он испустил последнее дыхание у меня на руках. И потому мне известны вещи, которые я не открыл никому, но с того давнего дня они ни на миг не перестают терзать меня. Прежде всего, герцог был убит выстрелом в спину, а зная его, как знал я, нельзя допустить и мысли, чтобы сей отважный воин повернулся спиной к неприятелю. Во-вторых, само оружие – арбалет. Никто никогда не слыхал, чтобы киммерийцы пользовались ими; всем, кто когда-либо сталкивался с этими воинственными племенами, известно, что они предпочитают мечи и луки. И наконец, сама стрела. Мало того, что наконечник болта был из обсидиана, а не из меди, что само по себе, по меньшей мере, необычно, но еще и оперение было трехцветным – черным, пурпурным и зеленым. Черный же, по древнему обычаю, означает исполненную месть.
Все это наводит на мысль, что кто-то заранее задумал убийство твоего отца, Валерий, и хладнокровно осуществил его, пользуясь сумятицей сражения. И этот кто-то не знал, что у Орантиса нет амулета, иначе зачем утруждать себя в прилаживании обсидианового наконечника на арбалетный болт, когда проще воспользоваться обычной стрелой.
Много позже я перерыл бесчисленное количество манускриптов по геральдике, пытаясь отыскать того, на чьем щите сочетались бы зелень с пурпуром, но тщетно – они не принадлежали ни одному из аквилонских Домов. Мои надежды отыскать убийцу не увенчались успехом, и мне оставалось лишь возносить молитвы Богу Солнечной Справедливости, дабы тот достойно покарал злодея.
Но более всего, мой принц, меня печалит то, что твоя достойная мать, сохрани Митра ее душу, захлебываясь в бурных водах Тайбора, должно быть, до последнего мгновения проклинала мое имя, ибо была уверена, что именно я повинен в смерти герцога. Ибо, когда я предстал перед ее светлые очи, весь в дорожной пыли, еще не смыв кровь венарийского побоища, дабы сообщить о кончине ее доблестного супруга, она первым делом устремилась к потайному кипарисовому ларцу, дабы удостовериться в справедливости моих слов. Но – о, ужас! – талисман был на месте. Она показала мне эту удивительную вещицу – золотой солнечный диск, окаймленный попеременно искривленными и прямыми лучами. После чего, задыхаясь от гнева, вскричала, что должно быть, герцог, проведав о моих грязных замыслах, умышленно не стал брать с собой священную реликвию, ища смерти на поле битвы. Да простит меня Митра, большей нелепости трудно было и вообразить, но кому под силу спорить с разъяренной женщиной…
Она велела мне убираться прочь и больше никогда не осквернять ее взор своим присутствием. А когда я покинул Антуйский Дом, в вечерней темноте меня поджидали пятеро… Я принял неравный бой, в каждый удар клинка вкладывая всю ярость, боль и отчаяние, которыми была наполнена моя душа. Я убил всех, хотя порой и жалею о том. Лучше мне было пасть тогда на пыльные камни мостовой. Ведь до сих пор истина сокрыта от меня, но одно я знаю точно – проклинать следует не меня, но того подлого предателя, чья черная рука лишила герцога его святыни и спустила предательскую стрелу боевого арбалета…»
Последние слова отзвучали в сумраке гостиной, замерли, опустившись в полумрак, мягко и раздумчиво, подобно кружащимся осенним листьям, ложащимся на пожелтевший мох. Граф Пуантенский замер, ожидая реакции принца на свой рассказ, ожидая принять хулу и попреки стойко и с достоинством… однако Валерий Шамарский молчал, а когда наконец поднял голову, в глазах его читалась неподдельная мука.
– Прошу вас, граф… Оставьте меня одного. – Голос его был почти неузнаваем.
Троцеро согласно кивнул, с усталостью, порожденной не только нынешней ночью, но бесконечной чередой подобных ночей, мучительных и бессонных, полных страданий и запоздалых сожалений..
– Я понимаю твои чувства, мой принц. Вспомни, о чем предупреждал тебя, прежде чем начать рассказ. Увы, я оказался прав. И теперь моя откровенность уничтожит нашу приязнь, как ржа разъедает железо, ибо, я вижу, ты также счел, что я повинен в гибели твоих родителей. Клянусь тебе, принц, Митрой Пресветлым клянусь, что это не так. И никто, Валерий, слышишь – никто не вправе судить меня, даже ты, ибо вся моя жизнь после этого стала бесконечным искуплением вины перед Фредегондой и Орантисом.
Граф облачился в подшлемник, и гордой походкой, расправив плечи, прошествовал к двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120