Потому что если так…
— То что? — заинтересовался Генри.
Хилари наморщила носик.
— Еще не знаю, но начну, наверное, с того, что снова перестану с тобой разговаривать.
— И сможешь спокойно обдумать на досуге, что же тебе делать дальше. Ну ладно, на этот раз я ни при чем. Говорю тебе чистую правду.
— Берти Эвертон приходил к тебе, чтобы рассказать о сумасшествии миссис Мерсер?
— Ну, не так прямо. Он действовал тоньше. Он, оказывается, был знаком со старым Эвстатиусом — покупал у него комплект чиппендейловских стульев и вышивал для них чехлы. Едва ли не крестиком. Я еще жутко испугался, что придется с ним это обсуждать, и срочно перевел разговор на фарфор — последнее время я посвящаю ему чуть не все ночи, — и он что-то быстро заскучал, и все говорил «да, да» и «совершенно верно», а потом вдруг вспомнил тебя и спросил, правда ли, что мы с тобой друзья. Я ответил, что правда. В общем, солгал. — Генри сделал паузу, выжидая, пока Хилари либо расплачется, либо начнет протестовать, либо бросится в его объятия.
Хилари, однако, ничего этого не сделала, а, слегка покраснев, показала ему язык. Генри нахмурился и как ни в чем не бывало продолжил:
— Потом разговор коснулся Марион, и дальше все пошло как по маслу. И какое, мол, несчастье для всей семьи, и какой, мол, у Джеффри сложный характер, и как, мол, все его любят — взять хоть миссис Мерсер, экономку его дяди, которая до сих пор не может оправиться после того, как давала против него показания. Ну просто совершенно теперь не в себе, бедняжка. Потом вдруг резко вернулся к этому голубому кувшину, но через какое-то время снова вспомнил про миссис Мерсер, потому что «даже удивительно, как это дело Эвертона на нее подействовало. До того дошло, что ни о чем другом уже ни думать, ни говорить не может. Подумать только, какое несчастье для мужа!» Потом еще немного про Мерсера, потом снова про кувшин, а потом появилась ты, и он ушел. Вот, кажется, и все.
— Угу, — сказала Хилари, принимаясь тихонько раскачиваться взад и вперед.
Попытки раскачать заодно и Генри ни к чему не привели, потому что проще было бы разогнуть железный лом, чем его руку. Хорошо хоть, она была мягче. Хилари остановилась и сосредоточилась на Берти Эвертоне.
— Он бы замечательно подошел на роль убийцы, если бы не это его алиби. Ненавижу алиби! А ты, Генри?
— Ты о чем?
— О Берти Эвертоне, разумеется.
— А у него есть алиби?
— У него их куча, — сообщила Хилари. — Его просто распирает от алиби. И заметь, они ему очень и очень пригодились, потому что Джеймс, бедняга, незадолго до смерти изменил завещание в его пользу, и это при том что до того годами не желал о нем слышать. Так что с мотивом у Берти все в порядке. Но даже будь у него этих мотивов в тысячу раз больше, нельзя застрелить человека в Пугни, если сам находишься в Эдинбурге.
— А Берти находился именно там?
Хилари уныло кивнула.
— И чуть не весь отель «Каледониан» готов это подтвердить. Джеймса застрелили шестнадцатого июля около восьми часов вечера. Вечером пятнадцатого Берти с ним ужинал — на сутки раньше, чем надо бы для убийцы. Потом отправился на Кингз-Кросс, сел в поезд и утром шестнадцатого уже завтракая в отеле «Каледониан». После этого и вплоть до четверти пятого вечера он, кажется, только и делал, что мелькал на виду у прислуги. Сначала поднял шумиху из-за сломанного звонка в своем номере, и пришедшая горничная видела его за составлением писем, потом — вскоре после четырех — приставал к служащим в конторе, не было ли для него телефонных звонков. Потом вышел прогуляться или, лучше сказать, выпить, и около половины десятого снова был в номере и просил горничную принести ему бисквитов. И на следующее утро, когда она принесла ему в девять чай, он тоже был там! В общем, если ты сможешь придумать, каким образом ему удалось бы добраться до Джеймса, сразу скажи мне, потому что я чуть не всю прошлую ночь перечитывала материалы дела и просто не понимаю, как это мог сделать кто-нибудь, кроме Джефа. А сегодня я разыскала приходящую прислугу, которая работала тогда в Солвей-Лодж, и узнала от нее такое, после чего дела Джефа выглядят и вовсе скверно. И тем не менее я не верю, что он это сделал. Понимаешь, Генри, не верю!
— И что ты от нее узнала? — быстро спросил Генри.
— Я не могу тебе рассказать. Правда не могу. Я и сама-то не должна была это узнать. Я просто ее заставила.
— Хилари, — настойчиво сказал Генри. — Заканчивай с этим. Ты только зря мутишь воду. Сомневаюсь, что Марион скажет тебе за это спасибо. Ты хоть понимаешь, что делаешь?
Хилари высвободилась из его рук и встала.
— Я хочу выяснить, что знает миссис Мерсер.
— Брось это! — повторил Генри, тоже вставая. — Пусть все уляжется. Ты не поможешь ни Джефу, ни Марион. Оставь их в покое.
— Я не могу, — сказала Хилари.
Глава 14
Хилари вышла из лавки Генри Эвстатиуса с пылающими щеками и твердой решимостью не поддаваться давлению Генри Каннингхэма. Стоило поддаться ему один раз, и рано или поздно ее дух неизбежно будет сломлен, а сама она превратится в такую же размазню, как миссис Мерсер или миссис Эшли, — перспектива мрачная и отталкивающая. Они тоже, наверное, были когда-то юными и красивыми — миссис Эшли уж точно была, — но однажды поддались мужчине, и он попирал и топтал их до тех пор, пока от них не осталось одно мокрое место. Она прекрасно представляла себе, на что может быть способен мистер Мерсер, если дать ему хоть разок почувствовать свое превосходство. Второй, доставшийся миссис Эшли, наверняка был не лучше. Как и Генри. Он был рожден, воспитан и приучен попирать все и вся, только вот в случае с ней, с Хилари, его ожидала неудача. Если ему нужно обо что-то вытирать ноги, пусть женится на коврике — она, Хилари Кэрью, в этом участвовать не намерена.
Ей пришлось пройти с четверть мили, прежде чем ее Щеки остыли. Успокоившись, она тут же пожалела, что, прежде чем начать ссориться, они не догадались позавтракать. Генри очень серьезно относился к завтракам. На завтрак у него подавали обычно яйца, сосиски, бекон и другие не менее питательные вещи, и все это никак не позднее Девяти часов. Хилари же утром выпила только чаю с тостами, а с того времени столько всего случилось, что о них не осталось даже воспоминаний. После поездки в Путни, беседы с экономкой, прислугой, мистером Мерсером и ссоры с Генри она страшно проголодалась — после ссоры с Генри особенно. Если бы он не был изначально настроен на ссору, он бы, конечно, отвел ее сначала позавтракать, а теперь ей ничего не оставалось, как выпить стакан молока и съесть булочку в какой-нибудь кондитерской, битком набитой другими женщинами, питающимися булочками и молоком, или бульоном, или кофе с молоком, или вообще чаем. Это была крайне удручающая перспектива, потому что одна-единственная булочка — слишком несерьезное возражение против настоящего голода, а на вторую у нее уже не осталось денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— То что? — заинтересовался Генри.
Хилари наморщила носик.
— Еще не знаю, но начну, наверное, с того, что снова перестану с тобой разговаривать.
— И сможешь спокойно обдумать на досуге, что же тебе делать дальше. Ну ладно, на этот раз я ни при чем. Говорю тебе чистую правду.
— Берти Эвертон приходил к тебе, чтобы рассказать о сумасшествии миссис Мерсер?
— Ну, не так прямо. Он действовал тоньше. Он, оказывается, был знаком со старым Эвстатиусом — покупал у него комплект чиппендейловских стульев и вышивал для них чехлы. Едва ли не крестиком. Я еще жутко испугался, что придется с ним это обсуждать, и срочно перевел разговор на фарфор — последнее время я посвящаю ему чуть не все ночи, — и он что-то быстро заскучал, и все говорил «да, да» и «совершенно верно», а потом вдруг вспомнил тебя и спросил, правда ли, что мы с тобой друзья. Я ответил, что правда. В общем, солгал. — Генри сделал паузу, выжидая, пока Хилари либо расплачется, либо начнет протестовать, либо бросится в его объятия.
Хилари, однако, ничего этого не сделала, а, слегка покраснев, показала ему язык. Генри нахмурился и как ни в чем не бывало продолжил:
— Потом разговор коснулся Марион, и дальше все пошло как по маслу. И какое, мол, несчастье для всей семьи, и какой, мол, у Джеффри сложный характер, и как, мол, все его любят — взять хоть миссис Мерсер, экономку его дяди, которая до сих пор не может оправиться после того, как давала против него показания. Ну просто совершенно теперь не в себе, бедняжка. Потом вдруг резко вернулся к этому голубому кувшину, но через какое-то время снова вспомнил про миссис Мерсер, потому что «даже удивительно, как это дело Эвертона на нее подействовало. До того дошло, что ни о чем другом уже ни думать, ни говорить не может. Подумать только, какое несчастье для мужа!» Потом еще немного про Мерсера, потом снова про кувшин, а потом появилась ты, и он ушел. Вот, кажется, и все.
— Угу, — сказала Хилари, принимаясь тихонько раскачиваться взад и вперед.
Попытки раскачать заодно и Генри ни к чему не привели, потому что проще было бы разогнуть железный лом, чем его руку. Хорошо хоть, она была мягче. Хилари остановилась и сосредоточилась на Берти Эвертоне.
— Он бы замечательно подошел на роль убийцы, если бы не это его алиби. Ненавижу алиби! А ты, Генри?
— Ты о чем?
— О Берти Эвертоне, разумеется.
— А у него есть алиби?
— У него их куча, — сообщила Хилари. — Его просто распирает от алиби. И заметь, они ему очень и очень пригодились, потому что Джеймс, бедняга, незадолго до смерти изменил завещание в его пользу, и это при том что до того годами не желал о нем слышать. Так что с мотивом у Берти все в порядке. Но даже будь у него этих мотивов в тысячу раз больше, нельзя застрелить человека в Пугни, если сам находишься в Эдинбурге.
— А Берти находился именно там?
Хилари уныло кивнула.
— И чуть не весь отель «Каледониан» готов это подтвердить. Джеймса застрелили шестнадцатого июля около восьми часов вечера. Вечером пятнадцатого Берти с ним ужинал — на сутки раньше, чем надо бы для убийцы. Потом отправился на Кингз-Кросс, сел в поезд и утром шестнадцатого уже завтракая в отеле «Каледониан». После этого и вплоть до четверти пятого вечера он, кажется, только и делал, что мелькал на виду у прислуги. Сначала поднял шумиху из-за сломанного звонка в своем номере, и пришедшая горничная видела его за составлением писем, потом — вскоре после четырех — приставал к служащим в конторе, не было ли для него телефонных звонков. Потом вышел прогуляться или, лучше сказать, выпить, и около половины десятого снова был в номере и просил горничную принести ему бисквитов. И на следующее утро, когда она принесла ему в девять чай, он тоже был там! В общем, если ты сможешь придумать, каким образом ему удалось бы добраться до Джеймса, сразу скажи мне, потому что я чуть не всю прошлую ночь перечитывала материалы дела и просто не понимаю, как это мог сделать кто-нибудь, кроме Джефа. А сегодня я разыскала приходящую прислугу, которая работала тогда в Солвей-Лодж, и узнала от нее такое, после чего дела Джефа выглядят и вовсе скверно. И тем не менее я не верю, что он это сделал. Понимаешь, Генри, не верю!
— И что ты от нее узнала? — быстро спросил Генри.
— Я не могу тебе рассказать. Правда не могу. Я и сама-то не должна была это узнать. Я просто ее заставила.
— Хилари, — настойчиво сказал Генри. — Заканчивай с этим. Ты только зря мутишь воду. Сомневаюсь, что Марион скажет тебе за это спасибо. Ты хоть понимаешь, что делаешь?
Хилари высвободилась из его рук и встала.
— Я хочу выяснить, что знает миссис Мерсер.
— Брось это! — повторил Генри, тоже вставая. — Пусть все уляжется. Ты не поможешь ни Джефу, ни Марион. Оставь их в покое.
— Я не могу, — сказала Хилари.
Глава 14
Хилари вышла из лавки Генри Эвстатиуса с пылающими щеками и твердой решимостью не поддаваться давлению Генри Каннингхэма. Стоило поддаться ему один раз, и рано или поздно ее дух неизбежно будет сломлен, а сама она превратится в такую же размазню, как миссис Мерсер или миссис Эшли, — перспектива мрачная и отталкивающая. Они тоже, наверное, были когда-то юными и красивыми — миссис Эшли уж точно была, — но однажды поддались мужчине, и он попирал и топтал их до тех пор, пока от них не осталось одно мокрое место. Она прекрасно представляла себе, на что может быть способен мистер Мерсер, если дать ему хоть разок почувствовать свое превосходство. Второй, доставшийся миссис Эшли, наверняка был не лучше. Как и Генри. Он был рожден, воспитан и приучен попирать все и вся, только вот в случае с ней, с Хилари, его ожидала неудача. Если ему нужно обо что-то вытирать ноги, пусть женится на коврике — она, Хилари Кэрью, в этом участвовать не намерена.
Ей пришлось пройти с четверть мили, прежде чем ее Щеки остыли. Успокоившись, она тут же пожалела, что, прежде чем начать ссориться, они не догадались позавтракать. Генри очень серьезно относился к завтракам. На завтрак у него подавали обычно яйца, сосиски, бекон и другие не менее питательные вещи, и все это никак не позднее Девяти часов. Хилари же утром выпила только чаю с тостами, а с того времени столько всего случилось, что о них не осталось даже воспоминаний. После поездки в Путни, беседы с экономкой, прислугой, мистером Мерсером и ссоры с Генри она страшно проголодалась — после ссоры с Генри особенно. Если бы он не был изначально настроен на ссору, он бы, конечно, отвел ее сначала позавтракать, а теперь ей ничего не оставалось, как выпить стакан молока и съесть булочку в какой-нибудь кондитерской, битком набитой другими женщинами, питающимися булочками и молоком, или бульоном, или кофе с молоком, или вообще чаем. Это была крайне удручающая перспектива, потому что одна-единственная булочка — слишком несерьезное возражение против настоящего голода, а на вторую у нее уже не осталось денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67