— А удалось ему открыть сейф и вынуть это сокровище? — спрашивает Ванда.
— Нусьо не открыл сейф, — отвечаю я. — Вполне возможно, что он пробовал сделать это, но у него было слишком мало времени. Сейф закрыт несколько лет назад, и наверняка его никто не открывал за это время.
— А если он открыл, взял это и закрыл обратно, — упорствует Ванда.
— Я проверял и эту версию. Вы знаете, как небрежно относится к своей работе моя уборщица. Так вот уже месяц я вижу паутину, натянутую от дверцы сейфа к полке. Я не поднимал из-за этого шум, мне лично ничуть не мешает какая-то там паутина. Но сегодня, когда я услышал, что Нусьо был специалистом по сейфам, я невольно взглянул туда и увидел, что паутина целехонька. Даже если Нусьо и пробовал набирать цифры замка, дверцу он не открыл. Кто-то спугнул его еще до этого. К слову, я не думаю, что этот замок можно было легко осилить. Эти старые сейфы примитивны, но довольно солидны.
Отзывается телефон. Франк ожесточенно спорит с кем-то, потом откладывает трубку и вздыхает в отчаяньи.
— Придется ехать на студию, — заявляет он. — Мой ассистент не может справиться без меня.
— У твоего ассистента женский голос и такая прекрасная дикция, что я могла бы расслышать отсюда каждое слово, на твое счастье я слишком деликатна для этого и стараюсь думать о чем-либо другом, — отзывается Ванда.
Она делает серьезную мину, но не выдерживает и улыбается Франку, который отвечает ей многозначительной улыбкой,
— Ты права, мой Шерлок Холмс, это не ассистент, а Майка. Но из того, что я услышал от нее, можно сделать вывод, что ассистенту приходится с нею совсем не сладко. Так что, по сути, я не соврал.
— На то она и звезда, чтобы капризничать, — философски заключает Ванда.
— Все еще спорит об этом диалоге? — спрашиваю я.
— О каком диалоге? — удивляется Франк.
— Ну вроде бы она просила тебя подработать диалог в сцене с канарейками?
— Ничего не слышал ни о каком диалоге, — возражает Франк. — На этот раз ты не угадал. Он берет с груды газетных вырезок свою шляпу и направляется к двери. У выхода оборачивается ко мне:
— Я мог бы подбросить тебя на моей машине, — предлагает он.
— А я еще никуда не собираюсь. Мало того, мне хотелось бы попозже снова встретиться с тобою, так как мы еще не все обговорили.
— Через час буду у тебя в канцелярии, — соглашается Франк. Ванда провожает его к выходу. Я решаюсь пересесть с пачки киножурналов на кресло, освободившееся с уходом Франка. Поднимаюсь с места и задеваю рукой соседнюю груду журналов. Журналы соскальзывают и рассыпаются по всей комнате, я же теряю равновесие и падаю на четвереньки. Из этой прелестной позиции замечаю на полу под окном маленький позолоченный цилиндрик, укрытый до сих пор за комплектами ежегодников. Поднимаю его, поднимаюсь сам, усаживаюсь за столом, открываю цилиндрик, закрываю его и почти машинально прячу в карман.
Возвращается Ванда с синим свитером в руках. Торжественно презентует его мне. На груди свитера широкая кайма с норвежским узором.
— Это продукт курортного времяпрепровождения, — говорит Ванда. — Чудесный лыжный свитер для тебя. Примерь.
Свитер тянет под мышками и сдавливает шею. Не выношу синего цвета, в равной степени отрицательно отношусь и к норвежским узорам. Не говоря уже о том, что я не езжу на лыжах. Ванда чуть отступает, наклоняет голову и с восторгом любуется произведением своих рук.
— Еще не совсем закончен, — говорит она. — Но очень идет тебе. Посмотрись в зеркало.
— Во всяком случае он теплый, — говорю я. — Пригодится мне в тюрьме.
С трудом удается мне выбраться из будущего подарка. Ванда относит свитер на место и усаживается напротив меня, продолжая прерванную моим появлением работу, а именно — увлажняет из небольшой бутылочки кусочек ваты и оттирает им воротничок рубашки Франка.
— Ликвидирую в поте лица следы вашей омерзительной оргии, — улыбаясь, замечает она.
— Какая там оргия? Исключительно невинные танцы, — в тон ей возражаю я.
— В таком случае откуда взялась эта помада? Ты не представляешь, как трудно отмыть ее!
— Если бы ты знала, как это все произошло, то спала бы спокойно, — уговариваю я Ванду. — Просто мы выпили немножко водки, потом пришлепал сосед со своей вишневкой и женой в папильотках, которая скрасила наш бал потрепанным халатом. Франк потанцевал с нею пару тактов, причем эта недотепа умудрилась вымазать его помадой, так что тебе не из-за чего переживать.
— Пришла в папильотках и с помадой на губах? Не верю!
— Пришла в папильотках и без помады. Это я сам отвел ее в ванную, ликвидировал папильотки и раскрасил ее помадой, стоявшей на полочке.
— Действительно, это Майкин цвет, — признает Ванда. — А ты уверен, что это не сама Майка соблагоизволила украсить моего мужа помадой?
— А уж это было бы совершенно безопасно. Майка ведь не женщина!
— Ну да, не женщина! Ей даже платят за это немалые деньги!
— Именно! Майка — актриса. Это вроде кубика бульона. Бульон будет прекрасный, но в растворе, а в виде кубика никто нормальный его потреблять не станет.
— Франк как раз ненормальный. Он ведь киношник. Они близки духовно, как мне кажется.
— О Франке можешь не беспокоиться. Как впрочем могла бы не беспокоиться и о любом мужчине на его месте.
Ванда смотрит на меня с любопытством. Я чувствую, что у нее что-то вертится на кончике языка, но она справляется с искушением. С новыми силами набрасывается на воротничок рубашки.
— А все-таки мне страшно интересно, что может быть в этом сейфе? — произносит она.
— Мне тоже интересно. Если там вообще что-нибудь есть.
— Ты думаешь, твой отец мог это уничтожить? — спрашивает Ванда.
— Не знаю. Но если это нечто компрометирующее, он мог избавиться от этого, чувствуя приближение кончины и видя, что никто не обращается за депозитом.
— Ты считаешь, что это нечто могло скомпрометировать твоего отца?
— Скорее не отца, а кого-то другого. Например, черная могла отдать отцу в депозит любовные письма, которые ей писал некто из тюрьмы. Теперь она узнала, что этот человек занимает высокое общественное положение и скрывает свое криминальное прошлое. С помощью этих писем черная могла бы шантажировать его.
— Ты считаешь речь шла о шантаже?
— Ну, во всяком случае, это не мог быть такой примитивный шантаж, какой я описал тебе только что. Я говорил так, к примеру. Да черная и не походила на особу, которой кто-нибудь мог писать любовные письма. Кроме этого она не стала бы так открыто говорить по телефону о ценности депозита, если бы он представлял собой оружие для шантажа. Ведь шантаж строго наказуем. Она не стала бы так открыто признаваться в подобных намерениях.
— Что ты сделаешь с этим депозитом, когда добудешь его из сейфа?
— Не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43